азные пути к обогащению.
Эти пробелы в образовании бывшего капуцина и должен был восполнить Андре-Луи во время обеда в саду. Гостя усиленно потчевали вином и искусной лестью, пока на него не нашло полное умственное затмение. Речь Шабо сделалась многословной, манеры развязными. Он все чаще обращался к прекрасной Бабетте с неприличной фамильярностью и беззастенчиво пожирал ее глазами. Когда трапеза подошла к концу и Бабетта собралась удалиться, Шабо бурно запротестовал и, обхватив ее за талию, попытался силой усадить на место. Во время этой шутливой схватки он настолько разошелся, что даже поцеловал хозяйку. В этот момент Делоне, который знал об отношениях дамы с де Бацем, испугался не на шутку: сластолюбивый капуцин мог не только разрушить их замысел, но и навлечь на себя беду. И действительно, смуглое лицо гасконца потемнело от гнева, так что Андре-Луи пришлось незаметным прикосновением и подмигиванием напомнить ему о необходимости сохранять благоразумие.
Тем временем божественная Бабетта искусно играла свою трудную роль. Скрывая отвращение, которое вызывали у нее приставания неотесанного депутата, она непринужденно, почти кокетливо рассмеялась и ненавязчиво высвободилась из его рук. Она пообещала вернуться, как только закончит неотложные дела по дому, и быстрой легкой походкой двинулась в сторону лужайки.
Шабо собрался было кинуться за ней, но здоровяк Делоне тяжело поднялся из-за стола, схватил бывшего монаха за плечи и чуть ли не швырнул его обратно на стул.
– Не забывайтесь, ради бога, – прорычал анжуец.
Встряска пошла Шабо на пользу. Он больше не пытался встать и лишь украдкой следил за изящной фигуркой, которая двигалась по лужайке к длинному белому дому с зелеными ставнями. Депутат был немного удручен. Прозрачный намек Делоне отнимал у него надежду на более близкое знакомство с очаровательной хозяйкой. А Шабо определенно считал ее очаровательной, хотя, быть может, и чересчур скромной.
Чтобы отвлечь депутата от нежелательных мыслей, де Бац подлил ему вина. Шабо тяжело вздохнул, попробовал вино на вкус и решил, что оно вполне способно заменить другие удовольствия, которых он, похоже, на сегодня лишился. И тут наконец разговор перешел на деньги. Он начался с подачи банкира Бенуа, который тоже был в числе приглашенных.
– Morbleu, де Бац, – сказал он, – ваша последняя операция, должно быть, принесла вам не меньше сотни тысяч франков.
Шабо едва не поперхнулся. Сто тысяч франков! Боже всемогущий! Неужели можно сделать такие деньги? Каким образом? Эти вопросы вырвались у него помимо воли, прежде чем он успел это осознать.
Андре-Луи рассмеялся.
– Вы притворяетесь несведущим, чтобы разыграть нас, гражданин депутат? Вам ли, с вашим влиянием и властью, задавать такие вопросы? Сто тысяч ливров, которые в поте лица заработал де Бац, не идут ни в какое сравнение с миллионами, которые безо всяких усилий может получить человек в вашем положении.
Взгляд Шабо выдавал потрясение, почти ужас.
– Если это так, то я был бы рад узнать, каким именно образом. Ей-богу, это интересно! – Он обратил взор на Бенуа. – Вы, банкир, человек, делающий деньги из денег – хотя один Бог знает, как вам это удается, – что вы на это скажете?
Бенуа объяснил ему суть сделок с конфискованным имуществом, которые могли принести такую выгоду. Положение, которое занимал Шабо, позволяло ему одним из первых узнавать, что следует покупать и на какую прибыль можно рассчитывать.
Шабо был потрясен.
– Вы хотите сказать, гражданин, что я должен злоупотребить доверием людей, которые выдвинули меня на этот пост? – Он посуровел. – Может быть, вы скажете мне, как я смогу потом оправдаться перед судом собственной совести?
– Какие оправдания нужны человеку, который никому не причинил никакого вреда? – осведомился Андре-Луи.
– Никакого вреда?
– Должно быть, убеждение, что извлекать для себя выгоду грешно, осталось у вас со времен монашества. Но это предрассудок, изживший себя и давно отвергнутый передовыми людьми.
Шабо совершенно смешался.
– Но… Но, безусловно… Эти деньги – откуда они берутся? Разве они не украдены из священной казны Республики? Разве это не означает совершить святотатство? Ограбить неприкосновенный алтарь нации?
Андре-Луи снисходительно улыбнулся и покачал головой. Напыщенный слог собеседника напомнил ему о приемах риторики.
