Влад только вздохнул и головой покачал. Ну обозвал Леший его дураком, так ведь не впервые. Хотя вот именно сейчас было обидно, а перед глазами при каждом воспоминании возникала Забава вместе с князем, и от того аж передергивало.
— Впредь мне наука, дедушка.
— Говорил же: не ходи в Киев, — укорил Леший.
— А я и не собирался, — огрызнулся Влад. — И знаешь, дедушка, даже хорошо, что именно так вышло: сжег я все мосты единым махом. Не хочу более никаких дел иметь ни с князем Владимиром, ни с домочадцами его, ни с людьми вообще!
— А придется, — хмыкнул Леший. — Чай, Кощей не учил, не предупреждал, чем стоит и не стоит отдариваться?
— Ни о чем таком он не говорил.
— Тоже, видать, проклятье третьего сына нет-нет, а действует, — проворчал Леший.
— А что? Перья дарить воспрещается?.. — проговорил Влад вмиг осипшим голосом. — Так я из-за этого лететь не в силах?!
— Тихо ты! Не пужайся раньше времени, — прикрикнул на него Леший и пояснил: — Лететь ты не можешь из-за того, что сама ткань мироздания по швам трещит. Чего-то Кощей задумал: путает он тропки заповедные, мороки наводит и защиты многие ставит. Не ведаю уж зачем. Мы в лесу, как ты помнишь, народец те-е-емный…
— Значит, мне спешить надобно! — подскочил Влад.
Как подскочил, так и обратно наземь рухнул, еще и бедром о камень саданулся до колких искорок перед глазами.
— А по поводу пера, — не обратив на это ни малейшего внимания, продолжил рассказывать Леший, — может, и верно все. Златоуст, конечно, себе на уме, но закон блюдет и многое знает. Да и не мог ты в тот момент отдариться безделицей. Подарок и благодарность рука об руку ходят. Если благодарность сильна, то и дар ответный — тоже, а вот сколько сил действительно на твое освобождение потрачено было — дело уже десятое, а то и тридевятое.
Влад нахмурился и сказал:
— А я-то все думал, почему Кощей тогда, давно, такие речи говорил… про чашу. Я ведь ее по чистой глупости разбил, ни о нем, ни о ком-то еще в тот момент не думая. А раз не думал, то и…
— Эх… — покачал головой Леший. — Птенец-недокормыш, учить тебя не переучить. Если дар по сердцу пришелся, то не важны ни его стоимость, ни силы, которые в него даритель вложил. Иные злато-серебро жертвуют, каменья самоцветные в горы складывают, сами чуть ли не в лепешку расшибаются, а получают с гулькин нос, а другому достаточно цветок луговой сорвать и поднести — все сокровища мира к ногам так и сыплются. Вот и Кощей с тобой так же. А почему — думать бессмысленно. Чужая душа — потемки, а уж его душа — и подавно тьма тьмущая.
Влад вздохнул.
— А вот моя для него — раскрытая книга, на зубок выученная.
— В словах, пером писанных, понятных и известных, иной раз такие смыслы кроются… Их не уразуметь ни с первого прочтения, ни с третьего, ни с тридцать третьего даже, — отвечал Леший. — И Кощей как никто другой это знает. А теперь шел бы ты спать: и утро вечера мудренее, и себя лишний раз изводить не будешь, да и время так бежит скоренько.
Влад кивнул, хотя точно знал, что и глаз сомкнуть не сумеет.
Леший головой покачал, посмотрел на него хитро да пронзительно, наклонился к ручью, над самой водой рукой провел, будто погладил, зачерпнул, сколько в горсть вместилось, пошептал, а потом всю влагу выплеснул в лицо Владу. Тот и не понял ничего. Вроде сидел только-только, а в следующий миг уже летел куда-то, только не наяву, а в сновидении.
Глава 4
Странным был сон. Влад метался в нем, сам не понимая почему и зачем: то кого-то разыскивал, то пытался помешать; бродил тайными переходами замка Хрустального, каждый миг ожидая нападения, во все комнаты заглядывал. Лишь ближе к пробуждению сообразил, кого искал.
Оббегал замок еще раз сверху донизу, все казалось — голос знакомый слышал, звук шагов чуял, плащ черный за каждым углом мелькал. Вымотался вконец, к стене холодной привалился и на пол осел.
«Не хочешь меня видеть, — то ли подумал, то ли сказал (во сне все едино) и тотчас услышал голос, наполненный ехидной иронией:
— А оконце в башне просто так открытым оставил? Мне из-за тебя все чары обновлять пришлось.
Влад вскочил, но никто с ним более не разговаривал и на зов не откликался.
Удивительно, но проснулся он полностью здоровым и отдохнувшим, ни следа усталости и ночных мытарств не ощущая, только в сердце засела ледяная игла. Влад наскоро умылся, волосы, как сумел, расчесал, подивился пару, изо рта вырывавшемуся при дыхании (сам-то по-прежнему не чувствовал холода).
Лиса, шмыгнув на поляну, куропатку притащила и положила к ногам, зыркнула рыжим глазом и уже убежать хотела, но Влад ее остановил, произнеся:
— Сядь рядом со мной, кормилица, отведай свое же подношение. Видать, нечасто тебя мясом жареным потчуют?
Как досказал, вспыхнул самочинно недалече от них костер колдовской, и не понять: то ли Влад его вызвал словами своими, то ли Леший расстарался, то ли вообще что-то неизведанное произошло. Влад куропатку взял, быстро приготовил и с лисой поделился.
