ья, конечно, не вернуть, но называют это место аборигены только Бурминкой. И будут называть.
Бурмина в двадцать пятом году забрали с повышением в Рязань, как забрали туда же городского архитектора Антона Бантле, построившего мост через Проню, по которому и по сей день ходят михайловцы из одной части города в другую. Бантле был михайловским Шехтелем и Кекушевым вместе взятыми. По его проекту в городе построили к столетию победы над французами здание земской управы. На углу дома можно видеть что-то вроде картуша, в котором красивыми цифрами написан год постройки. Потом земскую управу в этом доме сменили уком ВКП(б) и исполком Совета рабочих и крестьянских депутатов. Под цифрой с годом постройки висит мраморная мемориальная доска, рассказывающая о том, что в девятнадцатом году в этом здании перед партийным и советским активом выступал еще не всесоюзный староста, но уже Калинин, проезжавший через Михайлов на агитационном инструкторском поезде «Октябрьская революция»65. Перед этим Михаил Иванович обещал на митинге михайловским трудящимся «устроить сады, построить прекрасные учебные заведения, сделать все это для всего народа, чтобы народ мог наслаждаться собственным трудом». Народ, собравшийся на митинге, так далеко в сады и прекрасные учебные заведения не заглядывал. Он предпочел бы насладиться отсутствием войны, продразверстки и присутствием дров, керосина, соли, хлеба и… Впрочем, от двенадцатого года до девятнадцатого огромное расстояние – в несколько световых лет, в которые уложились разгромы помещичьих усадеб, роспуск и упразднение Михайловской земской управы, организация Михайловского совета народных комиссаров, голод, роспуск совета народных комиссаров, Гражданская война, тиф, комбеды, расстрелы царских офицеров, голод, созыв Михайловского съезда Советов, восстание крестьян Михайловского уезда против новой власти66, расстрел руководителей восстания, организация Михайловского совета рабочих и крестьянских депутатов, продразверстка, открытие в восемнадцатом году в городе учительской семинарии, регулярный вывоз эшелонами хлеба, картофеля, коров с овцами в Москву и организация в девятнадцатом году первой детской государственной школы. Зимой двадцатого года конфисковали три тысячи крестьянских подвод для вывоза торфа для Москвы и Егорьевска, а зимой двадцать четвертого года по постановлению ЦИК об укрупнении уездов Михайловский уезд упразднили. Через год решили укрупнять волости. Укрупнили, и часть волостей велено было отдать Рязани, которая стала уездным городом, а часть соседнему Скопину. Отдали, и Михайлов превратился в заштатный город Скопинского уезда. Этим дело не ограничилось. Через четыре года, в двадцать девятом, ЦИК решил создать в Московской области десять округов. Михайлов вошел вместе со своим районом в Рязанский округ. Михайловские власти не успели выдохнуть, как округа ликвидировали, создали тринадцать новых районов, и большая часть Михайловского района вошла в Чапаевский. После этого Москва успокоилась на пять лет. Видимо, в ЦИК так изрисовали все карты непрерывно перекраиваемых округов и районов, что разобрать на них ничего было нельзя. Все уже успокоились и почти привыкли быть чапаевцами, как в тридцать пятом году неутомимый ЦИК принял постановление о том, что вместо старой сети районов будет новая и в новой будет Михайловский район. Еще через два года, в тридцать седьмом, из состава Московской области вывели Тульскую и Рязанскую области, в которой уже был новенький, с иголочки, старый Михайловский район.
Вернемся, однако, из тридцать седьмого года в двадцать седьмой. В сентябре того года бывшие крестьяне князя Волконского, проживавшие в селах бывшего Михайловского уезда Малинки и Лужки, получили от бывшего барина из Франции письмо, в котором он писал, что от родового имения, отобранного у него десять лет назад и принадлежавшего еще его прадеду, деду и отцу, он никогда не отрекался и отрекаться не собирается. Близится, писал князь, исполнение десятилетия захвата. «Прав на мое имущество за его захватчиками, кто бы они ни были, я никогда никаких не признавал и не собираюсь признавать. И таких доходов от сего имущества за все время захвата ни с кого я взыскивать не намерен и никаких платежей по нему за то же время никому не намерен производить. Сказанное имение со всем его инвентарем всегда готов принять обратно в свое распоряжение, как скоро установится опять христианская власть в нашем пострадавшем Отечестве». Ну и на всякий случай добавлял в конце письма, что все его братья в добром здравии, потомство имеют, и ежели самого князя не станет, то наследники свои права непременно заявят. Еще и населению волости пожелал всего доброго. Как это письмо из Франции добралось до Лужков и Малинок – ума не приложу. Отослал ли князь его по почте, надписав по-французски: «Крестьянам от князя Волконского», или перевез его через границу какой-нибудь неприметный человек в потертом и аккуратно заплатанном сюртуке с выправкой военного…
