– Так, без настроя пусть хоть и ночью и днем бегають, все равно толк выйдет а бестолочь останется.
Возникла также любопытная правовая коллизия – какие-то ушлые заморские борзописцы раскопали старый указ Петра Первого о телесном наказании вплоть до сожжения за противоестественный блуд, сиречь содомский грех или мужеложство, к тому же ненатуральное прелюбодеяние со скотиной или малыми ребятами в указах также не поощрялось.
Но вместо того чтобы приветствовать нашу борьбу за строгость нравов, тем паче что фраза о сожжении была списана со шведского воинского статуса и впоследствии упразднена, иноземцы ужасно обиделись и сказали что в такой варварской и дикой стране олимпийские игры проводить никак невозможно, и они через своих посланников должны сие до нашего царя донести и своих атлетов к нам не пускать.
– Это что ж такое, если если два наших горячих финских парня на радостях поцелуются на финише то их уже и в полицию загребут? Бойкот им! Россия – тюрьма народов! – вопили они во всех газетах, и французских, и немецких, и чухонских, и даже в британской «Таймс».
– Ну что с ними делать? Некоторые девки-бегуньи уже из озорства стали друг с дружкой целоваться, думают что их через это в газетах пропечатают и в европы жить возьмут, а заморские журналюшки радуются что это-де бабий бунт, – сетовала Лесистратова на распущенность одних и ханжество других.
– А пусть не встревают куда не надо! У нас мужики с бабами живут, парни с девками, бабки с дедками а не мышки с кошками да жучки с внучками как в драной Голландии, мы тут распущенности не допустим! – громыхал Платов.
Однако же несмотря на помехи дело не останавливалось ни на миг – лыжники летали по трассам, клюшники играли на замерзших горных озерах, патриотично кидая временами вместо тяжелой заморской шайбы репу, или даже особый круглый мячик как повелел играть тот же Петр Первый, завезший для сей забавы коньки из Голландии. Саночники катались на санях, вызывая временами снежные лавины, словом все были при деле, стадионы не простаивали, двор вот-вот должен был прибыть, не хватало сущего пустяка – олимпийского огня, который должен был доставить припозднившийся Морозявкин.
– Черти его что ль с маслом съели? Ась? Не слышу – бушевал Платов.
– Ну возможно он слегка припоздал да и мало ли что, – вступился граф Г. за отсутствовавшего дольше светских норм приличия приятеля.
– Да у нас старт через неделю! Торжественное открытие, соревнования и оных закрытие, без огня никак нельзя. Он должен в особой чаше гореть, ай-лимпийцам путь к победам указывать! – пояснила Лесистратова.
Отсутствие олимпийского огня разумеется тормозило все дело. Само собой можно было и схалтурить, зажечь тут же на месте, но это как-то шло вразрез с великими олимпийскими идеалами, про которые толковалось в древних трактатах. Античные традиции требовали жертв, и граф стал уже сомневаться не принесли ли уже в жертву и самого Вольдемара. Возможно он как Прометей был сейчас прикован к какой-нибудь одинокой скале в Эгейском море, и мерзкий орел с кривым клювом и выпученными глазками клевал его несчастную, истерзанную бесконечными возлияниями печень.
«А ведь он был мне так дорог и близок», – вздыхал Михайло, временно позабыв все неприятности что пришлось ему претерпеть из-за Морозявкина, который сам в разные истории влипал и графа туда же втравливал. – «И на балалайке играл, и в картишки тоже… даже разбил однажды о мою голову бутылку шампанского!», – размышлял он подозрительно шмыгая носом.
Однако через пять минут граф вспомнил что если уж Вольдемару и суждено было сгинуть в пучинах, то делалось это во имя интересов родины и рыдать тут не следовало. Абстрактные принципы все время требовали реальных жертв – этому Михайло несмотря на весь свой богатый жизненный опыт не переставал удивляться до сих пор. Бывалоча насадишь на шпагу какого-нибудь негодяя, ради торжества благородства и справедливости, а потом и начинаешь думать а не погорячился ли. Жизнь была полна парадоксов.
Глава десятая, древнегреческая
С Морозявкиным же приключилась вот какая история. Он конечно до Олимпии доплыл и почти что без приключений, но с огнем было все не так-то просто. Начинать благороднейшее дело с банального воровства не хотелось, но однако же и встать на дорогу честной жизни представлялось не вполне возможным. Тут приходилось как-то выбирать и лавировать, лавировать так чтобы все-таки в конце концов вылавировать и не быть пойманным и побитым.
На корабле Вольдемар вел себя вполне пристойно и ощущал вольготно, удерживаясь от мелких краж дабы не быть выкинутым за борт на корм акулам. К тому же морское путешествие, холодок за воротом, соленые волны и ветер настраивали на лирический манер, разбиваемый правда зычными криками моряков «ядрить твою на рею». Морозявкин уже предвкушал встречу с Грецией и приятные каникулы в этой удивительной стране, где было, как сказывали, решительно все.
В его мечтах, навеянных морской качкой, гречанки должны были почему-то его на руках носить, он задремав уже размечтался было до греческого царя, да пребольно стукнулся башкой прямо о острый угол палубного ящика когда корабль повернул на другой галс.
