Шабо прибег к пламенной риторике, представив себя истовым патриотом, чуть ли не святым, готовым при необходимости принять мученическую смерть во имя Свободы. Ему не удалось растрогать аудиторию. Перед ним была не толпа, а трезвые, расчетливые чиновники. Даже то обстоятельство, что все они входили в партию Горы, его партию, не расположило их в его пользу.
Тщетно Шабо воспевал свою проницательность и ловкость, позволившие ему одурачить заговорщиков, которые поверили, что он готов к ним примкнуть; тщетно восхвалял свою преданность делу Свободы; тщетно жестом величайшего презрения швырнул на стол сто тысяч франков. Напрасно он потребовал у членов комитета охранную грамоту, которая дала бы ему возможность продолжить расследование. Возможно, его заподозрили в намерении бежать под прикрытием этого документа за границу.
В конце концов холодная отчужденность чиновников убедила Шабо в том, что он проиграл. Оставалось разыграть последнюю карту.
– Эти предатели собираются завтра у меня дома в восемь часов вечера. – И он наконец назвал имена, надеясь, вероятно, впечатлить комитет высоким положением заговорщиков, трое из которых являлись членами Конвента, представителями партии Горы, причем один из них был в числе лидеров партии.
Итак, жалкий трусишка предал своих сообщников. Он назвал Базира, Делоне, Жюльена и банкира Бенуа в надежде, что его показания помогут ему спасти свою шкуру.
– Пришлите ко мне своих людей завтра вечером, и вы получите их всех. Я позабочусь о том, чтобы они не скрылись.
– И тем докажете свой патриотизм, – сказал Барер со странной улыбкой. – Но вы уверены, Шабо, что назвали всех?
У потрясенного Шабо вытянулась физиономия. Этот вопрос подразумевал, что он не сообщил комитету ничего нового. Значит, он успел сюда в самый последний момент. Еще немного, и за ним пришли бы.
– Да, я забыл еще одного, но он мелкая сошка. Это некий субъект по имени Моро.
– Ах да, – промурлыкал Барер, на породистом лице продолжала держаться непонятная улыбка. – Я уж думал, вы пропустили Моро. Что ж, теперь все понятно. Завтра, в восемь часов.
Остальные согласно закивали. Озадаченный Шабо переминался с ноги на ногу. Его не поблагодарили ни единым словом и все-таки, похоже, отпускали. Это было невероятно.
– Чего вы ждете, Шабо? – На этот раз вопрос задал Бийо-Варенн.
– Это все? – спросил Шабо растерянно.
– Если вам больше нечего сказать, то все. До завтра.
Шабо неуклюже вышел. Он чувствовал себя не хозяином, повернувшимся спиной к слугам, а скорее отпущенным лакеем.
По дороге домой его преследовала загадочная улыбка Барера. Что было на уме у этого наглеца? Может быть, он считал вчерашнее происшествие в Якобинском клубе достаточным основанием для того, чтобы задирать нос перед таким выдающимся патриотом, как Шабо? Проклятый аристократ! Да, Бертран Барер де Вьёзак[279] из Тарба по происхождению был дворянин. Он принадлежал к классу, который Шабо инстинктивно ненавидел с юности, как ненавидит низкородный тех, кто выше его по рождению. Да, это было упущение с его стороны: ему следовало уделить больше внимания господину де Вьёзаку. Ну ничего, он это исправит. Не пройдет и нескольких недель, как подлый аристократишка поплатится головой за свою надменность.
И каким образом он узнал, что Андре-Луи Моро участвует в деле?
Если бы Шабо знал ответ на этот вопрос, он не был бы столь уверен в своей способности расправиться в скором времени с Барером. Но он не подозревал, что на столе Комитета общественной безопасности со вчерашнего дня лежал полный отчет о махинациях с акциями Ост-Индской компании, представленный необыкновенно бдительным тайным агентом комитета Андре-Луи Моро. Не знал Шабо и того, что члены комитета уже обсудили план своих действий и его визит нисколько не повлиял на их решение.
Этот план несколько не совпадал с тем, что предложил Шабо. Правда, аресты действительно состоялись на следующий день, и как раз в восемь часов – только не в восемь вечера, а в восемь утра. Члены комитета не стали дожидаться, пока Шабо соберет заговорщиков вместе, и арестовали их порознь. Увидев пришедших за ним людей, Шабо сперва остолбенел, потом, разразившись яростной бранью, стал доказывать, что это ошибка, затем бурно запротестовал, вопя о депутатской неприкосновенности. Несмотря на это, его оттащили от маленькой Польдины, которая заткнула уши, чтобы не слышать непристойных ругательств мужа. Арестованы были все, кого назвал Шабо, за исключением одного лишь Андре-Луи Моро. В тот же час забрали еще одного человека – Фабра д’Эглантина, чье имя Шабо не упоминал. Однако Андре-Луи не преминул сделать это в своем отчете.
Глава XXXIVПисьмо Торена
К полудню весь город уже лихорадило. Толпы наводнили сад Тюильри. Толпы шагали по улицам и вопили, требуя смерти для всех и вся. Толпы окружили помещение Якобинского клуба. Толпы ревели у здания Конвента. Рыночные торговки на галереях зала заседаний визгливо выкрикивали оскорбления в адрес отсутствовавших арестованных законодателей и требовали, чтобы им сообщили, кому они теперь могут доверять.
