Хотя молодой человек заслужил такую любезность, доброта, проявившаяся в заботе о другом в такой момент, вскоре была вознаграждена. Если бы госпожа де Плугастель поступила иначе, ей бы пришлось изведать ещё большие муки, чем было суждено.
До заката оставалось каких-нибудь полчаса, когда они сели в экипаж и направились в сторону Сен-Мартенских ворот, через которые собирались выехать из Парижа. На запятках стоял всего один лакей. Руган, сидевший в карете вместе с дамами — редкая милость, — начинал влюбляться в мадемуазель де Керкадью, которую считал красивее всех на свете и которая беседовала с ним просто и непринуждённо, как с равным. Всё это вскружило голову и несколько поколебало республиканские идеи, которые, как ему казалось, он вполне усвоил.
Карета подъехала к заставе, где её остановил пикет Национальной гвардии, пост которого находился у самых железных ворот. Начальник караула шагнул к Двери экипажа, и графиня выглянула в окно кареты.
— Застава закрыта, сударыня, — отрывисто сказал он.
— Закрыта? — переспросила она. Это просто невероятно. — Но… вы хотите сказать, что мы не можем проехать?
— Да, если у вас нет пропуска, сударыня. — Сержант небрежно опёрся о пику. — Есть приказ никого не впускать и не выпускать без соответствующих документов.
— Чей приказ?
— Приказ Коммуны Парижа.
— Но мне необходимо сегодня вечером уехать за город. — В голосе госпожи де Плугастель звучало нетерпение. — Меня ждут.
— В таком случае, сударыня, нужно получить пропуск.
— А где его можно получить?
— В ратуше или в комитете вашей секции.
С минуту она размышляла.
— Тогда в секцию. Не откажите в любезности сказать моему кучеру, чтобы он ехал в секцию Бонди. Он отдал ей честь и отступил назад.
— Секция Бонди, улица Мёртвых.
Госпожа де Плугастель откинулась назад. Они с Алиной были взволнованы, и Руган принялся их успокаивать. В секции уладят этот вопрос и непременно выдадут пропуск. С какой стати им могут отказать? Это простая формальность, не более!
Он так убеждённо говорил, что дамы приободрились. Однако вскоре они впали в ещё более глубокое уныние, получив категорический отказ от комиссара секции, который принял графиню.
— Ваша фамилия, сударыня? — резко спросил он. Этот грубиян самого последнего республиканского образца даже не встал, когда вошли дамы. Он заявил им, что находится здесь не для того, чтобы давать уроки танцев, а чтобы выполнять свои обязанности. — Плугастель, — повторил он, отбросив титул, как будто это была фамилия какого-нибудь мясника или булочника. Сняв с полки тяжёлый том, он раскрыл его и принялся перелистывать. Это был справочник секции. Наконец комиссар нашёл то, что искал. — Граф де Плугастель, особняк Плугастель, улица Рая. Так?
— Верно, сударь, — ответила графиня со всей вежливостью, на какую была способна после оскорбительного поведения этого малого.
Наступило долгое молчание, пока он изучал карандашные пометы против этой фамилии. В последнее время секции работали гораздо более чётко, чем от них можно было ожидать.
— Ваш муж с вами, сударыня? — резко спросил он, всё ещё не отрывая взгляда от страницы.
— Господина графа нет со мной, — ответила госпожа де Плугастель, делая ударение на титуле.
— Нет с вами? — Он вдруг оторвался от чтения и взглянул на неё насмешливо и подозрительно. — А где же он?
— Его нет сейчас в Париже, сударь.
— Ах, вот как! Вы думаете, он в Кобленце?
Графиня похолодела. В словах комиссара было что-то зловещее. Почему секции так подробно осведомлены об отъездах и приездах своих обитателей? Что готовится? У неё было такое чувство, будто она попала в ловушку или на неё незаметно накинули сеть.
— Не знаю, сударь, — ответила она неверным голосом.
— Конечно, не знаете. — Кажется, он издевается. — Ладно, оставим это. Вы тоже хотите уехать из Парижа? Куда вы собираетесь?
— В Медон.
— По какому делу?
Кровь бросилась ей в лицо. Его наглость была невыносима для женщины, к которой относились с величайшим почтением и те, кто был ниже её по положению, и те, кто был равен. Однако она понимала, что сейчас столкнулась с совершенно новыми силами, и потому, овладев собой и справившись с раздражением, твёрдо ответила:
— Я хочу доставить эту даму, мадемуазель де Керкадью, к её дяде, который там проживает.
— И это всё? Вы можете поехать туда в другой день, дело не такое уж срочное.
— Простите, сударь, но для нас это дело весьма срочное.
— Вы не убедите меня в этом, а заставы закрыты для всех, кто не может убедительно доказать, что им необходимо срочно уехать. Вам придётся подождать, сударыня, пока не снимут запрет. Прощайте.
— Но, сударь…
— Прощайте, сударыня, — повторил он многозначительно, и сам король не смог бы закончить аудиенцию более высокомерно. — Можете идти.
Графиня вышла вместе с Алиной, и обе они дрожали от гнева, сдерживать который заставило их благоразумие. Они снова сели в карету, желая поскорее оказаться дома.