– О, сколь возвышенна, сколь безмерна такая добродетель! В какие трижды благословенные времена мы живем, если государственные мужи, отказавшись от бесчестных повадок, от века свойственных их предшественникам, отказываются принять даже то, что принадлежит им по праву! Гражданин Шабо, ваши чувства достойны всяческого уважения. Но мне горько видеть, что столь высокие идеалы порождают в вас столь неверное представление о фактах; что они заставляют вас пренебречь по праву причитающейся вам наградой. Разве труды во имя свободы должны оставаться безвозмездными? Но еще больше меня огорчает, что в результате вашего отказа богатство достанется недостойным торгашам или даже прихвостням деспотизма, тогда как вы, человек благородный, будете продолжать свою деятельность в бедности, а то и в нужде. А деньги, которые вы могли бы потратить к великой чести и славе священного дела Свободы, попадут в руки подлых реакционеров и, возможно, пойдут на подрыв самих устоев нашей славной Республики, во имя которой вы трудились с таким самоотвержением. Разве чувство долга не велит вам помешать этому, гражданин депутат?
Гражданин депутат растерянно хлопал глазами. Этот поток велеречивой риторики, на которую он и сам был великий мастер, вконец затуманил ему мозги, уже одурманенные вином. Громкие фразы не содержали никаких разумных доводов, но создавали впечатление, будто каждое слово исполнено глубокого скрытого смысла. Сквозь неясную пелену все ярче брезжил образ богатства, приобретение которого не оскорбит его чувствительную совесть, а точнее – ибо такова была истинная подоплека его честности – не будет угрожать его положению.
Остальные хранили многозначительное молчание. Жюльен пребывал почти в таком же оцепенении, что и Шабо. Обманчивая правота доводов, которые использовал Андре-Луи, поразила его. Более проницательный Делоне не питал никаких иллюзий по поводу ценности этих аргументов, тогда как Бенуа и де Бац безмолвно восхищались и формой, и содержанием ответа Андре-Луи на крик совести добродетельного депутата.
– Вы хотите сказать, гражданин, – заговорил наконец Шабо, – что, если я не воспользуюсь благоприятной возможностью, это сделают другие люди, которые могут употребить полученные деньги на негодные цели?
– Мало того, я хочу убедить вас, что в моем предложении нет ничего зазорного. Эти сделки обеспечат ликвидацию конфискованных поместий и немедленное пополнение государственной казны. Все, что мы делаем, мы делаем открыто. Комиссия, которой поручена продажа этих земель, рада нашему сотрудничеству. Без него дело двигалось бы неизмеримо медленнее. Если такая деятельность не возбраняется нам, если, более того, она считается полезной, то разве на нее меньше прав у вас – человека, несомненно заслужившего награду, но не имеющего возможности получить ее обычными путями?
Эти доводы были уже понятнее. Они сводили на нет самую суть возражений Шабо. Но сомнения еще не покинули его окончательно.
– Вы находитесь в другом положении, граждане, – ответил он задумчиво, – и в силу этого неуязвимы для тех обвинений, которые губительны для меня. Мои враги смогут утверждать, что я воспользовался своей должностью для извлечения личной выгоды. Чистота моих намерений окажется под подозрением, и я не смогу больше служить своей стране.
– Это верно. Люди, главная цель которых служить человечеству, особенно чувствительны к таким нападкам. Подозрение может подорвать ваш авторитет, дыхание клеветы может подточить вашу силу и обратить в ничто все ваши благородные устремления. Но, прежде чем подозрение или клевета коснутся вас, должны выйти на свет какие-то факты. А зачем кому-то знать о ваших делах?
Шабо снова заморгал под твердым взглядом своего искусителя. Возбуждение согнало краску с его пухлых щек. Он осушил бокал, который снова наполнил для него де Бац, и вытер рот грязной ладонью.
– Вы хотите сказать, что я должен держать их в тайне?
– Помилуйте! Разве человек должен идти по жизни, открывая тайники своей души взорам толпы? Зачем же вам вкладывать оружие в руки врагов? Вот вы говорили о суде совести. Благородный образ. Так если ваша совесть будет спокойна, что еще может вас терзать?
Шабо облокотился о стол, подперев голову рукой.
– Но если я разбогатею… – Он умолк. Золотое видение ослепило его. Он мысленно оглянулся на бесцветные годы, проведенные в нищете, которая отказывала ему во всех радостях жизни. А уж он сумел бы ими насладиться! Он подумал о случайных званых обедах, на которые его приглашали и на одном из которых он сейчас находился, и сравнил их со своими обычными скудными трапезами. Почему он, государственный муж, один из столпов Республики, ее создатель, должен во всем себе отказывать? Безусловно, он достоин награды за свои труды. И все-таки робость удерживала его. Если он разбогатеет, то как сможет наслаждаться своим богатством, как будет есть изысканные блюда, пить дорогие вина, повелевать такими женщинами, как эта темноглазая Бабетта, не выдавая внезапной перемены к лучшему в своих денежных делах? Часть своих сомнений он высказал вслух, на что ему немедленно привели в пример других депутатов, начиная с Дантона, который явно сколотил себе состояние, но тем не менее никто не осмелился поинтересоваться источниками его богатства.
– А эти источники, – веско сказал Андре-Луи, – далеко не так безупречны, как те, что мы вам предлагаем.
И тут в сознании Шабо вспыхнуло внезапное подозрение, которое остановило его в тот самый момент, когда он уже собирался поддаться почти неодолимому соблазну.
– А почему вы предлагаете их мне? Что заставляет вас опорожнить рог изобилия Фортуны именно на мои колени?