Впрочем, я отвлекся. Поначалу чемоданами на александровской фабрике и не пахло. Из фибры делали козырьки для военных фуражек. Фибра – это всего лишь бумага, пропитанная раствором хлористого цинка. Бумагу брали промокательную, которую сами же и производили на фабрике. Хлористый цинк готовили из цинка и соляной кислоты, которые покупали на заводе Бурнаева-Курочкина. Конечно, как и во всяком деле, тут были свои технологические секреты. Владелец александровской фабрики нашел в Москве сведущего в этих делах бельгийца и пригласил его в Кинешемский уезд. Производство козырьков оказалось невыгодным, с бельгийцем владелец фабрики через год расстался и стал делать фибровые тазы и ящики. Может, он на этих тазах с ящиками и разбогател бы, но…
Короче говоря, в двадцать пятом году велено было производство фибры перенести на бывшую тихомировскую фабрику. Стали делать тазы и ящики. Прислали специалиста из Москвы, но уже своего. Производство… Сложно было назвать производством цех первичной обработки сырья. Сидят на низких скамеечках женщины и срезают со старого тряпья пуговицы, пряжки и крючки. Тепловой обработки тряпье не проходило, а потому эти несчастные работницы постоянно болели инфекционными болезнями.
Тогда же, в двадцать пятом, стали делать фибровые чемоданы. Для осваивания чемоданных технологий прислали из Москвы еще одного специалиста. Все делалось вручную. Внутренняя поверхность чемодана выклеивалась сатином. Стальную ручку обшивали кожей, а вот уголки были не стальными, а фибровыми. И замки темными. Прочности эти чемоданы были удивительной, но вид имели, мягко говоря, скромный. Застенчивый даже. Выпускали их восемь лет и потом прекратили, поскольку, как это обычно и бывало при плановой экономике, вовремя не завозили ручки и замки.
В двадцать восьмом году поступил военный заказ… на козырьки к фуражкам. Тут уж решили специалистов из столицы не вызывать, а обойтись своими силами. Какой-никакой опыт по козырькам имелся. Не обошлось без технологических новшеств – лаковую, внешнюю сторону козырька зачищали не осколком оконного стекла, как при царском режиме, а куском пемзы. Правда, лаком козырек покрывали не кистью, а пальцами. Для этого кончики пальцев правой руки нужно было погрузить в теплый лак и быстро, пока он не застыл, покрыть козырек, да еще и внутреннюю сторону козырька не испачкать. Покрывали, а куда деваться. И лаком, и словами разными покрывали целых четыре года. Не пятнадцатый год был на дворе, чтобы говорить «невыгодно» и отказываться от заказа. В тридцать третьем фабрику помиловали, и козырьки перевели в подмосковное Одинцово, на тамошний химкомбинат, обязав только Кинешемскую фабрику поставлять для этих козырьков специальный сорт фибры.
В тридцать втором Кинешемский бумажно-фибровый комбинат снова разделили на две фабрики. Ту, что в Заволжье, стали называть «фибровой». С тех самых пор и до сегодняшнего дня ее только «Фиброй» и называют. Уже и фабрика умерла, а тот район, где она была, все «Фибра». И та часть города, где до сих пор живут люди, на ней работавшие, тоже «Фибра». И люди… да, «фибра» и никак иначе131.
В тридцать четвертом наконец образовался рабочий поселок Заволжский, а еще раньше, в тридцать первом, началось строительство первого каменного дома в три этажа. В конце концов, сколько можно было рабочим жить в казармах, построенных еще Бурнаевым-Курочкиным. К тому времени на Волжском химическом заводе работало полторы тысячи человек, а не триста с лишним, как это было в семнадцатом году. Новый дом оказался… немногим лучше казарм. Водопровода и канализации в нем тоже не было. Электрическое освещение провели только в квартиры служащих. Для квартир рабочих не хватило проводов. Да и сами квартиры были такими крошечными, что напоминали рабочим углы, которые те снимали в казармах. Впрочем, и этим крошечным каморкам завидовали. Из полутора тысяч рабочих химзавода жильем была обеспечена только пятая часть. Только в тридцать восьмом появился первый детский сад. Не хватало детской обуви, одежды, одеял. Снова одеял…
Жить, однако, стало легче, стало веселее. При клубе «Красный химик» организовали драматический кружок и духовой оркестр. Драмкружок ставил пьесу «Любовь Яровая». Открыли стадион. Прошел конкурс гармонистов. Не все, конечно, было гладко. У пионеров не хватало галстуков, барабанов и горнов. Пионервожатый Дунаев рассказывал пионерам недетские анекдоты, а в феврале тридцать четвертого была сорвана лекция «Куда ведут сектанты», потому что на нее не пришли рабочие. Три часа ждал рабочих лектор из самого Иванова. Зато местная футбольная команда общества «Монолит» одолела команду одного из кинешемских заводов. Газета «Приволжский химик» писала, что пионеры к десятому съезду ВЛКСМ вышили портрет Сталина и сделали макет дрессированного слона. Там же напечатали заметку под названием «Дайте революционно-социалистическую музыку», в которой писали о том, что вальс – «устаревший танец, который разлагал рабочих». Клубный хор пел песни «О Сталине», «О Ворошилове», «Если завтра война» и «Сулико». Участник хора Василий Елкин за рассказанный в компании анекдот в тридцать восьмом году получил три года. Отсидел, вернулся в Заволжск в мае сорок первого. Через несколько дней после начала войны приехали за ним и увезли как неблагонадежного. Семь километров бежал его отец на переправу через Волгу, чтобы попрощаться с сыном. Добежать-то успел, а вот проститься не дали.
