В войне двенадцатого года пронское дворянство приняло самое деятельное участие как в Рязанском ополчении, так и в регулярных частях. Между прочим, среди тех, кто отличился на этой войне, был прадед Ивана Владимировича Мичурина Иван Наумович, который уже до войны успел прослужить в армии тридцать семь лет и дослужиться до майора. В двенадцатом году он вернулся в действующую армию из отставки, пошел воевать и провоевал еще пять лет. Его сын – дед Ивана Владимировича – в чине подпоручика сражался и под Смоленском, и под Тарутином, и в Бородинском сражении, брал Лейпциг, Дрезден, был награжден орденом Святой Анны и тоже вышел в отставку майором. Разве мог дед подумать, что его внук Иван, вместо того чтобы вести в атаку конных егерей или драгун, будет заниматься выведением яблок «ренет краснознаменное» или слив «ренклод колхозный»…
Вообще говоря, Пронск и уезд дали российской армии и флоту огромное, если соотносить с размером города и уезда, количество военачальников. Разве не удивительно, что из Пронского уезда, сухопутнее которого и представить себе невозможно, уезда, в котором глубина большинства рек и речушек не позволяет пожелать не то что семи, но и трех футов под килем, родом пять адмиралов российского флота, из которых, пожалуй, известнее всех вице-адмирал Василий Михайлович Головнин, руководивший двумя кругосветными экспедициями и пробывший два года в японском плену. А полный адмирал Иван Саввич Сульменев, прослуживший во флоте шестьдесят четыре года, прошедший двадцать девять морских кампаний и вырастивший рано осиротевшего младшего брата жены, будущего адмирала Федора Петровича Литке, создателя Русского географического общества и президента Российской академии наук… А вице-адмирал Обезьянинов, отличившийся при обороне Севастополя… А полный адмирал Яков Ананьевич Шихманов, оборонявший Свеаборг от англичан и французов… А капитан генерал-майорского ранга (по-нашему контр-адмирал) георгиевский кавалер Михаил Гаврилович Кожухов, в 1773 году осаждавший Бейрут и взявший приз в триста тысяч пиастров и две полугалеры…46
И это только адмиралы, а уж сколько генералов…
К середине девятнадцатого века в Пронске проживало немногим более двух тысяч жителей. Это без слобод, а вместе со слободами, в которых фактически жили сельчане, занимавшиеся земледелием, – шесть тысяч. Как ни крути, а получается, что по сравнению с серединой восемнадцатого века жителей в городе стало меньше. В описании Пронска за 1860 год сказано: «Небольшой город Пронск заключается в одной только улице, которая оканчивается квадратной площадью. Он весь в горах и вид с высокой террасы нагорного берега Прони на противоположный, низменный берег, по которому раскинуты слободы, отменно хорош. В полую воду Проня страшно опустошает подгородные слободы, но жители из уважения к месту, на котором жили их предки, с терпением переносят несчастья, причиняемые наводнением, и не соглашаются переселиться на указанные им более высокие места. Важное неудобство города заключается в недостатке воды. Колодцев там нет, а вода получается из Прони, к которой ведут высокие и крутые спуски, в гололедицу едва доступные даже пешим».
Вот так… Как говаривали глуповские мужики: «Мы люди привышные!.. Мы претерпеть могим». Слободские не хотели переселяться выше, чтобы не страдать от наводнений, а городские не желали спускаться с холма, чтобы не таскать воду из Прони. И все терпели из уважения к месту. И сейчас терпят. И это касается не только воды. И не только Пронска, чего уж там…
И все же прогресс неумолимо вторгался даже в сонный Пронск. Судя по статистическим данным, в 1868 году в городе появились башмачники. Столетиями здесь были только сапожники, а тут к четырнадцати сапожникам прибавилось два башмачника. Чуть больше, чем по одной тысячной башмачника на каждого жителя. Исключая, конечно, слободских47. Куда им в башмаках-то ходить. А в городе улица. Ничего, что одна. И площадь. Шесть десятков лавок, восемнадцать магазинов, семь церквей, библиотека, почтовая станция, три ресторации, тюрьма, больница. Пока все обойдешь, надо новые подметки заказывать.
И это не все новое. В феврале 1869 года по инициативе земства была учреждена «земско-сельская почта» для удобства жителей уезда. Раньше из пронской почтовой конторы в уезд и наоборот письма присылали с оказией. А тут после трехлетней переписки министра почт и телеграфов графа Толстого, рязанского губернатора и пронского полицейского управления земству разрешили развозить почту самостоятельно. За свои, конечно, деньги.
