Жили богато. Народу много. Семья крепкая. Наверное, потому и оставили при себе мальчишку неходячего. Вокруг него клубилось темное марево.
Выцветшие до белизны волосы. И не поймешь: месяц ли брат названный, сед ли с младых ногтей. Кожа льняная, тонкая, под ней — ветви голубых жилок. Но то и понятно: все дни проводит в избе. На вскидку Кощей дал бы ему двенадцать годков, никак не больше, однако темно-серый взгляд впился в него столь пронзительно, как не выходит и у умудренных жизнью старцев. А еще он сразу понял, к кому и зачем пришел гость незваный.
— Держи, — откуда мальчишка достал перо, Кощей не углядел.
Черное на белоснежном выглядело завораживающе. Мальчишка вмиг показался не совсем человеком, хотя лицо-то простецкое — отражение отца и матери — нос картошкой, само округлое, на щеках ямочки. Только взгляд иной. Он же и менял все впечатление.
— Я не умею излечивать, — признался Кощей.
— Разве я прошу о чем-то? — удивился мальчишка.
Кощей фыркнул. Видать, сказок здесь не забывали, а, быть может, мальчишка своим умом дошел до того, как с подобными гостями держаться следует.
— Твои поделки? — Кощей окинул взглядом лавку. Лежали на ней игрушки, ложки, баклуши из светлого дуба сделанные. Необычные, в завитках резных. Такими из котла черпать жалко, любоваться впору. Только кому такое в голову придет, не соседям же?
— Мои. Помогаю, чем уж могу.
Кощей улыбнулся. Знал он того, кто до подобной красы охоту имеет: назвав его имя про себя, по верному пути направил — дело времени, когда на двор придет. Но это благодеяние Кощей просто так сделал: захотелось.
— Так получай дар непрошенным, — сказал он. — Будешь видеть скрытое. К добру, худу ли — это уж лишь от тебя зависит.
Мальчишка посмотрел насторожено. Во взгляде — изумление. Страх нахлынул, словно волна на берег, но также быстро и отступил.
— А ты вовсе не скелет ходячий, — молвил он потрясенно.
Кощей рассмеялся. Когда-то он объяснял Владу, что верить вракам — дело последнее, а этому деревенскому калеке слова не требовались — сам видел.
«Пожалуй, встречи этой стоила возня с перьями и блажь, ударившая в птичью голову, — подумал Кощей и тотчас помрачнел: — Но не гибели моего вестника».
— Прежде, чем сказки на веру принимать, — сказал он, — стоит сесть и собственной головой помыслить: что правда, что вымысел и зачем этот вымысел нужен. Не всегда ради красного словца, ох, не всегда.
Мальчишка кивнул.
— Сказители не раз упоминали о подвигах Кощея Бессмертного, — произнес он. — Во зло или во благо — здесь речь не о них — побивал он самых сильных поединщиков, ратные победы одерживал, водил армии. Способен ли на такое немощный старик или скелет ходячий?
Кощей повел плечом.
— На свете все возможно, — молвил он лукаво.
Коли нужно, надевал он на себя личину изможденного путника, но именно что личину. Вот мальчишка, за нее заглянув, сильно и удивился.
— Я запомню.
— Пойду, — сказал Кощей.
Мальчишка кивнул, разглядывая его остро, запоминая каждую морщинку, всякую мелочь в облике. Не иначе из дерева вздумал вырезать «претемный» образ. Впрочем, Кощей не возражал. Все равно никто не поверит, будто вышедший из рук умельца воин — тот самый нежить, ворующий девиц и, несмотря на свое бессмертие, постоянно умирающий от иглы переломленной.
Невдомек людям простым, почему именно игла и чего она обозначает, с какой радости хранится она в яйце, а то — в утке, зайце и ларце, висящем на дубу. Сколько ни кумекай о мире триедином и древе, все воедино соединяющем, не догадаются. Что есть игла и почему, если ее переломить, смерть приходит — только сердцем понять можно, а, поняв, уже постичь разумом. Вот мальчишка, которого он одарил, сообразил, но сделал он это гораздо раньше, чем Кощей вошел в избу.
…К Весте он ворвался, разрешения не спросив, ветром морозным — в окно, пробежал по комнате, выстудив воздух, и уселся за стол. Девица, увидав, охнула. Кувшин, который в руках держала, грохнула об пол. Брызнуло молоком и черепками во все стороны.
— Кощей… — проронила она дрожащими губами.
— Я.
Быстро кинула Веста взгляд на икону в углу, да тотчас и опустила: поняла — не поможет.
— А ты думала и рыбку съесть, и удом побаловаться? — спросил Кощей, чувствуя веселую, азартную злость. Убивал он именно в таком расположении духа, другое дело, что девке этой подобного облегчения доставлять не собирался. — Вера в несуществующего бога только тогда приятна и легка, когда его законы нарушаешь, а ничего тебе не делается. Ведь не дозволено по чужой вере ворожить, не так ли?
— Так… — осипшим голосом проговорила Веста.
— И по ней же все боги прошлые — суть враги рода человеческого? — широко улыбнувшись, продолжил Кощей.
Веста снова в красный угол глянула. Только никто на ее защиту явиться не спешил, а попытки самой ученицы Яги обережный символ создать и себя огородить Кощей развеял, не поведя и бровью.
— Послушай, царь Кощей…
— За приворот, тобою сотворенный, не перед самозванцем ответ держать станешь, а перед ним, — он кивнул на дверь, — лишенным силы и разума.
— Значит ли то, что не убьешь меня? — вздрогнув, проронила Веста.
— Больно легко, — ответил Кощей. — Все, как желала, сбудется. Только с этой минуты ни я, ни кто-либо другой на зов твой не откликнется, в беде не поможет, но и злом не попрекнет. Живи сама за себя и за того, кого воли лишила. Знай, что ежели умрет он, в то же мгновение и ты в Нави окажешься.
Как сказал, так и растворился в воздухе для Весты, но на самом деле с места не сдвинулся. Видел он сильнейшее облегчение, отпечатавшееся на лице девицы. Дуреха еще не поняла, что произошло. Она ждала расплаты за предательство, смерти лютой и, возможно, долгой; думала, обзавелась врагом непримиримым. Да только кто она такая, чтобы Кощей Бессмертный о ней пекся и вредил по мелочам? Имей он таких ворогов, сам себя уважать перестал бы.
Окончательно успокоившись, Веста за стол напротив села, плошку достала и хотела глянуть, сколь скоро князь на двор к ней приедет, заговор произнесла, но вода безмолвной осталась. Удивилась она, руками над плошкой поводила, ударила по глади, расплескав.
— Как так?! — спросила непонимающе.
Ответа не последовало.
— Кощей! — позвала испуганно Веста.
Тот безмолвствовал, глядя в глубину ее глаз, мутнеющих на донышке страхом и обреченностью.
— Ну ладно… — она вскочила, едва стул не опрокинув. Сама не заметила, как в лужу пролитого молока наступила, застонала от досады. — Домовой! — взвизгнула. — Какого… в избе не прибрано?!
И снова получила в ответ тишину.
Кощей некоторое время глядел, как она, глотая злые слезы, подбирает черепки и вытирает пол. Необходимость исполнения простолюдных повседневных дел, с которыми привыкла с чужой помощью справляться, била по Весте много сильнее, нежели неспособность к ворожбе. Она еще не знала, но догадывалась, что покинул ее не только домовой, но и банник, сенной, дворовой…
На самом деле, выгонять домовых из дома — злодейство посильнее прочих, однако Кощей и не собирался делать ничего такого. Обитали здесь мелкие помощники и будут жить впредь, да только не с этой хозяйкой. Быть может, когда Веста покинет избу, станет домовой верой и правдой служить новым хозяевам, но то лишь если характерами сойдутся.
— Ай! — вскрикнула Веста, палец острым черепком поранив. — Будь ты проклят, Кощей!
Тот лишь криво усмехнулся. Не было ему от проклятий дуры ни тепло, ни холодно.
— Чтоб никогда ты не нашел своего Ворона!
Кощей покачал головой, сложив пальцы в срамном знаке, показал Весте — все равно не увидит.
Та же, пусть и не разглядела, будто на невидимую стену налетела, лоб расшибив.
— Бабушка! — заорала, словно надеялась до Яги воочию докричаться. — Ты ведь не оставишь?!
Бросилась она к печи, принялась огонь разжигать, постоянно приговаривая. Да только все правяне законы блюли, и пусть Кощей — не из их числа, а его решениям не противились. Была Яга сердита на свою ученицу, часто вздыхала, жалея, что вообще подобрала ее и привела к себе. Дурная девка сама не понимала, чего ей надобно, все на других заглядывалась, завидуя и желая так же, но еще лучшее. Потому клонило Весту, словно траву в день ветреный: то в одну, то в другую сторону.
Однажды прознала Веста о Настасье, лучшей мастерице, тоже ткать и вышивать решила, но, и одного полотна не окончив, бросила. Услышала про любовь несчастливую Марьи да Ивана, тоже захотела, чтобы чувства до неба, а сердце рвалось. Выбрала парня поскромнее да покрасивше, улыбаться ему принялась, добилась, чтобы хвостом за ней ходил, а как сватов прислал, отказала. Парень тот с горя в Киев подался в дружинники, однако погиб по дороге, волками загрызенный. Проезжал мимо села богатый купец, остановился воды испить, да и влюбился без памяти во вдовую Ладогу. С собой увез. Был купец не то, чтобы очень богатый, но языки у матрон и девок, как известно, без костей. Вмиг выдумали и хоромы едва ли не княжеские, и богатства, и слуг. Вот тогда-то Веста и решила непременно за князя выйти, любил чтобы тот, себя не помня, а умерли бы непременно в один день.
Не ответила ни Яга, ни остальные, к кому она взывала. Кинулась Веста в красный угол, на колени перед доской намалеванной бухнулась и истово молиться начала. Кощей прислушался. Журчала речь, будто ручеек, только слова пустыми были. Никакой силы в них не чувствовалось, потому никто не ответил просительнице.
— Не может быть, — прошептала Веста. — Неужто прав был Влад, пустоту поминая?.. Я теперь в этой самой пустоте и нахожусь? Барахтаюсь в ней? Ею дышу?..
Горько она заплакала. Настолько, что даже у Кощея в груди дрогнуло. Однако остался он непреклонен. Эту жизнь человеческую она выбрала, все сама натворила и теперь получала сполна. Он же — злодей, по мнению многих — лишь воздал по заслугам. Сочла Веста ненужными старые порядки и богов — вот он ей и помог от них избавиться. А коли девка дурная не сообразила, будто тем самым от всего прочего отказывается, — то ее беда и ничья более.