Ответное письмо запорожцев турецкому султану крестьян, о котором тогда же в газете «Рабочий клич» было написано, что оно отправлено во Францию, пересказывать грех – его можно только процитировать. «Зачитав письмо бывшего князя, паразита Волконского, мы, граждане с. Малинок, с негодованием отмечаем, что есть еще остатки негодяев и эксплуататоров, скитающихся в буржуазных государствах и имеющих надежду на возврат своих земель и имущества, заявляем, что земля, которую используем, принадлежит не вам, негодяям Волконским, а нам, трудящимся. Мы не допустим того, чтобы к нам пришли опять те, которые сметены Октябрьской революцией, поэтому ты, негодяй Волконский, и не мечтай взять у нас землю и нами распоряжаться. Мы, граждане с. Малинок, еще до сих пор не забыли ваши нагайки и дубинки, которые ходили по нашим трудовым плечам, мы до сих пор ярко помним твои гнусные похождения, они остервененьем стоят перед нашими глазами. Все твои законы на твою собственность, перечисленные в твоем письме, мы сожгли в наших печах десять лет тому назад. Близок тот час, когда мы совместно с рабочими и крестьянами, угнетаемыми буржуазией, которая тебя приняла, выгоним тебя и оттуда и не дадим тебе места нигде на земле. И если кто из твоих сообщников вздумает посягнуть на наш Октябрь, тот разобьет свой лоб об наши мозолистые крестьянские руки. Напоминание, кстати. Заслушав и обсудив твое письмо, адресованное на имя граждан с. Лужков, отвечаем, что ваше имение и ваша земля, на которой десятки, сотни лет проливали пот и кровь крестьяне с. Лужков, честно распределена между нами пролетарским государством. На ней мы трудимся десять лет и ничуть не помышляем вам возвратить ее. То, что было твое, теперь – наше. За это мы будем бороться со всеми, кто только чуть подумает об этом. Еще считаем своим долгом напомнить вам о том, что мы совершили большую ошибку, выпустив вас из Советской страны. Проклятие тебе, князь, шлет общее собрание граждан с. Лужков. Мы же будем стремиться на наших полях строить новое общество, новые порядки, которые, надо заметить вам, за десять лет коренным образом изменились»67. Вот так ярко помнили крестьяне гнусные похождения Волконского, которые «остервененьем стояли» перед их глазами.
Кстати, об обещании михайловских крестьян взять князя за горло во Франции. Теорию перманентной революции к двадцать седьмому году в Москве уже успели осудить, но в Михайлов и тем более в район, в села Малинки и Лужки, об этом никто и не думал сообщать, а потому михайловцы продолжали в нее верить и дали по вере своей обет установить в городе Михайлове на площади Ленина памятник, но не простой, а символизирующий торжественное шествие коммунистических идей по планете. Работу поручили местному художнику Николаю Васильевичу Ушакову. Власти дали разрешение, поскольку Ушаков в свое время закончил Строгановское училище. Правда, по классу живописи. Проект памятника представлял собой огромный земной шар с коричневыми материками, голубыми океанами и ярко-красным Советским Союзом, стоящий на затейливом пьедестале с колоннами, шарами поменьше и ступеньками. Увенчивала земной шар фигура вождя мирового пролетариата с протянутой рукой. В тридцать третьем году, когда за такой памятник уже могли дать по шапке, он был торжественно открыт. К счастью, никто не тронул ни Ушакова, ни тех, кто утверждал проект. По шапке досталось только Ленину. Как мне рассказывал один михайловский пенсионер, в семидесятые, в год, когда были сильные морозы, кто-то из остряков-самоучек нахлобучил дедушке старый треух на лысину. Михайловский Ленин по какой-то причине был изваян без кепки. Даже в руках не было ни одной. Понятное дело, что немедленно приказали шапку снять, а как снять, если Ильич забрался на самый полюс большого шара пяти метров в диаметре. Еще и обледенелого. Каким-то образом все же шапку сняли, а в начале восьмидесятых шар из-под вождя убрали, перенесли монумент на самый простой пьедестал и устроили вокруг него трибуну, чтобы начальству было удобнее говорить речь перед собравшимся на демонстрацию народом. Как только переставили, так сразу и произошла, по словам того же пенсионера, другая история. Аккурат на майские праздники. Праздничные колонны проходят мимо трибун, начальство кричит соответствующие случаю кричалки, а народ, вместо того чтобы отвечать «Слава КПСС» или «ура»… помирает со смеху, потому что на многострадальной ленинской лысине сидит ворона с обломком батона и самозабвенно его клюет.
Между нами говоря, я подозреваю, что пенсионер обе эти истории выдумал. Нет, наверное, в нашей, до сих пор советской стране такого города, в котором с памятником Ленину не был бы связан какой-либо анекдот. Чем же хуже остальных Михайлов…
Предвоенный Михайлов немногим отличался от предреволюционного – те же немощеные, пыльные летом и непролазные в межсезонье улицы, те же дома и то же отсутствие электричества, те же керосиновые лампы. Зато появились громкоговорители на столбах, из которых новая власть напрямую обращалась к каждому, радиоприемники, из которых она делала то же самое, и стадион. Стадион стадионом, а кулачные бои, на которые сходились михайловские мужики и приезжавшие к ним в город побиться крестьяне из уезда, продолжались до самой коллективизации. В марте тридцать третьего в Михайлове состоялся первый районный слет колхозников-ударников. Ударникам выдавали для заметок красные блокноты с портретом Сталина и в буфете кормили бесплатными бутербродами с копченой колбасой и наливали пахнущий клопами коньяк. Ударники докладывали о том, что в колхозе «Новая жизнь» корова по кличке Чародейка дала за год почти четыре тонны молока, а свинья Большая из совхоза «Помозовский» за год умудрилась родить двадцать семь поросят. Поросята поросятами, а артель кружевниц «Труженица» плела такие затейливые кружева, что покупали их и в Штатах, и в Англии, и в Германии. Правда, только до тридцать седьмого года.