Один только и делал, что копил заморские диковины, чах над ними хуже… (здесь Кощей поперхнулся, поскольку на ум пришел собственный образ, передающийся людьми из уст в уста) и постоянно желал новых приобретений. У него аж руки затряслись, когда решил, будто можно перо на нечто особенное выменять. Вот только Кощей с подобными людишками никогда дел не имел и не собирался. Ворон его был человеком. Пусть Влад и считал себя наполовину птицей, однако же принадлежал людскому племени. Оттого и пытался вести себя соответствующе. Кощей же — сам по себе. А потому мог позволить себе делать необходимое без оглядки на собственную совесть. Перо он попросту отобрал, а его прошлому обладателю сказал:
«Мертвые поделки важнее для тебя живого мира. Опомнись, покуда можешь».
Он не раздумывал, чем обернутся слова, но так вышло, что узнал через день о гибели мужичонки. Воров в его дом Кощей не посылал, хозяин вполне мог жизнь сохранить, но предпочел защищать свои «богатства», действительно посчитав пустые поделки дороже явного мира.
Второй оказался дрянью похлеще первого. Сволочью, то бишь трупом ходячим, со зловонной душонкой. Батрача на других, он черной злобой и завистью все нутро себе вытравил. Влад пожалел его, найдя замерзающим под забором зимой лютой, помог, поверил россказням про бедняцкое житье-бытье. Не мог не поверить, ведь говорил человечишка истинную правду: как сам ее видел. И напился он, и едва не умер лишь потому, что жить в бедности для него хуже смерти. Света белого он не видел — так уработался, спину не смея разогнуть. А вот сути — того, что не так и тяжела работа, да и не беден этот человек в сравнении с другими, просто постоянно с богатеями себя сравнивает и пьет, не просыхая, — Влад не приметил. И вышло то, что вышло: стал мужичонка богатым купцом; мог бы, наконец, выдохнуть или дело наладить, но жадность и зависть в нем лишь укрепились, а еще — вседозволенность. К собственным работникам относился он хуже, чем к шавкам приблудным.
Наказал его Кощей, жалеть и не подумал: перо отобрал, а добром, пришедшим путем волшебным да нечестным, одарил работников и всех, кто хоть раз испытал от дрянного человечка унижение. Получил тот лишь мелкую монету. Уж сколько он ни ползал перед Кощеем на брюхе, сколько ни выл, слезы и сопли по лицу размазывая, а остался тот непреклонен.
«Тебе дали шанс себя изменить и мир вокруг, а вместо этого ты только зло на землю принес», — ответил Кощей.
Третий, когда у него перо забрали, принялся костерить Кощея на чем свет стоит, какие-то знаки на полу черкал (Кощей аж залюбовался), о демонах сатанинских плел и выл в голос на корявом каркающем языке. Кощей поначалу подивился: с чего бы его вестнику помогать человеку, уверовавшему в самозванца, лишь опосля сообразил: прекословя, находился тот в заблуждениях, касательно и обрядов, и служения. Истово верил человечишка в истинность пришедшего из Византии культа, только стоял не за него, а против, боролся с учением, не подвергая его сомнению.
«Забавно… — пробормотал Кощей, к нему обращаясь. — Кажется, понял я своего вестника. Ты слепец, конечно, но путь свой выбрал не в стаде и осознанно. Перо не верну, но и карать не буду, — и, подумав, уточнил: — Так значит, есть противоположность у божка восточного, а меня — нет?»
«Ты есмь заблуждение народа русскаго, в тутошней земле проживающего, — заявил человечек. — А существовал бы на самом деле, не сумел бы черты, кою я нанес, пересечь».
«Неужели? — усмехнулся Кощей. — Раз так, и ты существуй отдельно, а как развернется клубок, доведя до царства моего, поговорим с тобой сызнова».
Сказал — и был таков. Правда, прежде чем дальше отправиться, явился в дом жреца нового бога. Тот как раз собирался паству баламутить и предать выступавшего против него человека лютой смерти. Вот с этим неинтересно было совсем. Вроде бы служитель, будто бы веру предков презирал и отвергал, называя язычеством богопротивным, а на коленях перед Кощеем стоял, словно раб последний, в ноги ему кланялся, лоб об пол расшибая. Само собой, отказался он от расправы и божился более не трогать отступников. Может, и врал, но, скорее всего, нет.
«Ну, смотри, — сказал ему Кощей, — коли обманешь или пустишь по его следу собак серых… то бишь, братьев по вере своей ложной, приду. И случится у нас разговор, который тебе точно не понравится».
Жрец закивал, запричитал, уверяя, что все сделает, как ему приказано, и еще долго подняться не смел.
«Все же хорошо, когда по земле за тобой черная слава стелется и вперед забегает, — размышлял Кощей после, — можно быть честным, душой не кривить и в ловушки не попадать. Еще б научить этому моего Ворона».
Он прекрасно понимал: не выйдет. Потому что он — существо древнее, испокон веков существующее, а Влад — сын вещего князя, человек и по рождению, и по сути. Не исправить этого никогда. Впрочем, и не нужно.
