В самый разгар раздумий прозвенел звонок входной двери, и Олег поплелся смотреть, кого черт принес. Архаичная темная сила притащила все ту же Янгу Яновну с маленькой кастрюлькой с отварным мясом в руках.
— Вот, — заявила она безапелляционно и сунула посудину Олегу, — а то ты, небось, и кормить его не знаешь чем именно.
Олег кивнул в знак благодарности и решился поинтересоваться:
— Янга Яновна, а вы птиц лечить не умеете случайно?
В следующую секунду его отодвинули в сторону, старуха прошла в квартиру, ничего не говоря по поводу организованного в ней бардака и пыли, а потом заохала над «бедненькой маленькой птичкой». Причем слово «маленькая» поразило Олега сильнее всего прочего сюра.
Ворон, к тому времени благополучно выбравшийся из-под куртки, вышагивал по столу, немилосердно царапая когтями полировку, и подволакивал крыло. В обстановке комнаты он казался еще больше, и Олег решил звать его не птицей, а Птицем.
— Ты пока угощение в тарелку положи. Лучше в глубокую, — распорядилась соседка. Олегу не осталось ничего другого, как идти на кухню.
Следующие пару минут он отыскивал чистую миску; не найдя — разбирался с завалом в раковине, а потом размышлял над тем, почему он, студент-третьекурсник двадцати трех лет от роду, получая стипендию и подрабатывая фрилансом, питается кое-как, а соседка-пенсионерка не только покупает мясо, но и приносит угостить им абсолютно постороннего Птица.
Потом он услышал резкий вскрик ворона и сам не понял, как оказался в комнате.
И ворон, и Янга Яновна посмотрели на него недоуменно. Птиц, правда, слегка приободренно. На его крыле теперь красовалось что-то вроде шины, и глаза блестели веселее. На мясо он взглянул и вовсе благосклонно и, каркнув, поцарапал по столу когтистой лапой.
«Придется купить скатерть, — обреченно подумал Олег, — а то отец приедет, увидит и уши надерет, а шею намылит».
— Ты тарелочку-то поставь, — посоветовала Янга Яновна, — а я пойду кастрюльку заберу, пора мне. Ворон у тебя почти ручной, береги его. Вестник твой, опять же. Содержать найдешь где?
— Угу, — Олег кивнул. — Клетка. От попугая осталась.
— А не маловата ли будет? — засомневалась соседка.
— У нас когда-то ара жил, так что, думаю, в самый раз.
— Ну хорошо, раз так, — и она ушла, а Олег поставил тарелку на стол.
Ворон, услышав про клетку, нахохлился; однако, попробовав мясо, сменил гнев на милость. Ел он, можно сказать, интеллигентно, если не аристократично: зажимал кусок в лапе и клевал. Временами поглядывал так, словно Олег хотел утащить угощение из-под клюва, и тот, смирившись, пошел искать клетку.
Она обнаружилась в старом шкафу, заставленная так, что он едва все не проклял, пока нашел и вытащил. Однако главное было налицо: по размеру она Птицу вполне подходила. Ворон окинул клетку задумчивым взглядом, а потом посмотрел на Олега, словно на последнего предателя.
— Заходи, тебе здесь понравится.
Короткое «карк» в ответ было более чем скептическим, но Птиц повиновался, сел на насест и отвернулся, будто обидевшись. Олег, конечно, и раньше знал, что вороны считаются самыми умными птицами, когда-то даже передачу по телевизору видел, где сравнивали процентное соотношение мозга к телу: у человека, ворона, крысы и, кажется, дельфина совпадало. Еще он вроде как слышал, что эти птицы способны на творчество, складывая из стекляшек или мусора какие-нибудь узоры, и по куполам церквей катаются, развлекаясь, но не настолько же они умны, чтобы, говоря по-научному, идти на контакт?
Олег вздохнул и позвал:
— Птиц, а Птиц…
Говорить подобным образом казалось несколько диковато. Он никогда не понимал этих «муси-пуси» с животными. Стоило хотя бы во двор спуститься и на собачников взглянуть, как физиономию перекашивало, особенно от теток со шпицами и прочей мелкой пакостной дрянью. Овчарки хотя бы действительно умные интеллектуальные собаки, в отличие от этих сумочных живых игрушек.
Ворон удосужился обернуться, и выражение его… клюва? морды? (как правильно называется та часть головы, где у птиц расположены глаза, Олег не знал) стало каким-то заинтересованным.
— Не обижайся на меня, ладно?
Ворон снова отвернулся, а Олег, обозвав себя идиотом, поплелся на кухню: ему тоже хотелось есть, и, в отличие от черного приобретения, никакая сердобольная соседка не собиралась подкармливать его свежеприготовленным мясом — только «Доширак», только хард-рок.
— Птицу вольную в клетку сажать — дело последнее.
Олег вздрогнул и проснулся. Ворон смотрел пристально, пожалуй, даже слишком.
— Карр, — раздалось, как показалось, у самого уха; в темноте блеснул темно-синий глаз и послышалось хлопанье крыльев. Олег дотянулся до ночника и только когда включил свет с облегчением перевел дух.
