умолял об этом, он ничего не добился бы, даже будь он патриотом, а не проклятым аристократом. Если она не достанется вам, Шабо, ее не получит никто.
Изумление Шабо перешло в оцепенение.
– Но… но я… но у меня нет состояния… я…
Юний не дал ему договорить. Его могучий голос загремел в полную силу:
– Состояние? Если бы оно у вас было, я не мог бы считать вас безупречным патриотом, достойным моей сестры. Мы даем за ней хорошее приданое, Шабо. Двести тысяч ливров. С такими деньгами ей не придется менять образ жизни, к которому мы ее приучили. А в день свадьбы мы передадим ей эти апартаменты. Вы переедете жить к ней. А мы с Эмманюэлем поселимся этажом выше. Таким образом все устроится.
У Шабо глаза вылезли из орбит. Вот она, награда за добродетель! Наконец-то! Не зря он шел тернистым путем долга. Не зря самоотверженно трудился на благо Франции и человечества. Его труды наконец получили заслуженное вознаграждение. Двести тысяч ливров, прекрасный дом и маленькая куропаточка, такая пухленькая, нежная и кроткая.
Когда его изумление прошло и он сумел убедить себя, что все это не сон, а самая настоящая действительность, Шабо едва не поддался порыву пасть на колени и возблагодарить оставленного Бога своей молодости. Но стойкий республиканский дух вовремя спас его от такой ереси, которая оскорбила бы недавно воцарившееся божество Разума, правившее Францией в просвещенный Век Свободы.
Глава XXIXНаживка
Если Шабо перспектива брака казалась сладким сном, то Леопольдина восприняла известие о нем как ужаснейший из кошмаров.
Впервые в своей юной жизни девушка восстала против воли властного старшего брата. Она категорично заявила, что не выйдет за гражданина депутата, охарактеризовав его величественную особу в таких выражениях, как «противный», «отвратительный», «ненавистный». Он даже не был чистоплотен, и она не находила в нем решительно ничего хорошего.
Их спор перерос в ссору. От яростного сопротивления Леопольдина перешла к унынию, когда поняла, сколь мало значат ее желания, и в конце концов ударилась в мольбы и слезы.
Эмманюэль так растрогался, что разрыдался вместе с сестрой. Но жесткого, словно суровый римлянин, Юния разжалобить было невозможно. Он знал о доброте и чувстве долга сестры и направил свое наступление в это слабое место ее обороны. Он сказал ей правду. Их семейное дело пребывает на грани краха. Этот брак – единственная возможность избежать разорения. Тогда хотя бы она, Леопольдина, не будет считаться иностранкой и они сумеют перевести на ее имя основную часть состояния в качестве приданого, на деле же по-прежнему будут распоряжаться им по доверенности. Если Шабо переселится к ним, их чудесный дом на улице Анжу станет его домом, и тогда никто не посмеет наложить нечестивые лапы на жилище достопочтенного представителя суверенной нации.
Таким образом, Юний был довольно искренен с сестрой. Однако он все же слукавил, сообщив ей, что депутат якобы просил ее руки.
– В наше время просто опасно отвергать ухаживания такого крупного государственного деятеля, как Шабо, – сказал он. – Я считаю, что само небо ниспосылает нам возможность спастись. Подумай, какая участь тебя ждет, если мы разоримся.
Юний перешел к характеристике жениха. Манеры Шабо и впрямь грубоваты, но это можно поправить. Он настолько пылко влюблен, что ему будет достаточно намека, и он сделает все, чтобы угодить своей госпоже. В остальном же под внешней неотесанностью скрывается благородная, добрая душа, исполненная республиканского пыла. Будь это не так, неужто Леопольдина могла подумать, что брат согласился бы принести ее в жертву? Не все то золото, что блестит, но то, что не блестит, зачастую оказывается золотом.
Все эти доводы, вероятно, если и не побороли антипатию Леопольдины к будущему супругу, то по крайней мере сломили ее сопротивление. Она так и не смирилась со своей участью, но, сознавая, что должна принести себя в жертву ради спасения братьев, подчинилась.
Однако, прежде чем окончательно сдаться, Леопольдина должна была все рассказать одному человеку. Возможно, надеялась она, он сотворит какое-нибудь спасительное для нее чудо, когда узнает о ее беде.
И на другой день Андре-Луи получил трогательную записку следующего содержания:
Гражданин Андре-Луи, мой брат Юний говорит, что я должна выйти замуж за гражданина депутата Шабо. Это необходимо для безопасности нашей семьи. Надеюсь, вы верите, гражданин Андре-Луи, что я никогда не стала бы покупать такой ценой собственное спокойствие, но я обязана позаботиться о безопасности братьев. Полагаю, таков мой долг. Женщины – рабыни долга. Но я не люблю гражданина Шабо и полагаю, что моя жизнь с ним будет достойна жалости. Хочу, чтобы вы знали об этом, гражданин Андре-Луи. Прощайте.
Андре-Луи положил записку перед де Бацем.
– Вот, прочтите. Призыв о помощи, хотя и между строк, – сказал он мрачно.
Де Бац прочел, вздохнул и пожал плечами.