Откушали. Лиса клубком свернулась, голову на лапы положила, а нос длинный кончиком хвоста укрыла, но глаз не сомкнула — наблюдала пристально. Влад же пух и перья отдал ветру — зачем-то те ему понадобились, а кости и все, от куропатки оставшееся, закопал в сыру землю. Поднялся он, поклонился низко на все четыре стороны, молвив:
— Спасибо тебе, дедушка, за хлеб-соль и разговор вразумительный. Пора мне.
— Погоди, — хмыкнул Леший, вместе со своим пнем возникнув из-под земли. — Сокол мой ясный.
Влад потрясенно воззрился на него, бровь выгнув совсем как Кощей, когда желал показать удивление. Подобного обращения он точно не ожидал, а от Лешего — особенно. Тот же, оценив оторопелый вид, зашелся свистом, уханьем совиным да хохотом.
— Видел бы ты себя сейчас, птица вещая! — насмехался он, но Влад так и не разгневался. — Впрочем, то и хорошо.
— Это еще почему?
— Запомнишь крепче! — сказал Леший и посерьезнел. — Коли действительно беда приключится, возвращайся тотчас ко мне. Две головы всяко лучше одной, пусть я и старик дремучий, а ты птенец, едва оперившийся. Не лезь сразу из огня да в полымя: тем самым ни себе, ни ему не поможешь, лишь погубишь все окончательно.
— И я пригожусь, службу сослужу, — молвила лиса человеческим голосом. — Ты меня накормил, поблагодарил.
— Быть посему.
Каркнул Влад, подпрыгнул, птицей обернулся, крылья раскрыл и направился в Навь. На душе больно неспокойно сделалось, и чем дальше летел, тем тревога усиливалась. Внизу заповедный лес простирался, но смурной какой-то, будто в ожидании застывший, причем отнюдь не чего-то хорошего. Прочие птицы не появлялись, ветерок игривый перышки мелкие не трепал на загривке, а небо словно купалось в хмари серой: вроде и утро ясное, а какое-то совсем не такое, как обычно.
Наконец небосвод бледно-голубой, болезненный, чернотой сменился. Влад выдохнул с облегчением, да рано. Ударила прямо перед ним ветвистая молния — он аж с крыла сбился, глянул вверх и каркнул от неожиданности. Ни одной звездочки не сияло, зато луна горела, словно возомнив себя солнцем, — огромная белая с яркими темными пятнами. Плохая луна, не сулящая ничего хорошего. А вокруг, хоть никаких туч и в помине не было, полыхали молнии.
Страшно! Жутко! Только знал Влад, что ни одна не попадет. По первости он еще шарахался от ветвей огненных, а потом успокоился и полетел, их не замечая. Хрустальный дворец сиял, взор привлекая, а пуще него светилось в самой верхней башенке оконце с настежь распахнутыми ставнями. Ждал его Кощей! По-прежнему ждал.
Влад в окно влетел, человеком обернулся и тотчас понял, что один. Нет здесь хозяина, и где он ходил-бродил — неясно. Но кто-то же должен знать? А хотя бы то чудо-юдо, которое единожды Влад уже видел.
Оббегал он дворец, как во сне, сверху донизу и обратно — никого не нашел, а как умаялся, на скамью в одной из горниц присел.
«А ведь во сне все так же случилось», — подумал Влад и молвил:
— Жаль, Кощей меня видеть совсем не хочет!
Ожидал он голоса, который расскажет об оконце в башне, однако не дождался. Дворец вдруг вздрогнул и зазвенел, а затем загудел низко-низко, на грани слышимости. Бросился Влад к окну, а там черный небосвод белым запылал от света огня небесного, и вроде бы рваная полоса по нему прошла.
Влад моргнул пару раз и понял, что это действительно разрыв или овраг, и некто в него проникнуть пробует, но как ни пытался, а разглядеть подробностей не сумел. То ему казалось, огромные руки мелькают — изящные и красивые, с длинными пальцами, но не как у Кощея, слишком уж холеные, женственные, — то чудо-юда отвратительные лезут. И хотелось чем-нибудь помочь, а боялся хуже сделать и защиту порушить, потому только стоял и смотрел, а затем, как закончилось все, снова опустился на скамью и надолго задумался.
Леший сказал, Кощей тропы заповедные путал и защиту устанавливал. Навью защиту — в том теперь и сомневаться не приходилось. А зачем? Видать, собрался покинуть царство свое и не хотел по возвращении обнаружить над ним нового хозяина.
Тут и слова Златоуста в памяти всплыли — о пределах, которые Кощей хранит, и врагах, против него замышляющих. Ведь ясно, не про князя он говорил, да и вообще не про Явь. Тогда о ком? Влад в точности знал: боги Прави никогда против Кощея ничего не делали. Кто же станет пилить сук, на котором сидит? Кощей — один из них, недаром волхвы его Чернобогом кликали. Еще и хранитель: дуб мокрецкий бережет, источниками живой и мертвой воды ведает и много чем еще. Сам же — чародей и чудодей великий. К тому же небесный огонь всецело Перуну подчинялся, не смог бы Кощей свою защиту на молниях построить, если бы Громовержец не дал на то согласия.
«Да и не припомню я, чтобы наши пресветлые боги насоздавали эдаких страхолюдин», — подумал Влад и выкрикнул: