те донские казаки делали озорничества, ознобляли народ на морозе и забивали многих плетьми и саблями до смерти». Вот такие тогда были озорники…
И все же к середине девятнадцатого века разбойничьих шаек в Кадомском уезде стало куда меньше. То ли это произошло по причине интенсивного освоения сельскохозяйственных угодий, то ли от развития ремесел и, вследствие этого, занятости делами, то ли оттого, что налогов стали платить меньше, то ли от общего умягчения нравов… В 1867 году губернские статистики в отчете писали: «Жители Кадома отличаются простотою нравов, ведут жизнь скромную, убийств и грабежных случаев не было».
Вернемся, однако, в восемнадцатый век. Было бы несправедливо говорить, что он прошел в Кадоме и окрестностях под знаком разбоя на большой дороге. В 1766 году кадомское купечество и мещанство писало наказ своему выборному купцу Рожнову, который должен был его отвезти в Петербург в Уложенную комиссию. Пунктов в этом «Наказе» было всего восемь. Среди прочего кадомское купечество просило запретить дворянству торговать. Совсем запретить и «ни под каким видом в торги и откупы, касающиеся купеческой пользы коммерческие промыслы не вступать, дабы купечеству подрыва и помешательства не чинили». Не хотело кадомское купечество и мещанство конкурентов. Хотело, чтобы им разрешили иметь крепостных. Конечно, купечество понимало, что вряд ли им разрешат, но вдруг… Просили выселить из города пушкарей, которые именовались однодворцами. Пушкарями они уже сто лет не были, а вот торговлю кое-какую как однодворцы могли иметь и имели – и были купцам не то чтобы поперек горла, но… Бывших пушкарей, кстати, выселили в новую слободу за город и не дожидаясь указа из столицы. Еще просили, чтобы купцам убавили срок на выборной должности бургомистра и ратманов с пяти до трех лет. Уж очень мешала должность бургомистра или члена городского магистрата купеческим делам… Нет, теперь такое представить решительно невозможно. И еще одна просьба была у граждан города Кадома – освободить от подушного оклада всех немощных и уродов. Куда там освободить… Хотя бы подлечить… При Екатерине Второй в Шацкой провинции был всего один лекарь, который проживал в Шацке, за сто сорок верст от Кадома, и в Кадом носа не казал. Вот купцы в «Наказе» и писали: «От оного лекаря никакой пользы кадомские купцы не получают, да и оной лекарь никогда в Кадоме не бывал».
Через пять лет после жалоб на отсутствие городского врача в Кадом пришла чума. Через год чума ушла, но вместо нее пришел массовый конский падеж. Еще через год, вместо пошедшего на убыль конского падежа, в Кадомский уезд пришли пугачевские отряды. Кадомский воевода Зенбулатов, узнав о приближении бунтовщиков, мгновенно исчез из города в неизвестном направлении, а его заместитель Сомов отправил в соседний Шацк гонца с запиской, в которой дрожащей рукой писал, что «кадомское купечество и ратуша подозрительны, к защите города ненадежны и бунтуют». Зря он так о купечестве. Из кадомских купцов только один Трофим Евсеев «самоохотно» оказался среди сторонников Пугачева. За что и был сначала приговорен к смертной казни, а потом помилован, закован в железа и отправлен в Оренбург, в каторжные работы. Зато кадомских пономарей оказалось среди повстанцев целых два. Эти приняли активное участие в грабежах помещичьих усадеб, монастырей и стекольного завода купца Коржавина. Один из этих пономарей – Савватий Марков – еще и именовал себя «царским офицером». Впрочем, до взятия пугачевцами Кадомской крепости дело так и не дошло.
В 1779 году Кадом стал уездным городом Тамбовского наместничества. Городу дарован был герб, на котором «в зеленом поле два положенные крестообразно молотила». Кадомские поля, конечно, урожайностью не славились – чернозема там нет никакого, одни суглинки, но в Кадом из Тамбовской и Пензенской губерний осенью и зимой свозили в купеческие и государственные амбары хлеб, а весной отправляли в Москву и Петербург. Ну а из Петербурга, даже если посмотреть на Кадом в сильную подзорную трубу, ничего, кроме хлебных амбаров и каких-то крошечных, величиной с муравья, купцов и мужиков с мешками на спинах, снующих возле этих амбаров, не видно. Не изображать же на гербе амбары и этих муравейных мужиков с мешками. Вот и…
И все же прогресс не обходил Кадом стороной. В 1780 году кадомский городничий князь Маматов приказал снять первый план города «в целях соблюдения порядка в расположении строений». В городе поставили будки, поместили в них усатых будочников, учредили караулы, запретили стрелять из ружей и спускать с цепи собак. И это не все. Солодовни и кузницы вынесли за город. И наконец, городские власти решили навести порядок среди беспризорных свиней, разгуливавших во множестве по улицам города. Для них назначили специальных пастухов, которые… Бог знает что эти пастухи делали со свиньями – то ли уговаривали их разойтись по домам, то ли нещадно секли хворостинами, не переставая при этом уговаривать, то ли отводили на штрафные стоянки и потом заставляли хозяев втридорога оплачивать их содержание за счет города.
