— Неужто твоя ворожея настолько лучше? — спросила она, носом шмыгнув.
— К слову, о гордыне, — заметил Влад, — а ведь ты именно и взвилась, решив, будто у меня кто-то появился. Ревность взыграла, не более.
— Ты же сам говорил, что сердце свое отдал!
— Разве? — Влад задумался. С чего бы ему такое ляпнуть? — Ни ворожее, ни королевишне сердце мое не принадлежит.
— А кому? — у Забавы аж слезы высохли, настолько интересно стало.
— О том я тебе говорить не собираюсь, довольствуйся и тешься тем, что вызнала, а теперь иди вон.
Возможно, и жестоко то было, недостойно. А как быть, если ни добрые слова, ни уговоры, ни заверения не действуют? Хотела Забава еще сказать, да кончилось у Влада всяческое терпение. Вскочил он с лавки, ухватил ее за плечо, поволок к двери, ногой ту отворил и выпихнул девицу восвояси — аккурат в руки опешившему стражнику. Мельком подумал, что хоть какая-то польза ему от Забавы: в точности узнал об охране.
— Отведите племянницу княжескую в ее опочивальню: время больно позднее. И не пускайте ко мне более! — гаркнул так, что у стражника и его товарища рты раскрылись от изумления, и если висели у тех на языке слова о невозможности пленнику подобные наказы отдавать, то там они и остались. Влад же за ручку ухватил да дверь затворил с хлопком, от которого, казалось, весь терем подпрыгнул.
…Волхв Златоуст явился к нему, когда за окнами совсем стемнело, а домочадцы почивать улеглись, скользнул в горницу без опаски, рядом на лавку присел, даже не поздоровавшись, и сразу спросил:
— А скажи мне, вещий, скоро ли князь наш веру отцов и прадедов предаст, как и богов исконных?
— Скоро, волхв, — ответил ему Влад. — Князь думает, вера чужая, вражья, силу и власть ему даст. Ошибается, только хуже сделает, а Русь на колени поставит на многие лета вперед.
Златоуст губу пожевал да волосами тряхнул.
— Готовься, — предупредил Влад, — очень скоро и на тебя, и на таких, как ты, начнутся самые настоящие гонения. Многие слова значение свое поменяют. Уродами худших из людей величать примутся; кощунами — тех, кто кривду бает. Калик перехожих — ущербными калеками. Зла я вам, волхвам, ни одному не желаю, потому уходите поскорее из стольного града, не дожидайтесь, пока князь киевлян в реку загонит да насильно крестит, — и говорил он сейчас искренне. Хоть и помышлял против него Златоуст, а в сравнении и с Забавой, и с князем являлся своим, русским, единоверцем и побратимом по духу.
— Ясно, вещий. Спасибо…
Помолчали. Златоуст уходить не собирался, все больше о своем раздумывал.
— Чего я в голову не возьму, — признался Влад, — отчего Владимир все никак не успокоится и за властью своей гоняется?
— Видать, плохо волхва слушал, — проворчал Златоуст и тотчас поправился: — А может, и запретил уже князь упоминать о своем происхождении, когда тебя учить принялись… не помню. Сам Владимир сидел прежде в Новгороде, вот оттуда все его напасти и гнилое нутро. Новгород-то — город непростой, там с князьями разговор короткий, чуть что не так — вече Новгородское их вмиг за ворота вышвыривает, — усмехнулся он. — Хотя… все еще ранее началось, Влад. Поскольку Владимир — сын-то княжеский, но от ключницы. Его до сих пор многие безродным кличут, хотя по большей части не в лоб и даже не в спину, а тихо за глаза. Братья его старшие, законные, все сгинули, последнего убили именно из-за Владимира: он Киев захватил и осел в нем. Потому за положение свое трясется, словно лист осиновый, заговоров боится и все думает, как бы власть укрепить.
— А ты ему и рад помочь, — укорил Влад.
— Не было б меня, погань византийская еще раньше в стольном граде проросла. Она ж не с Владимира началась, еще Ольга крестилась, чтобы поддержкой вражьих колдунов заручиться и месть учудить над древлянскими волхвами, мужа ее, князя Игоря, убившими. Не послушала она наказа Олегова, а тот ведь многих предупреждал еще в те времена, когда щит свой к воротам Царьграда приколачивал: не верить клеветникам византийским, держаться за веру свою, испокон русскую. Лишь князь да его лизоблюды горлодерствуют, будто молится Русь различным богам и только глянь — племена друг на друга войной пойдут. Как боги наши в Прави сидят, а Кощей над Навью царствует, так и мы здесь если и привечаем кого пуще остальных, так не ставя иных богов в пику этому, потому как вместе они и друг с дружкой не ратятся. Хотя чего это я? — спросил самого себя Златоуст. — Тебе о том много лучше моего ведомо.
— Ведомо, волхв, — вздохнул Влад. — Ждут нас времена темные, сваржьей ночью зовущиеся.
— Боги хоть не отвернутся, и то хлеб, — ответил Златоуст. — А Кощей о чем говорит? Хоть войной не пойдет больше?
— А он собирался? — спросил Влад, подпустив в голос удивления.
— А то. Пытался сесть князем в Киеве. Или ты совсем меня за дурака держишь? Как там? Меня еще не прокляли?