Кажется, я забыл упомянуть кожевенный завод, или маслобойню, или мыловаренный завод, или одного купца первой гильдии… Бог с ними. Воля ваша, но на фоне этих двух башмачников, мыловаров, мелочной торговли, трех рестораций, тюрьмы и почтовой станции пьяная драка слободских казаков со стрельцами и пушкарями, случившаяся в 1626 году, представляется большим культурным событием. В соседнем Скопине уже трещал по всем швам банк, уже понаехали со всей России обманутые вкладчики, требующие вернуть свои деньги, уже председателя банка, укравшего миллионы, собирались отдать под суд вместе с двумя десятками подельников, а в Пронске и трещать было нечему – не было никакого банка. Железные дороги, несмотря на все усилия помещика пронского уезда Павла Павловича фон Дервиза, сына железнодорожного короля Павла Григорьевича фон Дервиза, прошли мимо города. Купцы боялись конкуренции и не хотели железных дорог. Все эти мыловаренные, кожевенные и маслобойные магнаты, все эти оптовые продавцы капусты, валенок, торговцы скобяным товаром, конской сбруей и окунями да карасями, выловленными в Проне. Истьинские заводы, выплавлявшие чугун, делавшие рельсы, иголки и булавки, дышали, дышали на ладан и в восьмидесятых годах задохнулись из-за кризиса.
Посреди всей этой безнадеги в пронском уездном училище в шестидесятых годах учился мальчик Ваня Мичурин. Родился он в поместье Вершина близ деревни Долгое Пронского уезда. Училище окончил в 1869 году и поступил в гимназию. В Пронском краеведческом музее есть витрина, посвященная учебе Мичурина в Пронске. В ней под стеклом среди фотографий и документов лежит веточка черешни. Листики у нее из зеленой пластмассы, а ягоды из красивого белого с красными прожилками стекла. Очень похожи на гибрид черешни и редиски. Ивану Владимировичу понравилось бы. Не знаю, как он, а я бы назвал этот гибрид «чередиской»48.
В 1872 году Мичурина из гимназии исключили за то, что он поздоровался с директором, не сняв при этом шапку. То есть он снял, но было уже поздно. Или он вовсе ее не снял из-за сильного мороза и болезни уха. Или его дядя Лев Иванович не дал взятку директору гимназии. Так или иначе, в том же году Мичурин уехал в Козлов Тамбовской губернии. Теперь Козлов называется Мичуринском. Если бы не шапка и больное ухо, Мичуринском мог бы стать Пронск. Росли бы теперь… но не растут. Впрочем, был в Пронском уезде и еще один любитель экспериментировать с плодово-ягодными культурами. Отставной флотский офицер Лаврентий Алексеевич Загоскин. Исследователь Аляски, проплывший по реке Юкон на байдарке, открывший горный хребет и неизвестное поселение эскимосов, первый из европейцев, впервые попробовавший настоящее эскимо из взбитого оленьего молока, тюленьего жира, тертого сушеного ягеля и льда с солью, автор книги «Пешеходная опись русских владений в Америке, произведенная лейтенантом Лаврентием Загоскиным» был почетным мировым судьей и жил в имении жены в селе Абакумово как раз в то самое время, когда Мичурин учился в училище и в гимназии. Он создал в имении образцовый яблоневый сад, его яблоки славились по всему уезду и отмечались медалями в Рязани и в Москве. Вряд ли в России был человек, который расстроился больше него, узнав о продаже Аляски.
И снова описание Пронска, но уже конца девятнадцатого века. «Пронск лежит на чрезвычайно высоком и крутом левом берегу реки Прони и находится в двадцати пяти верстах от станции Хрущево Рязанско-Уральской железной дороги и в тридцати верстах от станции Скопин Сызранско-Вяземской49. В настоящее время это самый небольшой и беднейший город в губернии, к особенностям которого относятся только прекрасные виды, открывающиеся с высоты, на которой он расположен, и отсутствие воды по временам, так как к реке Проне, находящейся на значительной глубине, ведут такие отвесные спуски, пользование которыми в гололедицу, например, представляется не только затруднительным, но прямо невозможным. Весь город заключается почти в одной улице, имеющей небольшое протяжение с севера на юг… Промышленная деятельность населения Пронска занимает последнее место в губернии; здесь имеются одна красильня, одно скорняжное заведение, пять железоподелочных, три кирпичных завода и две маслобойни, всего двенадцать заведений с числом рабочих в двадцать один человек… Торговля ничтожная (последнее место в губернии)…»
Такое ощущение, что все описания Пронска в девятнадцатом веке писались под копирку. Возьмут старое, спишут про прекрасные виды, отсутствие воды и опасные спуски к Проне, добавят какую-нибудь маслобойню или кирпичный завод с двумя рабочими и все. И все! Ни тебе театрального кружка, организованного преподавателями уездного училища, ни народного хора, ни духового оркестра пожарной части, ни городского сада, где он мог бы играть, ни самой пожарной части, ни аптеки, ни кукольного балагана с Петрушкой. Пронск нельзя было даже назвать медвежьим углом – лесов вокруг было мало, да и какой медведь, хотя бы он и пришел, полезет на холм, где и воды напиться негде. Оно, конечно, виды чудесные, но медведи до них не большие охотники. Умей пронские кожевенники и скорняки наладить выпуск крыльев, пусть и не очень больших, способных долететь хотя бы до станции Хрущево Рязанско-Уральской железной дороги, – их бы отрывали у них с руками.