– Что я могу сделать? Если бы этой жертвы можно было избежать, я бы избежал ее. Я не чудовище. Вы же знаете, я не колеблясь пожертвую собой. Пусть это послужит оправданием моей готовности пожертвовать другими.
– Никакое это не оправдание. Вы сами себе хозяин и сами распоряжаетесь своей судьбой.
– Разве люди вообще когда-нибудь распоряжаются своей судьбой? Кроме того, в данном случае речь идет о судьбе целого народа. – Тон барона стал суровым и властным. – А в таких случаях безжалостность порой становится священным долгом.
– И что прикажете мне ей ответить?
– Ничего. Так будет милосерднее. Похоже, бедная девочка надеется, что она что-то для вас значит. Иначе не написала бы. Ваше молчание рассеет эту надежду, и она с большей готовностью подчинится своей судьбе.
Удрученный Андре-Луи сел на полосатый диван и закрыл лицо руками.
– О, грязный капуцин, – простонал он. – Клянусь Господом, он в этом горько раскается!
– Конечно раскается. Но он такая же марионетка, как и девушка. В каком-то смысле он тоже жертва, хотя пока об этом не догадывается. Но скоро догадается.
– А Фреи? Эти бесчеловечные братья, которые ради личной выгоды отдают сестру в лапы этой скотине!
– Они тоже раскаются. Утешьте себя этой мыслью.
– А вы – вы, который в ответе за все это?
– Я? – Де Бац выпрямился и посмотрел на Андре-Луи напряженным, оценивающим взглядом. – Я в руках Божьих. Пусть я даже иду по грязной дорожке, но побуждения мои чисты. Я служу идее, не себе. В этом я чище вас. Возможно, потому-то я и защищен от угрызений совести, которыми терзаетесь вы.
Андре-Луи подумал об Алине. Надежда поскорее связать с ней судьбу была главным мотивом, побудившим его к участию в нынешнем сомнительном предприятии. Чтобы эта надежда осуществилась, Андре готов был почти на все; но пожертвовать невинным ребенком, отдав его в лапы этому похотливому животному Шабо, – на такое он пойти не мог. Алина в ужасе отреклась бы от него, заподозри она, что он способен на подобную низость, хотя бы даже – нет, тем более – ради нее. Но, как справедливо заметил де Бац, помешать этому браку теперь не в его власти.
Ярость, охватившая Андре-Луи от сознания собственного бессилия, обратилась на Шабо. Желая отомстить за Леопольдину, Андре-Луи с еще большим ожесточением принялся изыскивать способы дискредитировать депутата и тем самым окончательно сокрушить его.
В этом мстительном настроении и застали молодого заговорщика Делоне и Жюльен, пришедшие вечером того же дня с визитом на улицу Менар.
Де Бац куда-то отлучился, а Моро сидел с карандашом в руке за письменным столом, заваленным грудой бумаг. Шторы на окнах были опущены – в эти солнечные сентябрьские дни в Париже стояла удушливая жара. Андре-Луи в одной сорочке и кюлотах разрабатывал детали плана, который должен был привести к быстрому уничтожению Шабо. Делоне явился, чтобы предъявить нечто вроде ультиматума. Они с Жюльеном желали знать, когда операции с эмигрантской собственностью приобретут более крупные масштабы. Прошло уже несколько месяцев с того дня, когда впервые обсуждался этот вопрос, а продвижения что-то не видно. До сих пор они всецело руководствовались пожеланиями гражданина де Баца. Но если в ближайшее время дело не сдвинется с места, они предпочтут действовать самостоятельно.
– И подставите свои головы под нож гильотины. – Андре-Луи развалился в кресле, перебросив ногу через подлокотник, и окинул депутатов насмешливым взглядом. – Что ж, как угодно. Ваши головы – вам ими и распоряжаться.
– Ответьте мне: чего мы ждем? – спросил Делоне. Ироническое замечание Моро не поколебало его всегдашнего хладнокровия.
Андре-Луи постучал карандашом по столу.
– Почва еще недостаточно подготовлена. Шабо пока не убедили войти в дело.
– К дьяволу Шабо! – горячо воскликнул Жюльен.
– Полностью разделяю вашу точку зрения, – согласился Моро. – Но только после того, как он сослужит нам службу. Вы забываете, что наш щит – его высокое положение. Вы слишком нетерпеливы. Трудные предприятия долго готовятся, зато быстро исполняются. В этом секрет успеха.
– К дьяволу все! Так мы не снимем урожая до будущего лета, – проворчал Делоне.
Андре-Луи задумался; его полузакрытые глаза остановились на разбросанных по столу листках. Он снял ногу с подлокотника и сел прямо.
– На вас давят, Делоне? Декуан начинают приедаться обещания? Ей хочется более основательной пищи? Если проблема в этом, у меня тут есть еще кое-что интересное. Средство молниеносного обогащения.
– Вот это уже по мне, – заявил Жюльен.
– И по мне, клянусь честью! В чем он заключается?
Андре-Луи коротко изложил план, уже несколько дней занимавший его мысли. Он касался Ост-Индской компании[267] – одной из немногих французских торговых компаний, активы которых практически не затронула революционная буря.