Сколько помнил, всегда терпеть не мог свою кровать — с того самого дня, когда родители подарили ее на то ли седьмой, то ли одиннадцатый день рождения. Слишком широкая для одного, длиннющая и громоздкая (заправлять ее каждый раз было мучением). Вдобавок не имеющий изножья монстр обладал высокой головной стенкой, сделанной из двух деревянных штырей по бокам со встроенными в них поперечными железными прутьями. Вот верхний из таких прутьев и использовал ворон в качестве насеста. Как он выбрался из тщательно закрытой клетки — черт его знает.
— Летать хочу, — произнес Птиц слегка хрипловато. — Отпусти на волю.
Олег, в общем-то, и не удивился. Вороны человеческой речи подражали; правда, никто и никогда не упоминал, чтобы птицы умели грамотно строить фразы.
— У тебя крыло подбито, куда ты с таким полетишь? Вниз головой разве только, — ответил Олег зевнул и растянулся на кровати. Часы показывали три ночи, и вставать совершенно не хотелось. — К тому же не летаете вы ночами.
— Оно не болит почти. Ночь — самое мое время, пусти.
— Ты ж не сова!
Ворон ехидно покашлял, изображая смех.
— Окно сам закроешь, — буркнул Олег, отворачиваясь к стене. Он наконец понял, что этот разговор с Птицем — всего-навсего продолжение сна.
С утра окно было закрытым, клетка — пуста, а ворон требовательно каркал из кухни. Вот и думай теперь, где правда, а где игры подсознания и воображения.
— Птиц, не ори, Янгу Яновну разбудишь, у нее как раз кухня за этой стенкой. Есть будешь?
— Крр, — ворон склонил голову и слетел на пол, по-хозяйски поглядывая на холодильник, однако лезть в пышущую холодом штуковину не стал, придвинулся вплотную к ноге Олега и обозревал немногочисленные продукты. Есть, собственно, было нечего.
— Может, сардельку? — Олег надорвал целлофан и помахал перед клювом птицы. Ворон оскорбленно каркнул — видимо, толстый и розовый продукт колбасной фабрики напомнил ему что-то неприличное, и ретировался на подоконник, с немой тоской обозревая двор с высоты шестнадцатого этажа.
Олег, демонстративно вздохнув, принялся кромсать сардельку.
— Ну и зря. Хотя… — он задумался. — Вряд ли там есть мясо. Сплошной глюканат, то есть… глутамат натрия и соя.
От вчерашнего ступора не осталось и следа: с вороном хотелось говорить, и то, что тот отвечал, уже не казалось невероятным.
— Давай, одно яйцо мне, а второе — тебе?
— Давай, — отозвался Птиц надтреснутым, чуть хрипловатым голосом.
Олег аккуратно, чтобы не укатилось, положил небольшое (второй категории) яичко на столешницу. Ворон припрыгал на стол и, зажав его в лапе, принялся аккуратно подцеплять скорлупу клювом.
— А от яблока не откажешься?
— Не откажусь.
Так и стали жить. Причем клетку ворон использовал сугубо как отхожее место, не более. Облюбовал подоконник, угол книжного шкафа и стол. За Олегом ходил, будто хвостик, и несколько раз садился на плечо, вызывая шипение и дерганье. Терпеть пропарывающие футболку когти на своем плече Олег не собирался.
Утро начиналось с «карр», разносящегося по всей квартире с кухни. В отличие от ворон, которые постоянно «паслись» на помойках, Птиц придерживался так называемого здорового питания: ел только натуральные продукты. Днем обычно отмалчивался, зато к вечеру становился чрезвычайно говорлив. Ночи он неизменно проводил, сидя на спинке кровати, и Олег уже не пугался, просыпаясь от хлопанья крыльев или тихого ворчания.
— Тебе необходимо поскорее вспомнить, кто ты есть, — сказал ворон однажды перед сном.
— Можно подумать, я не знаю, — отозвался Олег, роясь в телефоне.
— Ну курлык тогда, — отозвался ворон, что в его повседневной речи заменяло фырканье.
А потом началась какая-то чертовщина. Мало было Олегу разумной говорящей птицы, он еще и нечто непонятное видеть стал. Раз, проходя знакомой дорогой к институту мимо заброшенного дома, он едва не подпрыгнул, когда очень явственно почувствовал чей-то пронзительный взгляд в спину. Обернулся и чуть не заорал. Между двух косо прибитых досок, загораживающих окно, горели огромные глаза непонятного цвета: то ли малиново-бурые, то ли изумрудно-рыжие или перламутрово-голубые.
Как добежал до института, Олег не помнил. Казалось бы, только у метро стоял, а через секунду чуть лбом в стеклянную дверь не уперся. Когда корочку студента вахтерше показывал, вид имел такой шальной, что бабка аж перекрестилась. Уже руку занесла, чтобы и его окрестить, да так и опустила, уж больно недобро Олег на нее посмотрел.
Разумеется, он не отказывал другим в религиозных предпочтениях. Пусть верят хоть в Магомета, хоть в Иисуса, хоть в Будду или в зеленых человечков из космоса, но вот на подобные поползновения на его, Олега, свободу воли и совести, в том числе и возможность не выбирать себе стойло в виде божков и направлений коленопреклонения, он всегда давал отпор.
— Антихрист, — сплюнула бабка.
— Атеист, — отозвался Олег, хотя именно атеистом по сути и не являлся, просто за этим понятием было легче скрывать свою абсолютную уверенность в том, что настоящее п