Греция встретила месье Вольдемара довольно прохладно во всех отношениях. Вместо ожидаемого салата по-гречески, местного горько-кислого вина с дымным привкусом и прекрасных дев по ходу попадались только какие-то праздношатающиеся бродяги, словом говоря современным языком тут был перманентный кризис. Кроме того здесь в эту историческую эпоху над всем владычествовала Османская империя, угнетавшая традиционно свободолюбивых греков непрерывными требованиями бакшиша и угрозами повесить патриарха если что. Высадившись на берегу Ионического моря как раз недалеко от Олимпии, цели своего путешествия, Морозявкин откупился от стражей границы несколькими червонцами, причем турки смотрели на остаток денег жадными замаслившимися глазами и унести мешок удалось с большим трудом.
«Вот же ж вороватые твари, шагу не ступить», – подумал он с негодованием, чувствуя что мешок полегчал и отложить на пенсион много не получится. Однако в походе, как он надеялся, должны были появиться и другие возможности разбогатеть. «Мне уж шанс только дай, а я так вцеплюсь что и не оторвешь», – рассуждал Морозявкин оптимистично, крутя головой как орел, во все стороны.
Россия оперативно разрешила грекам плавать под своим флагом, так что жители Эллады развернулись с торговлишкой по полной программе. Местные купчики очень хотели создать какое-нибудь более-менее правовое государство, защищавшее их жизнь и имущество, не гнушаясь и поддержкой разбойников – клефтов, так что народные волнения проходили все время и султанской Турции приходилось нелегко. Французская революция тоже конечно взбаламутила население. Страну как в лихорадке сотрясали антитурецкие восстания, и это мешало любоваться погодой и природой, развалинами храмов и историческими достопримечательностями. За рубежом образовывались всякие тайные общества вроде Филики́ этери́я, то есть «общества друзей» туземного народа, желавшего освободить его из рабства.
При этом считалось что в России заговорщиков поддерживают на самом высоком уровне и к восстанию против турецкого владычества отнесутся с пониманием, хотя разумеется царю и цели «Священного союза» надо было уважать. Поэтому единоверцы пользовались тут расположением и поддержкой, чем и решил воспользоваться Морозявкин, прямо как международный авантюрист. Заговор поднимал голову.
– Порядочки у нас те еще! – жаловались Вольдемару местные греки-патриоты. – Всю нашу славную Элладу турки на пашалыки нарезали…
– На шашлыки ятаганом порезали? Ясненько…
– А нас обзывают «райам» – стадо!
– Ну понятно – где шашлык, там и овцы.
– Даже цвет в который одеваться, домики красить – и то за нас решают. Совсем нас турецкие паши достали, только на единоверную Россию и надежда!
– Поможем чем сможем – я обещаю! Я с царем весьма близко знаком, можно сказать на дружеской ноге, донесу до него все ваши жалобы. Приструним вашу блистательную Порту на раз! А кстати, отцы, нельзя ли у вас тут огоньком разжиться?
Но узнав какой именно огонек нужен Морозявкину, греки, уже тогда первейшие в Средиземноморье торгаши, заломили такую цену что украсть было бы много легче, вот только Морозявкин поопасился что паши с него кожу живьем сдерут.
«Проклятые палачи, над греками измываются – пожалуй и до меня доберутся», – рассуждая так он решил пока не лезть на рожон а не спеша и с опаской добраться к цели путешествия, а там на месте и поглядеть что к чему.
Вкусив местных прелестей в самом так сказать плотском их воплощении в виде баклажанной мусаки и хумуса, сыра фета и даров моря, Вольдемар как опытный кулинар нашел что в них слишком много оливкового масла, лимона и перца, и вообще все это похоже на кухню южной Франции, где ему приходилось бывать в дни студенческой молодости. Впрочем для обжор тут был настоящий рай, но так как в этом году солнце светило нежарко то к проблемам добавился еще и неурожай. Выросли цены, соответственно Грецию уже нельзя было назвать дешевым курортом и проще стало прокатиться в Карсблад или на Кавказ. Рассматривая природные красоты Морозявкин привык ни в чем себе не отказывать, ни в пище ни в приличных постоялых дворах, справедливо рассудив что от экспедиционных денег не убавится а он как посланник должен высоко держать марку и российский флаг.
«От казны-то не убудет, она бездонная», – полагал он, не первый и не последний замеченный в такого рода рассуждениях. Не вступая ни в какие переговоры с представителями османских властей дабы не дискредитировать державу Морозявкин как всякий нормальный герой стал кружить и петлять, идя в обход но при этом неумолимо выходя на цель.
По дороге к священной роще Алтис у подножия горы Кроньо Вольдемар успел посмотреть все местные достопримечательности, включая сосны и кипарисы. Марсово поле с беговыми дорожками, галереи и колоннады. Ни базилика ранних христиан, ни квадратная палестра, предназначенная для борцов – ничто не укрылось от его пытливого взгляда. Тут были знаменитые гипподром и стадион, а неподалеку от храма Зевса располагался пресловутый х