93. На следующий год в Котельнич приехала экспедиция московских палеонтологов под руководством А. П. Гартман-Вейнберг, которая сумела найти возле Соколиной горы два полных скелета и два черепа парейазавров. Эти парейазавры были размером с годовалого бегемота или большую свинью – мирные и растительноядные. Бродили они по пермским полям, болотам и теплому мелководью, задумчиво жевали травянистые папоротники, сигиллярии и все то, что можно было жевать в пермском периоде. На партсобраниях друг друга не ели, облигаций государственного займа их никто покупать не заставлял, на митинги они не ходили и резолюций не принимали. И умирали от вполне естественных причин – то сожрет их какой-нибудь хищный и клыкастый горгонопс, то залезут они ненароком в глинистое болото и там утонут, да при этом станут кричать, и тут прибежит на крики горгонопс, съест их и тоже утонет… Но так, чтобы друг друга лишить прав или, не приведи Господь, отправить валить араукарии с саговниками – этого и в мыслях никогда не было. Если бы жителю предвоенного Котельнича предложили переселиться в теплый, без зимних морозов, пермский период, да разрешили бы под огород взять столько земли, сколько… Но вернемся в предвоенный Котельнич.
Война приближалась к городу постепенно. Поначалу-то и заметно ее не было – только стало больше военных эшелонов, проходивших через железнодорожную станцию на запад, только в сороковом открыли военный госпиталь, только появилась в Котельниче в мае сорок первого переселенная с Украины летная школа, только заняли городское футбольное поле учебными самолетами, только усилились перебои с продуктами, только за опоздание на работу можно было получить срок.
С началом войны вырыли щели возле домов, ввели светомаскировку. Не то чтобы немец с первого дня войны бомбил Котельнич, а просто в середине октября сорок первого караул у моста через Вятку обнаружил в небе неизвестный самолет, который пролетел и был таков. Думали, разведчик. Пока думали – он и улетел. Секретарь райкома доложил, как и положено, в Кировский обком. Еще раньше, в июне, постовой охраны того же моста увидел человека, который зарисовывал мост за пределами охранной зоны. Думали, шпион. Пока думали, пока докладывали по команде – он и скрылся. Искали даже с собаками – не помогло.
Начиная с июля сорок первого в городе стали размещать эвакуированных из северо-западных областей – Псковской, Новгородской и Ленинградской. Только детских учреждений в Котельнич эвакуировали восемнадцать. Население города росло не по дням, а по эшелонам. Уезжали на фронт мужчины, и приезжали дети, старики и женщины. Развернули четыре эвакогоспиталя на три с половиной тысячи коек и стали жить военной жизнью: работать без выходных, получать по карточкам хлеб, голодать, получать в столовой мучную подболтку – пять граммов муки на стакан кипятку, ремонтировать танки, шить гимнастерки, вскапывать клумбы и малопроезжие улицы под картошку, капусту и свеклу. Не хватало всего. Снятым кровельным железом с дровяных сараев крыли крышу эвакогоспиталя, открученные в жилых домах водопроводные краны устанавливали в дом, где разместилась эвакуированная психиатрическая лечебница, электропроводку из районной библиотеки, дома культуры, аптеки и пивного склада сняли и поставили в здания, занятые школами и общежитиями. К тем, у кого было больше трех квадратных метров жилой площади на человека, по решению горсовета могли подселять не обеспеченных жилплощадью граждан. Собирали грибы и ягоды для нужд Красной армии и валили лес. Норма – сто кубометров на человека. Отвезут тебя в тайгу на месяц, или два, или три – и ты его валишь94.
Со второй половины сорок четвертого года эвакуированные понемногу стали уезжать домой, и население Котельнича сократилось почти на треть – с тридцати двух до двадцати двух тысяч. В сорок девятом запустили небольшой маслозавод, а за ним и черепичный. Во всем остальном… Даже к шестидесятому году на каждого горожанина приходилось по четыре квадратных метра жилой площади. Нет, что-то, конечно, делалось. В пятьдесят втором директор одной из школ писал в газете «Ударник», что необходимо отобрать у улицы Ленина ее название и приискать ему, то есть названию, более приличную улицу. Уж больно та, что есть, нехороша – и коротка, и кончается тупиком, и проходит через мусорную свалку. Улица Кирова ничуть не лучше. Идет по оврагу, кривая и… тоже упирается в тупик.
В сорок восьмом и сорок девятом годах в Котельнич приехала еще одна палеонтологическая экспедиция. Руководил ею ученик Ивана Ефремова. Результаты были удивительными – одиннадцать полных скелетов пермских рептилий. К ученику приезжал в гости учитель. Именно там, в Котельниче, задумал он новую науку о закономерностях образования процессов захоронения ископаемых остатков организмов и назвал ее тафономией. Конечно, тут хорошо бы добавить, что там же, в Котельниче, задумал Иван Антонович романы «Туманность Андромеды», «Лезвие бритвы» и «Таис Афинская», но… чего не было, того не было. Правду говоря, и насчет тафономии есть сомнения, но… вернемся в послевоенный Котельнич, который в шестьдесят третьем году повысили в статусе – из города районного подчинения сделали городом областного.
