, выбравшие их за несмотрение будут лишены всех своих движимых имений и чести с жестоким истязанием». Вряд ли Кошкаров имел сомнение насчет неотвратимости лишения чести и жестокого истязания.
Без наказаний не обходилось. Да и как было без них обойтись… К примеру, предписывает царь Кошкарову, чтобы кадомские купцы «отпустили в Санкт-Петербург на продажу за море без умедления нынешним зимним путем» пеньку и юфть. Тем более что задаток купцы уже за них взяли. Купцы, конечно, отпускают, но… поставляют гнилой товар. Заморские партнеры бессовестных кадомских купцов пишут жалобу Петру Алексеевичу – и всех, кого Кошкаров смог по этому делу поймать, ссылают по царскому указу в каторгу навечно, а тех, кто «сыщется в таком воровстве после, и таковых казнить смертью»100.
Посылкой кузнецов в Петербург дело не ограничилось. В тысяча семьсот двадцатом году было велено собрать с каждого двора по пять алтын и полторы деньги на «строение по Неве реке изб», да налоги с рыбных ловель, да с мельниц, да с пустошей и сенных покосов, да с воскобоен, да с торговой бани, да с найму подвод, да с меду и куньего меха пошлин, да подушные налоги с монастырских и помещичьих крестьян, со служилого чина, с попов, со служилых, дворовых и деловых людей, да с малолетних, которым десяти лет не исполнилось… При Анне Иоанновне умудрились обложить налогом даже личные бани, с которых полагалось платить рубль в год.
При таких поборах население стало разоряться, и крестьяне из деревень в окрестностях Кадома попросту разбегались, чтобы не платить недоимки. Бежали на Дон. Оставшиеся должны были платить за тех, кто убежал, а потому бежали даже богатые крестьяне. Власти, понимая, что по-хорошему недоимки им не получить, присылали для их сбора по-плохому специальные воинские команды. Жители Кадома и окрестных деревень этим командам, мягко говоря, не радовались. В 1754 году отряд по налоговой разверстке прибыл в Кадом и пытался арестовать бургомистра, чтобы отдать его под следствие. Не тут-то было. Один из ратманов собрал три сотни человек с дубьем, которые пришли к зданию воеводской канцелярии и бургомистра отбили. Бургомистр отказался пойти на расспрос в канцелярию. Вахмистр, командовавший воинской командой, писал в отчете начальству: «…не пошел и с немалой дерзостью и необычайным криком так сердцем своим опалился, что говорил: „Мы де вас и преж сего таких приезжих видели и с ними поступали по своему кадомскому обыкновению, да и ты, де, присланный, не дождися того, чтоб и тебя по шее отсюда не выбили. А ежели де ты под неволю захочешь меня взять, то хотя и с ротой прислан будешь взять, не дамся“».
Бежали не только от налогов. Бежали от рекрутчины. Отсиживались в лесу, пока не отрастали обритые волосы. Плели лапти и рогожи, вили веревки, а потом обменивали все это на хлеб и другие продукты у приезжавших в лес крестьян. Кто-то из беглых уходил на Дон и там работал поденщиком у казаков, кого-то прибирали к себе местные помещики для разных темных дел, а кто-то собирался в разбойничьи шайки. Весь восемнадцатый и первую половину девятнадцатого века по дорогам близ Кадома трудно было проехать, чтобы не попасть в руки грабителей. Правду говоря, в этих глухих местах, в этих дремучих лесах разбоем занимались и до восемнадцатого века. По кадомским лесам разгуливали шайки разбойников. Численность некоторых из них достигала сотни человек. Летом они плыли по Мокше на многочисленных лодках и грабили окрестные села, сельские церкви, монастыри, кабаки, таможни и помещичьи усадьбы, а зимой выезжали на разбой в обозах, в которых иногда было до семидесяти подвод. Властей не боялись – грабили «дневным разбоем». Да и как было бояться властей, которые посылали против них воинские команды, состоящие большей частью из отставных солдат и инвалидов. Правда, со стариками бандиты вели себя благородно – отберут ружье и отпустят домой. Но перед тем как отпустить, высекут для острастки. В одном из сел не только ограбили церковь, но и заставили священника окропить святой водой свои лодки.
Мало-помалу в Кадомском уезде разбой сделался таким выгодным предприятием, что им занялись все сословия, включая священнослужителей. В селе Богданово Кадомского уезда священник Макарий и его дочь прятали у себя дома разбойников и награбленное. Три сына Макария грабили окрестные села, поместья в соседнем Шацком уезде и плывшие по Мокше лодки. Из этих трех только один был беглым рекрутом – остальные два были священниками. Кадомский купец Волков ограбил двух женщин и был приговорен «к наказанию кнутом и к вырезанию ноздрей до кости».
