ападений татар с ногайцами, сколько в карантинных целях. Во время эпидемий чумы и холеры ворота в засеках закрывались.
В связи с тем, что Шацк стал административным центром, количество чиновников в нем увеличилось. Завелись в воеводской канцелярии секретарь, копиисты числом три, канцеляристы, казначеи, которых теперь нужно было называть камерирами, писцы, асессоры, то есть судейские, комиссары для уездных судных дел, при них четыре копииста, провиантмейстеры, рентмейстеры, то есть казначеи рангом помельче, подчинявшиеся камерирам, еще писцы, надсмотрщики в крепостной конторе, еще канцеляристы, еще два сторожа и один фискал. Куда же без него. И это не все. Еще три с половиной десятка офицеров и унтер-офицеров при канцелярии служили для караула и рассылок. И пошла контора писать… дело о сыске и высылке в Москву в Соляную контору соляных голов Шацкой провинции, которые к отчету не бывали и которые, подав книги и не дав отчету, самовольно уехали из Москвы, дело о сказках бортников о количестве у них ульев, дело об отписках в Шацкую канцелярию из разных уездов и станов Шацкой провинции о получении императорского указа об учреждении при сенате должности генерала-рекетмейстера137, дело об измерении в государево орленое ведро и заклеймлении винокуренных кубов, имеющихся в Шацком уезде у всякого чина людей для собственного пользования и на продажу, и о взятии с них поведерной пошлины в Шацкой камерирской конторе, дело о невзыскании с опустелых дворов деревни Алферовой казенных податей…
Со всем тем царь о Шацкой провинции заботился. К примеру, увидел он в Риге, что хлеб убирают не так, как у нас, и тотчас же написал шацкому воеводе Федору Ляпунову: «Понеже в здешних краях, как в Курляндии, так и в Пруссии у мужиков обыкновение такое, что хлеб снимают вместо серпов косами с граблями, что перед нашими серпами гораздо спорее и выгоднее, так что средний работник за десять человек сработает, из чего видеть возможно, какое великое подспорье будет в работе, для чего хлеба умножать будут». Петр знал, что просто предлагать и даже приказывать не имеет никакого смысла, а потому заранее выписал из Курляндии десяток немецких мужиков с косами и граблями и уже отослал их в направлении Шацка, чтобы они по прибытии «наших мужиков обучили хлеб снимать такими косами с граблями: и понеже, хотя что добро и надобно, а новое, то наши люди без принуждения не делают, того ради распоряди сам и пошли верных людей, чтоб конечно сегодняшним летом выучить. Сколько выучишь и сколько кос и грабель сделано у мужиков буде и сколько сим образом скосят, где и чьи мужики, о том отрапортуй сентября в последних или октября в первых числах, ибо взыщется на вас…». Представляю, как обрадовался шацкий воевода, читая царское письмо. Представляю, как обрадовались крестьяне, которым вместо привычных серпов немецкие учителя вручили косы с граблями и научили работать за десятерых каждого, представляю, какими словами наши мужики… В Шацком краеведческом музее138 мне показали деревянную насадку из четырех тонких палочек, которая представляет собой грабли, которые насаживали на косу, которой косили… или откосили… или отрапортовали, как приказал царь… или накормили, напоили немецких мужиков, потом еще напоили и в таком виде спровадили домой, в Курляндию, а сами взяли серпы… и отдали их бабам. Интересно, о чем Федор Ляпунов писал царю? О том, что нынешний год такие дожди, что рожь полегла и ее только серпом и жать, что грабли, если их соединить с косой и наступить сразу на все вместе, могут убить до смерти, что наших мужиков учить – только портить, что ученые мужики нам без надобности, что неудобья наши таковы, что кроме серпа… Самое удивительное, что устройство это в Шацком уезде прижилось. Еще и теперь в некоторых деревнях косят траву именно такими косами с прикрепленными к ним граблями.
Сельхозтехникой дело, однако, не ограничилось. Шацкому начальству пришлось выполнять петровский указ об обязательном обучении «дворянских, духовных, подьячих и всякого чина людей детей». Вот где нашла коса на грабли. Всякого чина людей дети упорно не желали учиться и вообще идти на службу. В семьсот пятнадцатом году шацкий ландрат Мякинин получил из Петербурга письмо, в котором говорилось: «Для изучения латинской науки в Санкт-Петербург было по реестру записано триста два человека, а не явилось сто два. Призревших Указ Его Величества и не явившихся до двадцатого октября будет ждать жестокое наказание». Царь, конечно, представлял себе, что там, в далекой и глухой Шацкой провинции, в поместьях, в барских домах, в углах за теплыми печками угрозы жестоко наказать кажутся… а потому послал в Шацк майора Ушакова для поимки дворянских недорослей и отсылки в новую столицу. Пойманных определяли в солдаты в Семеновский полк и уж там обучали грамоте так, что буквы от зубов отскакивали. Не говоря о других частях тела.
