— Будь что будет, — сказал он наконец-то вслух. Собственный голос, каркающий, сиплый да хриплый, сил и уверенности прибавил. — Жизнь у меня по-прежнему одна, но, сколько уж есть, — все равно моя, — и упрямо двинулся вперед.
Глава 11
Вскоре чахлые сухие кусты попадаться стали, быстро Влад себе посох смастерил — с ним идти сподручнее. На сердце посветлело, и как будто отпустила глухая тоска. Не достала бы их более Моревна — в том Влад поклясться теперь мог, знал это всем нутром и наитием, а ведь ворон — птица вещая.
Ни пить, ни есть он не желал по-прежнему, но то и неплохо. Помнил он рассказы лисички Весты о том, как люди здесь блуждали, — годами, если не веками, да только разве мог повлиять на происходящее? Хорошо хоть, идти пока ничего не мешало.
«А не мешает, поскольку Кощей рядом, — внезапно понял он. — Болото ведь к самой границе Нави подходит, не обернется оно против ее хозяина».
Легко от мысли этой сделалось, радостно, даже тяжесть, давящая на плечи, поуменьшилась. Потому сначала засвистел Влад, а затем и запел. Вроде и не имел подобной привычки, а вот захотелось почему-то, ноги переставлять, опять же, приятнее.
Час прошел, а может, и все двадцать. Не сразу заметил Влад, что ему кто-то подпевает. Голос девичьим, нежным был, а мелодия немного другая, как и слова на языке незнакомом, но вплеталась в его песню, дополняла, поддерживала и звала. Подернулась впереди водная гладь туманом, но Влада это не обеспокоило. Шаг, другой, третий — вот и разошелся туман, остановился и он, глядя на девицу, золотые косы в воде купающую: пригожую, легкую, улыбающуюся.
Разбилась песня миллиардами осколков. Умолк Влад, замолчала и девица.
— Здравствуй, Хельга, — молвил он, нисколько не сомневаясь в том, что она поймет.
Девица кивнула, проронила что-то — хотелось бы думать, приветственное. В тот же миг соткалась позади нее тьма, из которой вышел вороной конь. Глаза ясными изумрудами горели, бока лоснились, грива белее снега в воде утопала. Положил он свою голову ей на плечо, Влада взором к месту пригвоздил, да тот не растерялся.
— И тебе здравствуй, владетель.
Конь фыркнул. Влад решил, что так ему ответили, и продолжил:
— Прошу у тебя милости. Помоги Нави достичь.
Конь в воздухе растворился, но тотчас же соткался возле Влада, снова фыркнул, посмотрел на Кощея и гривой мотнул, пригнув длинные передние ноги, — не иначе, чтобы сподручнее было положить к нему на спину. Влад так и сделал. Сам он садиться на коня не стал — постеснялся, пристроился рядом.
— Спасибо, Хельга, — бросил девице, но туман уже скрыл ее — не разобрать, поняла ли.
Совсем чуть прошли, навалилась на Влада тяжесть, какой давно уж не испытывал. Дно неровным и скользким сделалось. Хотел он сильнее о спину Коня Болотного опереться, да тот хвостом черным мотнул, в сторону дернулся и в мгновение ока оказался впереди в десяти шагах.
— Остановись!
И ухом не повел.
Влад попробовал бежать за ним, да куда там: один его шаг с десяток конских стоил. Конь Болотный не оглядывался, будто не замечал ни слов, к нему обращенных, ни ругани. Там же, где он прошел легко, дно исчезло, и рухнул Влад в воду. В последний момент успел руки расставить, как волхв Златоуст учил, иначе ушел бы свечой вглубь и вряд ли выплыл.
— Что, Ворон Воронович, впросак угодил? Обманул Конь Болотный птицу вещую?
— Ты, вместо того чтобы насмехаться, лучше бы выбраться помогла, — ответил Влад.
— А ты возьми меня замуж — вмиг освобожу.
Влад едва не застонал обреченно. Он по-прежнему лежал на воде, погруженный в болото. Рядом на широком листе кувшинки сидела лягушка — уже пятнадцатая по счету в короне из водных капель и икры, то ли жабьей, то ли рыбьей, масти странной: не зеленой, а бледно-розовой — и предлагала ему освобождение в обмен на женитьбу.
— Такое ощущение, будто все сказки переврали или мир с ног на голову встал, — посетовал он. — Нынче не добрые молодцы невест разыскивают, а девицы только и ждут, чтобы в свои сети будущего мужа заманить.
— Ах так?! — разозлилась лягушка, лапой по листу кувшинки стукнув. — Ну и тони себе дальше. Тоже мне, добрый молодец выискался! Птица черная, злокозненная! Не хочешь со мной век прожить, русалкам и водяницам достанешься! — выкрикнула она, квакнула, фыркнула и ускакала.
Влад вздохнул, признавая за ней правоту. Пусть и небыстро, но трясина его засасывала. Обернуться птицей и взлететь не достало бы у него сил, человеком без посторонней помощи тоже не выбраться. Однако не зря говорили, что упрямство раньше него на свет народилось — лучше сгинуть, чем слово невесть кому дать.
— Глупый… глупый воронишка, — донеслось поблизости. Голос певучий, чарующий, с явными шипящими нотами, однако Влад, пока голову не повернул, думал увидеть очередную жабу, набивающуюся в жены.