Развивалась и промышленность. В уезде были разведаны запасы железной руды, и братья Баташевы в середине восемнадцатого века купили здесь землю, крестьян и построили железоделательный завод с домной для выплавки чугуна. Вслед за ними еще два брата, князья Репнины, тоже построили железоделательный завод. Репниным землю и крестьян покупать не пришлось – они в этих местах владели ею давно. Правда, в 1776 году князь Петр Иванович, бывший обер-шталмейстером, генерал-аншефом и действительным камергером, которого все эти домны, молоты, горновой камень, флюсы и чугуны отвлекали от интриг при дворе, уговорил брата продать завод и родовые земли в Кадомском уезде братьям Баташевым. И продал за восемьдесят тысяч рублей. Баташевы так энергично скупали окрестные земли и строили на них заводы, что к концу восемнадцатого века у братьев в Мещере было девять заводов, производивших несколько десятков тысяч пудов железа. Вывозили его в Петербург, Нижний, Москву и продавали на местных ярмарках. Зимой везли на подводах, а летом – по Мокше и Оке на гусянах, мокшанах103 и дощаниках, которые местные умельцы строили тут же.
Судостроением здесь занимались давно. Надо сказать, что инструмент у судостроителей издревле был один – топор. Отходов при таком способе производства было не море, но река. Еще и побольше Мокши. Петр Первый когда еще обязал местных жителей строить водяные мельницы, на которых можно было бы не только молоть зерно, но и пилить доски. Местные жители на слова Петра Великого… внимания не обратили. В 1764 году уездная канцелярия вменила в обязанность жителям покупку ручных пил. Местные жители на это вменение в обязанность… не обратили внимания. Тогда за постройку «топорных» судов решили накладывать штрафы и сами суда уничтожать. Только после постройки местными купцами прямо на пристанях по Мокше и ее притоке Ваду пильных заводов местные жители согласились не то чтобы зарыть топор войны, но хотя бы заткнуть его за пояс.
Что же до промышленности, то кроме ковровой фабрики князей Енгалычевых, продукция которой шла в обе столицы и продавалась на ярмарке в Нижнем, их же суконной фабрики, стекольного завода полковника Бобрыкина, сдаваемого им в аренду какому-то московскому купцу, и винокуренного завода купца Муханова прибавить к металлургическим заводам Баташевых почти и нечего. Нет, конечно, можно учесть крошечные свечные заводики светимостью в сорок или шестьдесят свечей в год, разные салотопни, красильни холста, называвшиеся кирпичными заводами сараи, в которых обжигали кирпичи, самогонные аппараты отдельных обывателей, плетение лаптей, заготовку грибов, ягод, вязанье носков, квашение капусты и пение печальных песен при лучине, но мы этого делать не станем.
В 1787 году Кадом перестал быть уездным городом, и началась его заштатная жизнь. Тотчас же осмелели свиньи, которые стали разгуливать по Кадому так, точно это не город, хоть и заштатный, а вовсе деревня. Обыватели стали просыпаться по утрам на полчаса позже, а потом и на час. Была упразднена уездная канцелярия, и оба писца – старший и младший, – оставшись без работы, запили горькую. Количество убитых мух в пересчете на одного обывателя увеличилось буквально за какой-нибудь год в три с лишним раза. И это не считая пойманных, но отпущенных. Не говоря о клопах. Русская уездная жизнь страшна тем, что живи ей хоть сто, хоть двести лет – все равно ни до какого будущего не доживешь. Как ни изворачивайся, как ни вытягивай шею вперед, как ни оглядывайся назад – все равно ничего, кроме настоящего, не увидишь.
В войне двенадцатого года кадомцы приняли участие в составе народного ополчения Тамбовской губернии, к которой тогда был приписан Кадом. Пока его собирали, пока покупали ружья, сапоги, валенки, армяки и суконные шаровары, пока меняли гнилое сукно на хорошее, пока схваченные за нечистую руку купцы, тряся бородами и крестясь, клялись, что черт попутал, что сукно и сапоги были самого отменного качества, что, видно, от сырости или от мышей, не говоря о моли, которая сожрала без остатка валенки… остатки армии неприятеля и сам Бонапарт сумели переправиться через Березину.
Все же в заграничных походах кадомцы успели принять участие. В пятнадцатом году ополченцы вернулись домой и привезли трофейного шампанского, шарманок, кашемировых шалей, женских тюрбанов на восточный манер, шляпок с атласными лентами, сшитых по последней парижской моде, и таких бесстыжих полупрозрачных кисейных платьев, что кадомские дворянки и купчихи просто вырывали их друг у друга из рук, чтобы… нет, не примерить, боже упаси, но… может быть… снять выкройку и сшить точно такое же, но муаровое, а лучше шерстяное, с завышенной талией и закрытой наглухо грудью, длинными рукавами, опушкой из беличьего меха… Одним словом, что-то вроде салопа, чтобы зимой, когда ударят морозы…