Месяц подходил к концу, а Сысолятин все еще не написал. Наконец на заводе получили письмо: «Прошу еще две недели». Это обнадеживало и озадачивало: «Получается или нет?»
Но он и сам еще не был уверен.
Временами казалось, что самое трудное позади. Ему удалось сделать около двухсот деталей, — все под микроскопом от двадцати- до восьмидесятикратного увеличения. Но остались самые мелкие, самые сложные детальки. Несколько дней (что он только в те дни не предпринимал!) брак одолеть не мог. Возьмет заготовку для болтика длиной четыре десятых, диаметром три десятых миллиметра, начнет резьбу делать — то приспособление не удерживает паутинку, то взвизгнет тонко, сломается. Часами бьется над одним болтиком, а когда тот с трудом получится и Александр Матвеевич схватит пинцетом, чтобы ввинтить в гнездышко, от дыхания ли или от неловкого прикосновения слетит, окаянный, на пол, никак его не найдешь — ведь мельче пылинки!
Наконец ввинчен болтик, одолены и его непослушные собратья, но это далеко не все. Нужно еще шлифовать, полировать плоскости, подогнать всех и вся с тончайшей выверкой, чтобы детальки не просто разместились в гнездышках, а работали. Бывали и прежде головоломки у Сысолятина, а таких не было.
Сверхювелирного искусства требовали инструменты для микрохирургии клетки, но если ломалось острие одного инструмента, остальные оставались годными. Здесь же, в микроузле, предельная зависимость каждой детали от всех и всех от каждой. Любая крохотка подобна кровеносному сосуду сердца: лопнет — и наступит смерть для всей двухсотголовой семьи, забравшейся в стальной сантиметровый кубик.
Александр Матвеевич работал ежедневно до часу-двух ночи. Заводские товарищи не подталкивали его, но между строк их письма Александр Матвеевич читал: производство страдает, люди нервничают, ждут не дождутся.
Через полтора месяца, после того как заводские конструкторы посетили Буланаш, Александр Матвеевич позвонил мне с вокзала. Голос его был возбужденно-радостный.
— Привез приятные вести... Сердцевинку испытали! Оценка — отличная!
Через минут сорок он был у меня и рассказывал, как встретили его микроузел на заводе, как все — от рабочих до директора — благодарили и как он сам доволен, что получилась сердцевинка.
Я слушал и думал: что же больше всего помогло Александру Матвеевичу создать уникальнейший микроузел? Вспомнил вязальные спицы — его подарок односельчанкам, самодельные приборы для школьного физического кабинета и планер над Ирбитскими Вершинами. Вспомнил пятнадцатилетнего горняка, молоденького солдата и его службу механиком воздушного корабля. Потом комсомольскую, партийную работу и опыт, приобретенный в лаборатории у таких новаторов, как Хорьков и Шаповалов. Вся жизнь — суровая, многотрудная — вырабатывала в Сысолятине целеустремленность, спокойную выдержку, волю, упорство в преодолении преград. И все же главное, мне кажется, что помогает Александру Матвеевичу новаторски решать технические проблемы производства, — это его миниатюры.
Чем сложнее они, чем больше требуют сообразительности, находчивости, душевной отдачи, тем дальновидней, вдохновенней он и в лаборатории автоматики.
Сделал в домашней мастерской перовое сверлышко, удачно просверлил им продольное отверстие в иголке, куда спряталась миниатюрная цепь Галля, и применил потом это же сверло при выполнении заказов ученых-микробиологов. Создал для кубиков-матрешек специальный инструмент, и вспыхнула вдруг мысль: этот резец возьмет не поддающийся в электронной схеме выступ и реле времени окажется в гнездышке автомата.
Бывало и наоборот. Создавал как-то в лаборатории новый датчик, и его необычная форма подсказала композиционное решение идей микрошахмат.
Грани технического и художественного творчества все больше стираются: смотришь на сысолятинский радиоэлектронный прибор и находишь в нем черты художественной миниатюры. Разглядываешь миниатюру и видишь, как ее формы, нередко и суть, решения, перешли к приборам и узлам машин для промышленности.
Это взаимовлияние сказалось и на сердцевинке к агрегату машиностроителей.
Незадолго до истории с микроузлом Александр Матвеевич создал миниатюрный отбойный молоток.
Размер штуцера для прохождения воздуха — три десятых миллиметра, отверстие в штуцере — шесть сотых миллиметра. Подобные отверстия Александр Матвеевич просверливал и в некоторых деталях микроузла.
И вовсе совпали форма, даже размеры болтиков микроузла с веселой семейкой из миниатюры, отбывшей в Германскую Демократическую Республику. Случай и сам по себе любопытен.
Как-то в лаборатории автоматики требовательно зазвонил телефон.
— Гости из ГДР хотят вас увидеть, Александр Матвеевич.
— Почему меня?
— Смотрели миниатюры на ВДНХ и просят личной встречи с автором. Отказывать неудобно.
— Явиться с пустыми руками, мне кажется, тоже неудобно.
— А вы сделайте что-нибудь. В вашем распоряжении целые сутки.
Товарищ, который звонил, думал, что Сысолятин штампует свои миниатюры по меньшей мере на полуавтомате.