В связи с этим уже через год заасфальтировали главную улицу – Советскую, замостили булыжником еще несколько улиц, высадили семь тысяч деревьев, кустарников и понастроили грандиозных планов по развитию города. Мечтали о строительстве завода тяжелого машиностроения с тремя тысячами рабочих и завода радиоэлектроники с четырьмя тысячами рабочих, мечтали о… Короче говоря, все вышло точно так же, как и с довоенными планами построить железную дорогу до Йошкар-Олы, новый вокзал и комбинат по переработке льна. Ну и ладно. Зато работали мебельная, трикотажная, швейная и кондитерские фабрики, маслосырзавод… Кстати, о маслосырзаводе. Он и сейчас работает. Правда, владельцы его находятся уже не в Котельниче, но колбасный сыр он делает прекрасный. Я не читал о том, что он хороший, и мне не рассказывали аборигены об этом – я просто его купил в магазине при заводе и попробовал. Сразу вспомнилось детство, длинная очередь в молочный отдел гастронома, ворох серой оберточной бумаги на весах, которой и вообще не жалели, но особенно не жалели тогда, когда с другой стороны прилавка стоял ребенок…
Из грандиозного удалась только постройка элеватора. Его начали строить на высоком берегу Вятки еще в пятьдесят третьем году. Думали, что по реке будут подплывать к элеватору баржи с зерном и по специально прорытому подземному тоннелю это зерно в вагонетках будут поднимать к элеватору, который отстоит от берега метров на сто. И построили. И элеватор, и тоннель, и даже, кажется, завезли вагонетки. Вот только потом оказалось, что никто зерно возить в Котельнич не собирается. Тем более на баржах. Тем более по сильно обмелевшей Вятке, на которой давно нет никакого судоходства. Теперь от заброшенного элеватора и особенно от подземного туннеля нужно отгонять любителей лазить там, где этого делать не следует. Впрочем, никто никого не отгоняет и при желании…
К семидесятым годам трудами палеонтологических экспедиций из Москвы стало ясно, что по количеству окаменелых останков парейазавров на душу населения Котельнич занимает едва ли не первое место в мире. К тому времени Котельничское местонахождение окаменелых останков пермских ящеров решением Кировского облисполкома было утверждено в качестве палеонтологического памятника природы федерального значения. В девяностом году в Котельниче даже начал проводить раскопки московский палеонтологический кооператив «Каменный цветок», который создал предприимчивый московский палеонтолог Дмитрий Сумин – сотрудник Палеонтологического института еще советской Академии наук. И тут пошли находки одна интереснее другой. Оказалось, что под Котельничем кладбище не только парейазавров, но и множества останков других, более мелких ящеров и даже предков млекопитающих. Нашли, к примеру, небольших, размером с кошку, длиннохвостых рептилий, которые, скорее всего, жили на деревьях и были чем-то вроде обезьян пермского периода. Они еще откладывали яйца, но уже были теплокровными. Назвали их суминиями. Ну понятно почему, хотя в Вятском палеонтологическом музее мне говорили, что нашел скелеты суминий человек с совсем другой фамилией, но его тоже не обидели. Нашли дицинодонтов – ужасных на лицо клыкастых ящеров и добрых внутри, поскольку зубов у них не было и перетирали они свою растительную пищу деснами, а клыками лишь разрыхляли… Впрочем, суть не в клыках, а в том, что большое количество всех этих палеонтологических редкостей было вывезено кооперативом «Каменный цветок» на специализированные палеонтологические аукционы в Германии и Соединенных Штатах. Тогда же, в девяностых, на шереметьевской таможне у частного лица конфисковали два черепа парейазавра, которые вернули Палеонтологическому институту, а вот котельническому музею этих черепов, по словам знающих людей, не видать, как… Так и лежит в музее под стеклом настоящий окаменелый скелет парейазавра с приставленным к нему муляжом черепа. Муляж, правда, искусно сделан. Редкий экскурсант отличит его от настоящего95. Четыре года кооператив «Каменный цветок» вел раскопки в Котельниче. И все эти четыре года окаменелые останки парейазавров, суминий и дицинодонтов…
И все же. Один скелет парейазавра, тщательно препарированный, привезли в Котельнич на выставку из Палеонтологического института. Выставка вызвала такой интерес у местных жителей, что энтузиасты решили организовать в городе палеонтологический музей. Среди этих энтузиастов был… Дмитрий Сумин. Вы думали, у нас тут черно-белое кино… Нет, цветное. Вторым энтузиастом, которого, собственно, и можно считать создателем музея, был Альберт Хлюпин, принимавший самое деятельное участие в раскопках и препарировании экспонатов. Он и был первым директором этого музея. У музея оказалась трудная судьба. Первые годы он висел на тонкой ниточке энтузиазма, потом ниточку районные власти обрезали, и пришлось временно переехать в Киров, потом вернуться в Котельнич, потом музей окуклился и стал бабочкой в Кирове, а в Котельниче