На листе, обвив цветок кувшинки изящным длинным тельцем, лежала гадючка — вся черная с бронзовым отливом, глаза ясной бирюзой сверкают, а голова увенчана золотой короной.
— Я и не спорю, царевна, — проронил Влад. — А ты тоже пришла меня в женихи звать?
— Вот еще! От своих бы избавиться, — фыркнула она. — Ты зачем Хельгу соблазнить пытался?
— Я?! — Влад в удивлении руками всплеснул и едва не ушел с головой под воду. Вынырнул, отплевываясь. — Как бы я мог?!
— Как любой иной мужчина, полагаю, — высокомерно заявила гадючка, сверкнув глазами.
Влад обреченно прикрыл веки и сказал:
— Я не хотел ничего подобного.
— Тогда ты еще больший дурак, чем есть.
Спорить Влад не собирался: раз уж оказался в болотной жиже по уши, то вряд ли от большого ума. Однако попросил:
— Объясни, сделай милость.
— А смысл? На пороге смерти-то?.. — усмехнулась она.
— На пороге али нет, это уж не нам с тобою судить. Порой и от царя подводного сухими на берег возвращаются.
Она усмехнулась, но взглянула явно одобрительно.
— Ты думаешь, чем Хельга пленила Коня Болотного? Одним лишь золотым волосом? — спросила гадючка. — Как бы не так, — ответила она на молчание Влада. — Эх, Ворон. Она песней его приманивала каждый вечер, день и утро. Вначале хозяину болот просто любопытно и забавно было, затем заслушивался, а стоило привыкнуть и осознать, что будто на аркане его к лесной лачуге тянет, — лютой ненавистью воспылал, хотел убить Хельгу, в грязь втоптать, но не сумел. Бури тогда пошли по тихому болоту безвременья. Людей, тварей да существ утянуло без счету. Правяне и те всполошились, со своего седьмого неба чуть ли не каждодневно спускались и по местам нашим хаживали. Кощей дополнительную стену на границе воздвиг, чтобы Навь не взбаламутило, но с советами не лез, отговорившись отсутствием у себя сердца и глупых привязанностей. Ему, мол, подобной напасти не ведавшему, не с руки помогать от нее избавляться. — Влад, услышав такое, вздрогнул. Гадючка продолжила рассказ, словно и не заметила: — Сам того не желая, приковал себя Конь Болотный к Хельге навечно.
— А я думал, он полюбил.
— Человечишка, — фыркнула змейка.
— Не только.
Она снова фыркнула, но произнесла:
— Ты сам посуди, что есть ваша человеческая любовь и для чего существует.
— Настоящая любовь не умирает с годами, едина она и для людей смертных, и для богов, и для прочих тварей, — сказал Влад. — Не знает она ни к кому жалости, убивает быстрее яда, но и счастьем одаривает.
— Ты где чуши этой наслушался? — разозлилась гадючка. — У девок в теремах высоких или у матрон глупых, на лавочках сидящих и перетирающих соседям косточки?
Влад прикусил губу.
— Вы, люди, любви подвластны, поскольку смертны. Вам бы поскорее в силу войти да расплодиться.
— Ошибаешься, царевна.
— Я, — сказала она со строгим достоинством в голосе, — змеиного царя дочерь. Поболее твоего на свете живу, многими знаниями да богатствами владею. Думай наперед, кто из нас ошибается.
— Ни число прожитых лет, ни богатство не способны превратить ложь в истину, — произнес Влад, ожидая ярости, но не отступая. — Правда же у каждого своя.
— Ну-ну, — усмехнулась гадючка. — Только ведь тот, кто годы не считает, ради себя живет, горя не зная и забот ваших, людских, не ведая, и мыслит по-другому. Если и захочет кого-то под боком держать, то времени присмотреться, притереться — вдосталь. Расчет холодный, разум, эмоций не знающий, — вот чем живут бессмертные. Думаешь, сладко таким от стеснения в груди? Для них любовь, что вам столь мила, тяжелее оков и немощи. Себя терять страшно, особенно когда иначе привык, а уж осознавать, от кого зависишь… — она покачала треугольной головой и предрекла: — Не завидую я тебе. Ждет тебя сильнейшее разочарование, Ворон Воронович.
— Поглядим.
— Бравада в бою лишь хороша, да и то не всегда, — осадила его гадючка. — Впрочем, сказывали мне, вам, людям, и невзаимная любовь в радость. А вот мы, бессмертные, ее злом первостепенным полагаем и болезнью, вытягивающей душевные соки. И он мнит точно так же, — прибавила она.
— Вот как? А то ли не любовь, если душа нараспашку. Болезнь?
— Да!.. — прошептала-прошипела змейка.
— Может и так. Да только и сила.
— Конь не убил Хельгу, поскольку спутала та его намертво голосом нежным да волосом золотым. Бережет ее сильнее любого сокровища; наверное, и выжил лишь потому, что принял и своей счел — во плоти, по духу и по душе — через свою привязанность вечной сделал, не знающей ни дряхлости, ни старости. Тебя за одну лишь песнь в болоте сгноить вознамерился по вине ревности жгучей. Однако это не означает, будто лишился он разума. Плохо ему, тоскливо, несвободно. И скинуть оковы хочется, и погибнет в одиночестве. И знаешь, что еще скажу: привязанности, дружбы, ученичества это касается не меньше. Поскольку нет для бессмертных особой разницы, коли связью