С дворянскими, духовными и подьячими детьми все было сложно. То ли дело простые мужики и бабы. В семьсот восьмом году по указу Петра шацких виноватых баб и девок просто выслали в Москву для работы на полотняных и прядильных фабриках. В этом же году с каждого десятого двора забрали по одному невиноватому человеку в Санкт-Петербург на пополнение умерших больных и беглых.
В самой Шацкой провинции тоже были полотняные и прядильные мануфактуры, на которых производили льняные и пеньковые полотна. Поскольку в тех местах конопля росла очень хорошо, то плели пеньковые канаты для нужд флота и веревки с веревочками для нужд населения. Еще было два железоделательных завода. Вот, собственно, и вся шацкая промышленность петровского времени.
После смерти Петра Шацк вместе со своей провинцией был включен в состав Воронежской губернии. Вернее, Азовскую переименовали в Воронежскую. И в этой губернии Шацк пробыл до семьдесят девятого года. При Екатерине Алексеевне, в семьдесят втором году, Шацк перестал быть провинциальным центром, стал уездным городом и через девять лет получил герб в виде «двух скрещенных снопов ржи в серебряном поле, в знак великого изобилия оным». Ну а в верхней части герба у Шацка был золотой улей с тремя пчелами, потому что к моменту пожалования государыней герба он уже был в составе Тамбовского наместничества. Интересно, что сказали бы на это шацкий воевода Боборыкин и его плотники с казаками, полтора века назад основавшие Тамбов…
Впрочем, до герба еще далеко. В тысяча семьсот тридцать восьмом году, на третьем году войны с турками, пошел слух, что кубанские татары собираются в поход на южнорусские города. Шацкий воевода майор Любовников писал в Воронежскую губернскую канцелярию о том, что город к обороне не готов. Оно и понятно – в последний раз Шацк принимал участие в боевых действиях лет сто назад, и крепостные стены, башни, валы, ров, колодцы, пушки давно пришли в негодность. Восемь месяцев, с апреля по ноябрь, тысяча человек, из которых половина была с лошадьми и подводами, копали рвы, восстанавливали старые стены, строили караульные башни, мост через Шачу и сколачивали лестницы для приставления к городовым стенам. Одного полосового железа и гвоздей израсходовали четыре сотни пудов. Из Тамбова приехал в Шацк контролер – штык-юнкер Сталов. Он осмотрел весь арсенал Шацкой крепости и написал в Тамбов донесение, что «оное оружие ни к какому действию не готово». Срочно организовали пушкарскую команду, и тут турки… согласились пойти на мировую. В результате в следующем году воевода Любовников вместо командования обороной города от турок отстоял вместе с шатчанами благодарственный молебен в городском Воскресенском соборе, после которого был салют из девяти пушек. Три пуда пороху на него истратили. Не прошло и полугода, как снова палили из пушек в честь новорожденного Ивана Антоновича. Пороха в крепости в те поры было сорок с лишним пудов, с турками замирились – можно и палить в свое удовольствие.
После этого салюта три с половиной десятка лет Шацк жил обычной жизнью российского уездного провинциального городка, пусть и центра Шацкой провинции: то церковь построят Соборно-Воскресенскую каменную взамен сгоревшей деревянной, то вместо ветхих соляных амбаров и избы для хранения денежной казны соляных сборщиков построят новые амбары и новую избу, то снова построят церковь, но уже Христорождественскую, и пригласят из Тамбова художника расписывать иконостас и царские врата.
С ремеслами и рукоделиями в Шацке было не очень. Конечно, как и везде, плели лапти и делали глиняные горшки, но в основном торговали рожью, овсом, конопляным семенем, пенькой, говяжьим салом, медом, воском, кожами. Леса в Шацкой провинции были еще дремучие, и промыслового зверя в них было еще много. Лисиц, зайцев и белок били в огромных количествах. К примеру, в тысяча семьсот тридцать пятом году в городе Керенске, входившем тогда в состав Шацкой провинции, было продано семь тысяч заячьих шкурок. Шкурки белого цвета стоили меньше трех рублей за сотню, а серого – пятерку. Пуд сушеных белых грибов в те тучные года стоил шестьдесят копеек. Чай, сахар, кофе, разные английские и немецкие сукна привозили для местного дворянства. Привозить сукна, конечно, привозили, но так чтобы в Шацке из купленного сукна или парчи сшить мундир, фрак или платье… В семьдесят третьем году поручику Мотякину было поручено заготовить для шацких городовых стрельцов мундиры и кафтаны. Материю, пуговицы и галуны купили, а портного в городе сыскать не могли. Не было ни в городе, ни в провинции портного. Ни одного. Хоть в Тамбов за ним поезжай. Зато был лекарь. Вот он как раз был один на весь Шацк и на всю провинцию. Как подумаешь, чем он лечил, когда был трезв или с похмелья…
Кстати, о трезвости. За два года до случая с мундирами, кафтанами и портным в Шацке было продано за год девятнадцать тысяч ведер вина. Это на пять тысяч горожан. По сорок семь литров на каждого шатчанина, включая стариков и младенцев. Вряд ли это было французское шампанское. Так что лекаря можно понять.