— Больше не собирается, — сказал Влад, отвернувшись и пропустив прочие вопросы мимо ушей. Да и не хотел Златоуст знать ответ, прекрасно догадываясь о том, что в Нави его и уважают, и зла не держат.
Могуч и силен волхв княжий, многое ведал и предчувствовал, еще больше мог. Захотел бы, добил. Только не веяло от него сейчас никакой враждебностью. Пожалуй, Влад был даже благодарен ему: и за то, что пришел, и за случившееся во время праздника совершеннолетия. Ведь именно Златоуст направил его к Кощею и подтолкнул к пониманию собственной сути.
— Это хорошо, — одобрил Златоуст. — У царя Навского свое владение имеется, пределы, которые беречь требуется, и враги, о каких забывать не следует. Не должен он отвлекаться на Явь во времена невзгоды великой. Ну а мы здесь знания сохраним и совсем уж погани развернуться не позволим.
— Кощей говорил, дух русский сильнее окажется, сам извратит-перевернет дрянь иноземную. Будут потомки и далее Сварога и Рода чествовать, пусть и ходить в чужеродного бога храмы.
— Быть по сему, — откликнулся Златоуст. — Ты сам-то как, Влад-Ворон?
— Жить буду, хотя князь надеется, что недолго, — ответил Влад, усмехнувшись невесело. — Да и Забава теперь на то уповает.
— Да уж, девку дурную ты знатно против себя настроил, сильнее только Моревна невзлюбила Кощея. О том, как ты выгнал ее, нынче терем гудит, словно улей пчелиный.
— Не мог я иначе.
— А по-другому действительно никак: сердцу не прикажешь и насильно мил не будешь.
Задумались. Помолчали. Каждый о своем размышлял, а потом Златоуст в окно взглянул, с лавки поднялся и сказал:
— Идем, Влад-Ворон, самое время.
Влад удивился, однако подробностей выспрашивать не стал, направился вслед за волхвом: сначала до двери, затем за нее. На полу вповалку лежали стражники и храпели так, что странно было, почему сюда не сбежалось полтерема.
Челядинец один нашелся — выскочил из-за угла, когда Влад и Златоуст аккурат к нему подошли, — рот разинул, заорать собрался. Волхв оказался проворнее: кошель распустил, щепотку трав сушеных достал и мужику в лицо бросил. Тотчас покачнулся тот и осел у стены. И пары ударов сердца не прошло — раздался храп богатырский.
— До утренней зорьки проспит, — сказал Златоуст, — а опосля ничего помнить не будет, даже зачем сюда шел.
Влад кивнул.
— Я из Киева вывести тебя не сумею, из терема только, — предупредил волхв.
— Мне большего и не нужно.
— Ну да, ну да, — пофыркал тот.
Больше им никто не встретился. Златоуст дверь отворил в ночь глухую, пожелал удачи, а Влад на прощание отдал ему черное перышко и наказал:
— Коли случится беда, брось его в огонь или в воду, да хоть просто перед собой, не жалея. Я тотчас прибуду: помогу, чем сумею.
— Неужели действительно угадал суть твою вторую, Влад-Ворон? — спросил лукаво Златоуст.
— Догадался, волхв, — ответил ему Влад.
— Так разве летают дневные птицы по ночам?
— Не поминай лихом, — сказал Влад и вышел.
Тотчас, как под небом звездным очутился, прыгнул в него птицею. Ветер с хлопком в крылья черные ударил, ввысь кинул, и хоть и ждал Влад какой-нибудь подлости в последний момент — так и не дождался.
…Думал он сразу в Навь лететь, но, видно, не рассчитал сил. Странное что-то с небом творилось, а с землей — не меньше. Никогда он, будучи птицей, стороны света не забывал, а сейчас мутилось все в голове: куда именно летит, сказать не смог бы. Верх и низ местами не путал — уже хлеб.
Для начала решил он подальше от людей улететь, затем неожиданно над большой водой очутился, испугался, поднялся чуть ли не к самой Прави и обратно к земле спустился, и так удачно, что сразу оказался в знакомых краях: над полем заснеженным. Недалече от него лес заповедный стоял и призывно шевелил ветвями. В него Влад и устремился, на всякий случай только перед собой глядя и ни о чем, кроме как передохнуть на ветке какого-нибудь дубка, не думая.
Добрался благополучно; выдохнул, лишь намертво вцепившись в кору когтями. Все казалось, хмарь какая-то по лесу идет. Хорошо хоть, зла от нее не ощущалось — одна морока. Заприметил Влад с высокой ветки змейку ручейка говорливого, а в камнях — родник, крылья раскинул и спрыгнул, на землю уже человеком опустился. Голова кругом пошла, ноги в коленях подломились.
— Сильно же меня по голове ударили, — проговорил Влад, к воде наклоняясь.
Студеная, чуть ли не зубы сводящая, дарила она успокоение. Холода же предзимнего на поляне совсем не ощущалось, кое-где под снегом проглядывала зеленая трава. Пил он долго. Потом, как сел и осмотрелся вокруг, показалось, стволы на шаг сдвинулись.
— И как теперь быть, если лететь не получится?
— Так всем сейчас несладко, — ответил Леший, возникая рядышком. — Эх, парень, умные на чужих ошибках учатся, а тебе, видать, на роду написано на своих учиться, — и захихикал над собственной шуткой.