Изумление Ругана превратилось в тревогу, когда они рассказали ему о случившемся.
— А почему бы не попытаться съездить в ратушу? — предложил он.
— Это бесполезно. Нужно смириться с тем, что нам придётся остаться в Париже, пока не откроют заставы.
— Возможно, тогда это уже не будет иметь для нас никакого значения, — заметила Алина.
— Алина! — в ужасе воскликнула графиня.
— Мадемуазель! — вскричал Руган с той же интонацией. Теперь ему стало ясно, что людям, которых задерживают подобным образом, должна угрожать какая-то опасность, неопределённая, но от этого ещё более ужасная. Он ломал голову, ища выход из положения. Когда они снова подъехали к особняку Плугастель, он объявил, что знает, что делать.
— Пропуск, полученный не в Париже, тоже годится. А теперь послушайте и доверьтесь мне. Я немедленно возвращаюсь в Медон. Отец даёт мне два пропуска: один — на меня, второй — на три лица. По этим пропускам можно будет попасть из Медона в Париж и обратно. Я возвращаюсь в Париж по своему пропуску, который потом уничтожу, и мы уезжаем все вместе, втроём, по второму пропуску, сказав, что приехали из Медона сегодня. Это же совсем просто! Если я выеду тотчас же, то успею вернуться сегодня.
— Но как же вас выпустят? — спросила Алина.
— Меня? Псс! Об этом не беспокойтесь. Мой отец — мэр Медона, его многие знают. Я пойду в ратушу и скажу правду — что задержался в Париже до закрытия застав и что отец ждёт меня домой сегодня вечером. Меня, конечно, пропустят. Всё проще пареной репы.
Его уверенность вновь подбодрила их. Им действительно показалось, что всё так просто, как он рисует.
— Тогда пусть пропуск будет на четверых, мой друг, — попросила графиня. — Для Жака, — объяснила она, указав на лакея, который сейчас помогал им выйти.
Руган уехал, уверенный в скором возвращении, и они, разделяя его уверенность, остались ждать. Однако шли часы, наступила ночь, а его всё не было.
Они ждали до полуночи, и каждая из них ради другой делала вид, будто абсолютно уверена, что всё в порядке, между тем как у обеих кошки на сердце скребли. Они коротали время, играя в триктрак в большой гостиной, как будто их ничто не тревожило.
Наконец пробило полночь, и графиня со вздохом поднялась.
— Он приедет завтра утром, — сказала она, сама не веря.
— Конечно, — согласилась Алина. — Он и не мог вернуться сегодня. К тому же лучше ехать завтра: ведь поездка в столь поздний час утомила бы вас.
Рано утром их разбудил колокольный звон — сигнал тревоги для секций. Затем донёсся барабанный бой и топот множества марширующих ног. Париж поднимался. Вдали зазвучала перестрелка, загрохотала пушка.
Завязался бой между двором и секциями. Вооружённый народ штурмовал дворец Тюильри. По городу носились самые дикие слухи, проникли они и в особняк Плугастель через слуг. Говорили об ужасной битве за дворец, которая закончится бессмысленной резнёй тех, кого безвольный монарх бросил на произвол судьбы, отдав себя и свою семью под защиту Законодательного собрания. Ступив на путь, указанный ему плохими советчиками, он плыл по течению и, как только возникла необходимость оказать сопротивление, отдал приказ сдаться, оставив тех, кто стоял за него до конца, на милость разъярённой толпы.
Вот так разворачивались события в Тюильри, а в это время две женщины в особняке Плугастель всё ещё ждали возвращения Ругана, теперь уже не особенно на это надеясь. А Руган всё не возвращался. Отцу дело не показалось таким простым, как сыну, и он не без оснований боялся прибегнуть к подобному обману.
Руган-старший вместе с сыном пошёл к господину де Керкадью, чтобы сообщить, что случилось, и честно рассказал о предложении сына, принять которое не решался.
Господин де Керкадью попытался тронуть его мольбами и даже попробовал подкупить, но всё было бесполезно.
— Сударь, если всё раскроется — а это неизбежно, — меня повесят. Кроме того, хотя я очень хочу сделать для вас всё, что в моих силах, это будет нарушением долга. Вы не должны просить меня, сударь.
— Как вы полагаете, что может случиться? — спросил потерявший голову господин де Керкадью.
— Война, — ответил Руган, который, как видите, был хорошо осведомлён. — Война между народом и двором. Я в отчаянии, что предупредил вас слишком поздно. Но в конце концов, я думаю, что вам нечего волноваться. С женщинами не станут воевать.
Господин де Керкадью ухватился за это соображение и, когда мэр с сыном ушли, попытался успокоиться. Однако в глубине души он сомневался, памятуя о поездках господина де Плугастеля. Что, если революционеры столь же хорошо осведомлены на этот счёт? Скорее всего, так оно и есть. Жёны политических преступников, как известно, в былые времена страдали за грехи своих мужей. При народном восстании всё возможно, и Алина будет в опасности вместе с госпожой де Плугастель.
Поздно ночью, когда господин де Керкадью уныло сидел в библиотеке с погасшей трубкой, в которой искал утешения, раздался сильный стук в дверь.