С началом войны почти вся продукция фибровой фабрики стала военной. Нет, это были не козырьки для фуражек. Еще в тридцать восьмом и тридцать девятом годах фабрика освоила выпуск так называемой авиационной многослойной фибры, из которой клеили бензобаки на штурмовиках Ил-2. Поначалу такие бензобаки делали из металла. Достаточно было одного попадания пули, чтобы бак начинал течь. Пулевое отверстие в металлической стенке было аккуратным и круглым. В фибре пуля делала лучистое, рваное отверстие. Через такое отверстие, лепестки которого стремились закрыться под давлением массы бензина в баке, бензин вытекал куда медленнее. Кроме того, вытекающий бензин растворял резиновый протектор, и отверстие затягивалось образовавшимся резиновым клеем. Такой фибровый бак выдерживал не одно, а несколько пулевых попаданий. И это не все. Он был легче и выдерживал куда большие вибрационные нагрузки, чем металлический. Испытывали фибру прямо на заводе. Стреляли в нее из трофейных немецких автоматов.
Зимой сорок первого готовились к эвакуации в Свердловскую область на тамошнюю бумажную фабрику. Уже и прорубили во льду проход, через который на паромах на другой берег вывезли все запасное и резервное оборудование. К счастью, обошлось. Немцев остановили под Москвой.
В сорок втором из отходов фибры стали делать пуговицы для населения и делали их до пятьдесят девятого года.
Химическому заводу, который с тридцатого года включал в себя и анилиновый, пришлось ничуть не легче, чем фибровой фабрике. На оккупированной территории остались почти восемьдесят процентов мощностей по производству серной кислоты и две трети всех мощностей анилинокрасочной промышленности. Надо было отгрузить запасное оборудование на строительство новых химических заводов на Урале, замаскировать свой завод и нарубить дров, поскольку не хватало угля в котельной. Рабочие в свободное от смен время ходили после смены на лесосеки пилить дрова. Перед войной освоили производство сахарина, который поставляли на Кинешемский завод фруктовых вод, потом прекратили его, а с началом войны возобновили. По заданию областного начальства делали бутылки с горючими смесями, тротил и шнейдерит132. Выпускали дезинфицирующие средства, дуст, краситель цвета хаки и белый стрептоцид. В условиях почти полного отсутствия антибиотиков стрептоцид имел исключительное значение. Один из солдат пятьдесят шестой гвардейской дивизии писал на завод: «К нам прибыло пополнение из госпиталя. Товарищи хвалили какой-то белый порошок, который госпиталь получает с Кинешемского химзавода. Раны, присыпанные вашим порошком, затягиваются вдвое, втрое быстрее… Вырабатывайте его больше. Вечная будет за него благодарность вашему коллективу от нашего брата-фронтовика».
В сорок седьмом на фибровой фабрике возобновили выпуск чемоданов. В пятидесятом, когда мы были с китайцами братья навек, стали поставлять фибру в Китай и Корею, в шестидесятых поставляли в Польшу, Болгарию, Румынию и даже на Кубу, в семидесятых Заволжская фабрика выпускала три четверти всей советской фибры, потом… фибра устарела, ее стали теснить новые материалы, и даже чемоданы из фибры, которые раньше у фабрики отрывали вместе с ручками… В восьмидесятых организовали кооперативы, в девяностых открытое акционерное общество, но фибра была уже мертвой и никому не нужной.
Как жаль, что в Заволжске нет памятника фибровому чемодану. Стоял бы он в маленьком скверике, посреди цветочной клумбы, на гранитном постаменте, окруженный скамеечками. Чемодан установили бы в раскрытом виде, и внутреннюю сторону его крышки оклеили бы фотографиями советских артистов или переводными немецкими картинками кукольных девушек. По выходным и в теплую погоду к нему приходили бы пенсионеры, пенсионерки или просто пожилые люди, которых принимали бы у чемодана в пенсионеры. Конечно, никаких хороводов вокруг памятника не было бы, а просто расселись бы на скамейках и давай лузгать семечки, ругать молодежь, меняться просроченными таблетками, рассказывать друг другу о том, что раньше вода была мокрее, трава зеленее и чемоданы были… Нечего и говорить про чемоданы. Сердобольные старушки накрошили бы внутрь раскрытого памятника черствого хлеба, и голуби все…
После войны продолжили выпускать красители – розовый, меховой черный, желтый, красный, оранжевый, бирюзовый и другие. Кроме красителей выпускали вещества с малопонятными и совершенно непонятными обычному человеку названиями и назначениями вроде альнафта, неозонов и даже паратолуолсульфохлорида. То есть, конечно, можно пояснить, что альнафт и неозоны – не что иное, как стабилизаторы, предохраняющие резину от старения, а паратолуолсульфохлорид… но это уж будут такие дебри, в которые лучше не залезать.