Дело дошло до того, что и кадомские дворяне подались в разбойники. Отставной прапорщик Маматказин с пятью сообщниками ворвался в дом капитана Шишова, когда тот был на службе, и вынес из дома шкатулку с тысячью рублями золотом. Еще и избил домочадцев капитана. Крестьяне князя Беглова из деревни Еромчино Кадомского уезда с дубьем… Кадомский купеческий сын Шветчиков с дворовыми людьми, вооруженные ружьями, рогатинами и кистенями…
Пуще всех лютовали разбойничьи шайки, в которых были атаманшами местные помещицы – княгиня Енгалычева, коллежская регистраторша Моисеева и вдова кадомского помещика Февронья Разгильдеева101. Эти разбойницы не только приказывали своим людям грабить, но и сами активно участвовали в грабежах и избиениях несчастных жертв. Нападали на всех без разбору. В сохранившихся в Тамбовском историческом архиве документах есть жалобы на Енгалычеву от дворового человека кондуктора инженерного корпуса Савельева, который показал, что разбойница «била их дубьем смертным боем, и сняли с них господских денег 15 рублев, да шубу новую, цена 2 рубля, кушак новый верблюжий, цена 30 копеек, да шапку с рукавицами, цена 50 копеек. И стали мы от тое лютости едва живы, а наижесточае бил нас княжин дьячок села Матчи Силантий Семенов». Фамилия дьячка из села Матчи встречается и в жалобе дворянина Веденяпина, которого нужда заставила по дороге из Елатьмы в свое имение остановиться на ночлег в селе Большое Никиткино Кадомского уезда у дворянки Чурмантеевой. «И в то число, – писал Веденяпин, – в полночь к оной вдове Чурмантеевой приехала воровски М. А. Енгалычева с людьми своими и со крестьяны из села Матчи попом Семеном Акимовым да церковником Силою Семеновым, и связав меня, били смертно и топтали и денег семьдесят рублев моих отняли, и лошадь мерина гнедова отняли ж…»
Дело кадомского помещика отставного драгуна князя Алексея Мансырева и вовсе из ряда вон. Князь был в гостях, когда на него напали люди неукротимой Февроньи, ограбили, отняли лошадей, экипаж и теплые вещи. Ну это бы еще полбеды. Беда была дальше. Разбойники связали и привезли князя в дом своей атаманши, которая стала его бить по щекам и таскать по полу за волосы. Этого ей показалось мало, и она приказала зашить князя в рогожный куль, что и было немедля и с охотой исполнено ее людьми. Бог знает что случилось бы дальше с отставным драгуном, если бы староста Разгильдеевой этот куль не распорол. Тогда Февронья решила князя опоить. Принесла два графина вина и насильно заставила его выпить их содержимое. Пьяного Мансырева посадили на лошадь, и староста ударил ее цепью. Лошадь понесла и сбросила князя102.
Надо сказать, что нравы кадомских печенегов обычных жителей Кадома и уезда, не занимавшихся разбоем на большой дороге, не сильно отличались от нравов тех, которые им занимались. Кадомские купцы славились буйным и необузданным нравом. Один выгнал из Преображенской церкви священника и не поленился все церковные двери закрыть на свои замки, другой любил пригласить полный дом гостей, а как те придут, то вместо водки и закусок потчевал их палками, розгами и таскал за волосы, третий так искусал за нос и щеки четвертого, что тот вынужден был обратиться в городскую ратушу для того, чтобы его укусы освидетельствовали и привлекли обидчика к ответу.
Встречались и совсем дикие случаи. Князь Енгалычев пригласил к себе в гости дворянина Петра Малахова и налил ему большой стакан водки. Такой большой, что Малахов понял, ему все не выпить, – и отказался. Тогда Енгалычев обиделся и вылил водку из стакана на голову Малахова. Ну кабы этим дело ограничилось, то оно бы и ничего, но это, как оказалось, был лишь первый акт драмы, которая мгновенно превратилась в трагедию. Во втором акте Енгалычев поджег облитые водкой волосы Малахова. От этого, как писал в жалобе потерпевший, у него «волосы на голове догола все погорели и лицо все, тако ж и глаза от того повредились, и руки позжены, и едва… показанной Енгалычев затушил сам шубною полою».
Девять лет Енгалычева искали, чтобы наказать. Девять лет посылали за ним нарочных из уездной канцелярии, но никак не могли застать дома – то он на охоту уедет, то на рыбалку, то в деревню следить за тем, как идет сенокос, то к соседке чай пить, то в баню, то в… Бывало, и нарочные заблудятся в полутора кадомских улицах и придут не к тому дому. Постоят разиня рты, почешут в недоумении затылки, да и пойдут обратно в канцелярию. Еще и в кабак по пути завернут.
Нельзя сказать, что власти не реагировали на разгул воровских шаек в Кадомском уезде. На главных дорогах и разъездах стояли вооруженные пикеты, по Мокше плавали на лодках патрули, жителей призывали покрепче запираться на ночь и держать в доме оружие, а люди богатые не передвигались по уезду иначе как в сопровождении специально нанятой вооруженной охраны. Для помощи в поимке преступников присылали из других городов крупные воинские подразделения. Однажды прислали целый донской казачий полк, и «…