Долго ли, коротко ли ходил Кощей по Яви, перья собирая. Всего два осталось. Весту он напоследок оставил, а в эту избу поначалу хотел войти злым ворогом, да у крыльца остановился и внимательно, пристально все осмотрел, подмечая каждую малость. Затем отворил калитку, покосился на знак обережный. Не простой то был амулет, а брата Белобога, которого в этой местности Белуном звали.
Улыбнулся Кощей, покачал головой и осторожно пририсовал в стороне свой навник. Не в противовес брату, а дабы защита у дома и рода была тверже камня. Мельком подумал, что осуждал Влада, а сам ничем не лучше: добровольно взял под защиту того, кого знать не знает и доселе ни разу не видывал.
«Ну и где витает твой разум, Кощей Бессмертный?» — обратился он к самому себе, но не получил ответа, да и негде его было выискать. Вместо этого взор затуманился, перед ним пронеслись воспоминания.
…Мчал быстрее стрелы конь черногривый — скалился, огонь и пар из ноздрей выпускал, ржал громче грома — туда, где в хранилище Прави стоял сосуд. Заключил в нем Род Прародитель знания прошлого, настоящего и будущего, девятью печатями запечатал. Сорвать их только Белобог мог, однако тот не собирался этого делать, полагая, что нельзя людям ведать предстоящего. Неинтересно знать свой путь до конца — тоска загрызет. Не говоря уж о попрании свободной воли и умения изменять бытие, всем людям даренном. Способны они воспротивиться уготованному, и не случится тогда ничего хорошего.
Ох и не любил Кощей подобных «ловушек для разума», а отворачиваться от них полагал глупым. Может, и все верно брат говорил, однако сам Кощей — не человек. Владела им идея великая людей под руку взять. Разве то не благо, если он, все наперед зная, живых по правильному пути направит, где требуется, соломки подстелет, от ошибок роковых убережет?
«Все разрушится, остановится да перепутается», — заявил тогда Велес. Впрочем, этот всегда брякал что-нибудь под руку.
Собрал Кощей войско, повел на Правь. Боги против него встали во главе с любимым братцем. Кощей, скорее, самому себе меч в грудь воткнул бы, чем ему (и что-то подсказывало: в этом случае его бессмертие могло и не сработать).
Страшная то была битва. Всем миром на него одного навалились, но, казалось, сил у Кощея от этого лишь прибавилось. Один в поле не воин? — присказка для тех, кто правды своей не ведает. А у него имелась даже не правда, а истина. И плевать, что Семаргл огнем черную рать палил, от этого та лишь броню толще растила. Стрибог ветра насылал, да с броней и вес прибыл. Ничего вихри его поделать не могли.
Веселился Кощей, на поле ратное глядя. Нравилось ему щелкать правян по носам, а то больно зазнаваться начали: спесь же обламывать необходимо, иначе к беде приведет. Но призвали на свою сторону правяне союзников: волхвов и чародеев людских, птиц, зверей и рыб всяких. Дрогнул Кощей, поскольку мог он сколь угодно бить равных себе по силе соперников, но губить тех, кого защищал, не смел и не желал.
Сойдясь с братом один на один в поединке, они не столько бились, сколько разговаривали, выход из битвы отыскивая, но такой, чтобы равновесие сохранить и большого ущерба всем трем мирам не нанести. Кощей уж и не помнил, кто первым из них воскликнул: да светом же! Нередко мысли у близнецов сходились, когда действовать следовало.
А дальше… просто все оказалось. Ударили они меч о меч так, что сам воздух взорвался. Подхватила совместно рожденная сила обоих и друг от друга отбросила. Кощей в центр темного воинства упал, Белобог — светлого. А там уж каждый своим делом занялся. Как втолковывал братец правянам — то его дело, Кощей же повелел броню нарастить, а глаза распахнуть пошире. Зачем? Так свет же из них льется — врагам во устрашение! Действительно ли в рядах явьих помощников удалось посеять страх и ужас, или Белобог их попридержал и велел отойти за правян — неважно. Люди, звери и птицы поле рати покинули.
Тут-то Хорс на огненной колеснице вперед и выехал: ударил солнечными лучами по войску темному. А Даждьбог щит подставил, свет отразив и тем сияние приумножив. Помогал ли им Белобог, Кощей не увидел. Хотелось бы верить, что пожалел, поскольку досталось всему войску темному с Кощеем во главе и без него изрядно. К чести подданных будь сказано, они — ослепленные, обожженные, дрогнувшие и поражение испытавшие — своего предводителя не оставили. Кощей смутно помнил, как Вий на спину его себе закинул. Глаза потом на пару лечили, но то, как говорится, уже другая история.
— Ты чего стоишь здесь, мил человек?
Кощей моргнул, воспоминания отгоняя, улыбнулся женщине приветливо, взял у нее ведра, молока полные, да на двор занес.
— Проходи, путник, будь гостем в доме нашем.
Отказываться он не стал.
Глава 5
Здесь чтили законы предков, хотя первое, что бросилось в глаза — красный угол с богом чужим. Посмотрев на него, Кощей, впрочем, даже не поморщился: не было у самозванца силы, ну и пусть его, а люди… сами разберутся. Эти ведь разобрались, как даже с этим пришлым рядом обитать и не забывать главное.