Можно было успеть сделать копию наименее сложной из миниатюр, находящихся на ВДНХ, — оснастка, инструмент сохранились, да и руки к тем изделиям натренированы. «Но это не солидно, — думал Александр Матвеевич. — Гости смотрели экспонаты на ВДНХ и мозолить глаза одним и тем же неудобно. К тому же немцы в ГДР сами делают прекраснейшие вещи: электронные микрометры, кварцевые миниатюрные часы, идущие с точностью до стомиллионных долей секунды... Сделаю семейку болтиков. В какой-то мере символ...».
Через день на приеме в честь правительственной делегации Германской Демократической Республики секретарь обкома партии представил Александра Матвеевича гостям. Тот передал немецким горнякам от горняков Артемовского сердечный привет и вручил Вальтеру Ульбрихту подарок: семейство малюток из девяти ввинченных друг в друга болтиков: самый большой — десять миллиметров длины и четыре миллиметра в диаметре, самый малый — три десятых миллиметра.
— Ни одну машину нельзя собрать без болта, — сказал Александр Матвеевич гостям. — Это как цемент на строительстве, как дружба в жизни.
Гости одарили Александра Матвеевича малоформатной фотокамерой «Практи» и роскошным изданием книги Аннель и Андрэ Торндайк «Русское чудо». Вальтер Ульбрихт сделал на титульном листе дарственную надпись. Пожимая руку умельца, посмотрел на его тонкие длинные пальцы, в зоркие светлые глаза и сказал:
— На Урале рождаются гигантские современные машины и ваши микроминиатюры. Это тоже русское чудо.
ВЫ ВЕРНУЛИ МНЕ ЗРЕНИЕ
Урал. Левше Сысолятину...
Письмо с таким адресом вручили в поселке Буланаш Александру Матвеевичу. Оно пришло издалека от Валентины Вершининой.
«Шестнадцать лет я не видела солнца, — писала девушка. — А сейчас радуюсь краскам земли, вижу, как лопаются почки и цветет сирень. И всем этим я обязана Святославу Николаевичу Федорову и вам, Александр Матвеевич... Скоро я выхожу замуж, и вы будете самым дорогим гостем на моей свадьбе. Приезжайте!»
Пользуясь инструментом Сысолятина, чудодей-хирург, ныне член-корреспондент Академии медицинских наук СССР Святослав Николаевич Федоров вернул Вале зрение.
За пять лет до встречи с Сысолятиным Федоров, в то время заведующий кафедрой глазных болезней Архангельского медицинского института, произвел около шестидесяти сложнейших операций по замене мутного хрусталика глаза искусственным. Они требовали от окулиста новых принципиальных решений, связанных с оптикой глаза, химией пластмасс, техникой операций. Они требовали тончайших инструментов, без которых так же невозможно достичь новых вершин в офтальмологии, как невозможно альпинистам подниматься на высочайшие пики земли без скалолазов и кислородных масок.
Многое предстояло преодолеть Святославу Николаевичу. Но если инженеры рассчитали искусственные частицы глаза и предоставили хирургу чертежи, если ученые создали специальные пластмассы для искусственного хрусталика и вместе с доктором Федоровым исследовали их на практике, — то инструментами приходилось пользоваться теми же, какими офтальмологи оперировали в девятнадцатом веке.
В это время Федоров узнал из московской газеты о микроинструментах Александра Матвеевича для ученых-биологов и поделился с ним теми трудностями, которые встречаются хирургу при замене мутного хрусталика глаза искусственным.
«Чтобы зашивать раны глаза при операциях, нам крайне необходимы полые иглы толщиной одна десятая миллиметра. Сумеете ли вы их сделать и приехать к нам в Архангельск?»
Сысолятина волновала просьба Федорова. Казалось, о чем тревожиться? Делал же инструменты для хирургии клетки не в одну десятую долю миллиметра, а в сотые и даже тысячные доли. Но разве сложности в одних микронах, больше ли их или меньше? Тогда хотелось, чтобы ученые удачно экспериментировали, без лишних затрат энергии, средств, времени, тянувшегося зачастую годами. Но там речь шла о микробах. А тут — глаз человека, свет или тьма на всю жизнь. Глаз... Воспалится немного во время работы, побегут черные пылинки перед тобой, на секунду, на минуту не дадут разглядеть микроскопическую детальку — и уж сердце ноет: если даже в малой мере поникнет зрение — прощай работа над миниатюрами...
А те, что почти не видят или совсем ослепли!
Вспомнилась трагедия ветерана Уралмашзавода Георгия Павловича Злыгостева. Три десятка лет работал в непосредственной близости к термическим печам, и благополучно, но однажды не уберегся и ослеп. Местные врачи не смогли помочь. Единственная надежда — Федоров!
А судьба престарелой матери одного из близких друзей... Она не дожила до времени, когда стало известно имя архангельского исцелителя от катаракты. Две операции кончились для нее печально. Полная слепота. Внучат ни разу не видела. Проведет по лицу всевидящими пальцами, скажет: «А ты, маленький, что-то бледненьким стал, на воздух иди, на воздух!»
А школа слепых детей!