Вопрос этот в то утро был на устах у каждого патриота. Если Шабо изменил своему долгу, кому же тогда верить? Если Шабо злоупотребил своим положением, чтобы обмануть народ, кто же тогда честен?
В бурлящем людском потоке, затопившем улицы, крутились те, кто стремился еще больше разжечь гнев толпы и направить его в определенное русло. Их облик – от красных шапок на головах до деревянных башмаков на ногах – ничем не отличался от облика патриотов-простолюдинов. Они гневно кричали, что Франция сменила одних тиранов на других и последние еще более жадно пьют кровь несчастного народа. На террасе Фельянов озверевшая толпа схватила и растерзала какого-то щеголя, вся вина которого заключалась лишь в том, что он напудрил волосы. Какая-то мегера, увидев его, подняла крик, что он посыпает голову мукой в то время, когда у людей нет хлеба.
Положение становилось настолько угрожающим, что властям пришлось выпустить на улицы силы Национальной гвардии, чтобы восстановить хоть какое-то подобие порядка и защитить членов Конвента от народного гнева.
Де Бац оставался в своей комнате на улице Менар, чтобы любой из усердных агентов, занятых подстрекательской работой в городе, знал, где его найти. Барон нервно мерил шагами маленький салон, то и дело останавливаясь, чтобы послушать рев разъяренного Парижа. К его возбуждению примешивалось беспокойство за Андре-Луи, который ушел куда-то рано утром, ни словом не обмолвившись о том, куда и зачем идет.
Моро вернулся вскоре после полудня. Его бледность, поджатые губы и лихорадочный блеск в глазах свидетельствовали о плохо скрываемом возбуждении.
– Где вы были? – накинулся на него де Бац.
Андре-Луи сбросил плащ.
– Принимал благодарность от Комитета общественной безопасности. – И он наконец сообщил нахмурившемуся барону об отчете, представленном комитету два дня назад.
– Это сделали вы? – В недоверчивом тоне гасконца явственно проскользнула нотка обиды.
– Ну, нужно же мне было упрочить свое положение. Агенту следует что-нибудь делать, чтобы доказать свою полезность. После вчерашней вспышки в Конвенте я понял, что́ должно произойти. Я хорошо изучил Шабо. Он неизбежно предал бы сообщников, и мне нужно было его опередить. Так что я лишь ускорил то, что и так должно было случиться, – никому не навредив и при этом не без пользы для себя. Я очень предусмотрителен, Жан.
– И очень скрытны, – с досадой произнес де Бац. – Почему вы не поделились своей уверенностью со мной?
– Боялся, что будете возражать. Вы иногда бываете довольно упрямы. К тому же я не обязан был рассказывать об этом. Вот, рассказываю сейчас. Мог и вовсе ничего не сообщать.
– Благодарю за откровенность. Кого же вы выдали в своем отчете?
– Всех, на кого, как я предполагал, донесет Шабо, – за исключением Бенуа. С ним, я надеялся, можно повременить, но Шабо сдал и его. Это можно было предвидеть. Впрочем, Бенуа еще, быть может, сумеет спастись. У остальных же нет ни единого шанса.
Потом Андре-Луи объяснился несколько подробнее и сумел немного рассеять досаду барона. Однако де Бац продолжал упрекать друга в излишней скрытности.
– Разве я где-нибудь допустил промах? – защищался Андре-Луи. – Послушайте, что творится на улицах! Боже мой, да мы с вами, Жан, подняли бурю, которую непросто будет усмирить.
И он был прав. В «Монитёр» можно прочесть о волнениях, прокатившихся в последующие дни. В Конвенте гремели яростные речи, обличавшие коррупцию. Законодатели всеми силами старались восстановить пошатнувшееся доверие народа, о чем свидетельствует сама формулировка обвинения, предъявленного Шабо и его сообщникам: «казнокрадство и заговор с целью очернить и уничтожить революционное правительство».
Но буря все не утихала. Чтобы умерить ярость обманутого народа, Конвент санкционировал арест за арестом. Не избежали заключения и братья Фрей, и даже несчастная Леопольдина. Самого Робеспьера напугала сила землетрясения, до основания потрясшего Гору и грозившего скинуть его с вершины. Он спешно вызвал из Страсбурга Сен-Жюста: в этот страшный час архангел революции должен был находиться в Париже, подле своего божества. Сен-Жюст прибыл и направил всю свою энергию и ловкость на восстановление подорванного доверия.
Речь оратора производит впечатление на слушателей, только если оратору доверяют. Сен-Жюсту доверяли. Он снискал репутацию аскета. Все стороны его жизни отличала спартанская строгость. Он был примером всех гражданских добродетелей. Он страстно требовал моральной чистоты от других, но никто не мог бы обвинить его в том, что он менее требователен к себе.
Поэтому, когда Сен-Жюст гневно обрушился на уличенных в коррупции коллег-депутатов, народ решил, будто слышит наконец собственный голос, предъявляющий обвинение Конвенту. Сен-Жюст столь искусно повел дело, что ему удалось не только унять негодование против Горы, но и извлечь для своей партии выгоду из сложившейся ситуации.