– Удивительная преданность! – воскликнул Юйтун. – Посидите пока в зале созерцания, я разожгу огонь, вам надо согреться.
– Не беспокойтесь, не нужно огня, просто посижу немного. У меня так болит душа, что я и без огня горю изнутри, – вывернулась Хунлянь.
Девица семь дней рыдала в отдалении, а встретившись, сразу попросила ночлег. Одначе Юйтун был слишком доверчив и ничего не заподозрил. Преисполненный сочувствия, он желал лишь одного – помочь бедняжке. Откуда ему догадаться, что ее россказни – не более чем отвлекающий маневр, как его исстари называют: при свете дня строить мостки вдоль скалы, а под покровом темноты перевалить через гору и напасть на врага. Девица же, глядя, как мирно светит лампа, как безмятежно устроился жалостливый монах на своем диване, опустилась на круглый молитвенный коврик, заохала, заплакала и принялась рукой массировать живот. Затем и вовсе со стоном повалилась на пол: катается, зубами стучит, но нарочно ни о чем не просит. Юйтун забеспокоился: «С этой женщиной прямо беда – то семь дней на могиле рыдала, потом ее чуть снегом не замело, а теперь того и гляди помрет здесь – что делать?» Ему ничего не оставалось, как подняться с дивана.
– Верно, старая хворь обострилась? – наклонился он к девице.
Хунлянь снова притворилась, будто не в силах слова вымолвить, и только после того, как монах несколько раз повторил вопрос, еле выдавила:
– Я давно страдаю желудочной болезнью, но после смерти мужа некому меня лечить.
Юйтун и тут не насторожился, принял всё за чистую монету и спросил:
– И как же муж вас лечил?
Девица замялась:
– Да как-то неудобно рассказывать об этом почтенному настоятелю.
От этих слов монах еще более уверовал в ее искренность:
– Милая госпожа, напрасно вы так говорите, жизнь отделяет от смерти один вздох. Говорите поскорей, не стесняйтесь.
Хунлянь медленно произнесла:
– Когда муж был жив, он согревал меня своим теплом.
Монах догадался, что такой способ означает прижаться животом к животу, но не осмелился произнести это вслух и только спросил:
– Эти боли у вас под ложечкой или в самом животе?
Хунлянь откликнулась:
– Слово даю, сама не пойму, они бродят – то там, то тут.
Монах не помышлял ни о чем ином, только опасался, как бы бедняжка не скончалась от подобных мучений:
– Госпожа, вы уж не погнушайтесь, коли старик прижмется к вам животом.
Девица, чувствуя, что ее уловки ведут к цели, стала отнекиваться:
– О, нет, как я, ничтожная, посмею согласиться? Лучше отойти в мир иной к желтым источникам[317], чем запятнать репутацию почтенного!
Юйтун воскликнул:
– Вы же необыкновенная женщина, почитаете свекровь, выполняете свой долг по отношению к супругу – думаю, таких немного на свете! Могу ли я, буддийский монах, безучастно смотреть, как вы погибаете, и не пытаться вас спасти?
Тут Хунлянь еще отчаянней стала кататься по полу и стонать так, будто пришел ее последний час. О, достославный монах! Он обхватил девицу обеими руками, уложил на диван для созерцания, распустил монашеское одеяние, расстегнул на деве верхнюю одежду и тесно прижался к ее животу. И вдруг, непонятно как, с девицы соскользнула одежда, прикрывающая нижнюю часть тела. Одновременно её маленькие ножки заелозили вокруг него, да так активно, что через минуту и с него сползли нижние штаны. И тут девица, продолжая свои козни против ничего не подозревавшего монаха, неожиданно коснулась его неудобного места. Неискушенный Юйтун не устоял против умело выстроенного плана: в нем вспыхнул огонь страсти, его завертел поток похоти. Недаром говорится: дабы не навлечь напрасных подозрений, на чужой бахче не наклоняйся завязать шнурки, под чужой сливой не поправляй шапку.
Сие есть поучительный пример того, сколь нелегко следовать заветам Будды. Вот уже монах исподволь бросает страстные взгляды, его дыханье прерывисто, словно иволга челноком снует меж ивовых ветвей; девица же в сладостном томлении бормочет что-то непослушным языком, трепещет, как бабочка на цветущей ветке. Монах шепчет ей на ухо, проклиная любовное томленье, а Хунлянь с подушки клянется ему в любви – вечной, как моря и горы. Боюсь, что впредь храм Ясная луна не станут более называть буддийской Чистой землей, ибо диван для созерцания обернулся весьма веселенькой молельней.
Так буддийские практики просветления и милосердия превратили добрые намерения в злостные прегрешения! А Хунлянь, как только завершились страстные излияния дождя и тучки, незаметно завернула остатки спермы прямо в свою траурную одежку, вежливо поблагодарила монаха и, весьма довольная, покинула келью. Тут, наконец, Юйтун всё понял и в отчаянии дважды стукнул кулаком по деревянной рыбе[318]: «Стоило чуть отвлечься, как дьявол овладел моими мыслями. Ясно, что это происки нового начальника округа, кой не простил, что я не поздравил его с назначением. Это он заставил меня нарушить монашеский обет и рухнуть в преисподнюю. Одначе всё свершилось, поздно раскаиваться!» К тому времени рассвело, и он увидел на пороге кельи юного ученика.
– Откуда пожаловал? – спросил Юйтун.
– Да вот закончил обрушивать рис в деревне и возвернулся, – отвечал юнец.
– Через какие ворота входил в город?
– Через улинские[319].
– Встретил кого-нибудь?
– Встретил женщину, но чуть подальше, у ворот Циньпо[320]. При ней был сверток с холщовой одеждой, ее сопровождали двое посыльных, а она бубнила что-то вроде: «Благочестивый Будда спустился на грешную землю». Точно не расслышал, но смысл такой.
– Да тут нечего и обсуждать, – горестно вздохнул Юйтун.
Он позвал служку и попросил согреть воды: «Хочу помыться». Затем затребовал письменные принадлежности: «Надо кое-что написать». Когда всё принесли, настоятель черкнул коротенькую записку, аккуратно ее сложил и сунул под курильницу. К тому времени вода согрелась, монах тщательно помылся, сменил монашескую робу и велел ученику возжечь благовония. Ученик выполнил указание и, войдя в зал, увидел наставника восседающим на диване для созерцания. Тот обратился к нему:
– Ученик мой, вскоре начальник округа пришлет сюда гонца с приглашением прибыть в ямэнь. Передай ему: учитель наш погрузился в паринирвану[321], вот тут под курильницей он оставил письмецо для вашего начальника. На том завершаю.
С этими словами Юйтун закрыл глаза, сосредоточился, сжал кулаки, его ноги начали холодеть, а три разумных души и семь злых отлетели в дальние дали. Ничего не понимающий ученик продолжал допытываться у наставника, что такое паринирвана, и, не получив ответа, наконец осознал, что душа учителя навсегда покинула бренное тело. Он решил посоветоваться с монахами по поводу траурной церемонии, но не успел – прибыл посланец из городского ямэня.
Оказывается, после того как Хунлянь собрала доказательства порочной связи с монахом и, рассыпавшись в благодарностях, ушла, у ворот Циньпо ее подстерегали двое посланцев начальника округа, кои и сопроводили девицу в его резиденцию. Лю немедля их отослал, а Хунлянь поведала в деталях обо всём происшедшем и передала одежду со следами порочной страсти. Лю зело обрадовался и не переставая повторял: «Будда спустился на грешную землю». Он вручил гетере обещанную сотню лян серебром, велел бросить неподобающее занятие и взял в наложницы. Девица учтиво поблагодарила и ушла. Лю приказал слуге спрятать холщовую одежду в черную лаковую коробку, кою опечатал бумажным ярлычком. Он не обозначил точную дату происшествия, а вместо того черкнул четыре строчки:
Юйтун, сей добродетельный святоша,
С вершины горной не желал спуститься.
Увы, девицы лотосову чашу
Срамно он окропил святой водицей.
Коробку отправили с посыльным в храм Ясная луна с требованием вручить настоятелю и безотлагательно дать ответ. И вот уже гонец стоит у дверей храма.
– Ваш господин приглашает нашего настоятеля? – спросил монашек.
– Именно так, откуда тебе известно? – удивился посыльный.
– Перед тем как преставиться, настоятель оставил кое-какие распоряжения, – ответил монашек.
Посыльный несказанно удивился:
– Помер? Да как такое могло случиться?
– Смею ли я обманывать? – заверил монашек. – Вон он на диване созерцания.
Посыльный вошел в залу – да, всё именно так. Он заволновался:
– Ну и чудеса! Как я господину своему доложу?
– Об этом не беспокойтесь, – успокоил послушник. – Наставник оставил ему записку под курильницей. Он так и наказал: «Коли правитель округа позовет меня к себе, передай эту записку».
Посыльный еще более удивился:
– Ваш наставник и вправду спустившийся в мир святой! Какое провидение, поразительно!
Он отнес записку окружному начальнику. Господин Лю вскрыл печать и прочел. Там оказалось восемь стихотворных строк – буддийская гата почившего:
К вратам небытия иду с открытым сердцем,
Полвека был свободен от сомнений,
Один лишь помысел мой оказался скверным,
И сладострастием нарушил я завет.
Вы для сего ко мне девицу подослали,
Отныне я в долгу пред ней за эту ночь.
Моей души незамутненность осквернив,
Вы погубили собственную честь.
Эти строки потрясли Лю: «Настоятель-то и вправду был праведник, а я осквернил чистоту его души и тела». Он немедля приказал подготовить ступу для захоронения и пригласить для церемонии сожжения тела известного своей добродетелью монаха Факуна из буддийского храма Чистоты и милосердия, что на горе Наньшань. Факун прибыл в храм Ясная луна и, увидев застывшего в паринирване настоятеля, не сдержал вздоха скорби: «Столь праведный буддист, а одно неверное намерение, и он скатился в бездну греха». Факун попросил установить ступу позади храма, взял в одну руку факел, другой обвел на земле «образ круга»