Якуб поблагодарил, Слава – нет. Пиво имело хлебный вкус и почти не горчило, видать, хмеля использовалось мало или он выветрился; однако после целого дня ходьбы Якубу на вкус оно казалось самым изысканным нектаром.
– Я пришла за тем, что мне причитается, – сказала Слава, когда Анна снова захлопотала в хате и вернулась с еще двумя кружками, для мужа и для себя. – А ты, солнышко, спиртного не пей, ведь ты с ребенком. Ты же не хочешь, чтобы он появился на свет с хвостом?
– Держись подальше от моего хвоста! – рявкнула Анна и покраснела, как плод боярышника.
– Тише, баба. – Хозяин похлопал жену по колену. – Этого никто не знает. Только мы и… – он красноречиво посмотрел на Славу. Отшельница пожала плечами.
– Я никому не скажу. А с этим пивом я тебе плохого не посоветую, девочка. Тебе лучше чай с ромашкой и укропом или кофе с цикорием. Или молоко. – Она некрасиво улыбнулась.
– Ты же знаешь, что молока в деревне нет, – ответил мужик. – Ни у нас, ни по соседству, ни даже в Фолуше. Высохло у коров вымя, высохли бабские сиськи. Должно быть, Божье наказание или проклятие…
– Коли вас Бог наказывает, Йояким, то, видать, вы заслужили это, или вас за что-то не любит, а вы слишком слабы, чтобы противостоять ему. А ходят слухи, что Плохой Человек держит во дворе козу, вымя которой полно молока, никому не говорит и ни с кем делиться не хочет… Ни с кем или почти ни с кем.
– Не богохульствуй. – У Йоякима дрогнуло веко. Слегка. Едва заметно. Он полез в тайник под порогом и извлек из него мешочек, звенящий металлом. Не очень большой, но и не маленький.
– Вот что у нас есть, – сказал он и протянул деньги Славе. – Все, что у нас есть. Пересчитай.
– Ты, Йояким, совсем сдурел. Ты думаешь, что я священник, а этот вот, – она указала на Якуба, – может, церковный служка? Что мне с этим делать? Обжарить в яйце и съесть? Нет, дорогой. Дай мне петуха.
– Петуха? – удивился хозяин. – Этого черныша?
– Что, оглох, Йояким?
– Возьмите кур, пани Слава, – вмешалась Анна. – Даже всех. Это не простой петух.
– А я это знаю. Иначе бы не требовала.
Черный петух, который до сих пор гордо расхаживал по двору, теперь прятался за дровницей и поглядывал на людей то левым, то правым глазом, словно знал, что о нем идет речь. Хозяин взглянул на петуха, на живот жены, снова на петуха и, наконец, на Славу.
– Но ведь должен быть сын, отшельница. И без хвоста.
Он схватил за шею испуганного петуха, а тот начал неистово кудахтать и перебирать ногами. Знахарка провела ладонью перед его глазами, и птица успокоилась, замерла, будто сдохла. Но сердце все еще колотилось в петушиной груди, будто готовое вот-вот прорвать пернатое тело и вырваться наружу.
На обратном пути, увидев отшельницу в хорошем настроении, Якуб снова спросил:
– Слава, откуда я здесь взялся?
А она ответила:
– Я нашла тебя спящим под корнями орешника. Ты был холодным, как котенок без мамки. Поэтому я принесла тебя сюда и кормила собственной грудью.
– Слава, я спрашиваю правду.
– А я тебе правду отвечаю, мой милый.
И больше они об этом не говорили.
Петух пришел в себя, только когда Слава и Якуб вернулись в хату отшельницы. Юноша подсунул ему воды в длинной узкой поилке, из которой пили куры. Петух вздрогнул, раскрыл клюв, вывалил острый язычок и закудахтал:
– Сам свою воду пей. Водки бы дал, как человеку, придурок. Чтоб у тебя зад паршой оброс.
XXIII. О лесе по-другому
Сказывают, что Якуб у отшельницы научился принимать разные обличья.
Дни текут спокойно, и уже зацветает апрель. Якуб же трудится не покладая рук, надо залатать стреху до наступления весенних ветров и ливней. Пока тепло и ясно. Якуб работает без рубашки, и солнце золотит его тело. Слава не мешает ему, ей нравится наблюдать за его движениями. Порой, украдкой подкармливая змей, она воображает, будто это Якуб прижимается к ее груди. И тогда змеи злятся, змеи многое знают, но Славу это не волнует, потому что Якуб в эти минуты становится важнее змей. И ее даже не беспокоит, что бессердечный юноша не настоящий человек. У пугала тоже есть голова и две руки, но ведь пугало не человек.
Слава догадывается, почему у Якуба нет сердца. Некоторые просто рождаются без сердца, и тут ничего не поделаешь, но юноша не похож на такого. Чаще бывает, что люди отдают кому-то свое сердце. Так обычно поступают либо очень юные, либо те, кому старость уже скалит в лицо свои зубы. Если получивший сердце в дар заботится о нем хорошо, оно приносит плоды – в тридцатикратном, в шестидесятикратном и даже в стократном размере. Но если таким сердцем пренебречь, дать тлену коснуться его, дарователь усохнет, увянет, и вскоре человека не станет.
Однажды Слава решается спросить у Якуба, почему у него нет сердца. Даже мудрые отшельники не лишены любопытства, а может, именно мудрость искушает их познавать все больше и больше.
Юноша только ежится и говорит:
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Таким я и родился.
И Слава уже знает, что Якуб отдал кому-то свое сердце. Однако он так прекрасен в своей юности, что было бы жаль его так просто отпустить.
Незаметно проходит Пасха. Якубу немного печально оттого, что он позволил Пасхе утечь между пальцами. Праздник – это ведь праздник. Но отшельница не гоняла его в церковь, как это делал Старый Мышка. Печально, печально, но лишь немного.
– Ничего, – машет рукой Слава. – Будут и другие праздники.
Однажды утром отшельница будит Якуба перед рассветом. Шеля спит сейчас на чердаке над сараем, чтобы люди в деревне не болтали, хотя понятно, что болтать будут и так. За зиму, видно, что-то такое случилось с Якубом, так что теперь он уже не мальчишка, не сопляк, у которого молоко на губах не обсохло, а юноша, каких мало.
Роса сверкает жемчугом на молодом клевере и паутине. Слава ведет заспанного Якуба в лес. Юноша удивляется, но ни о чем не спрашивает. Он привык, что если у нее есть охота, то она рассказывает ему обо всем сама, а если нет, то все равно не скажет. Ибо отшельница обладает силой, а со всеми силами в мире так обстоят дела.
Они идут и идут, а вокруг только голые деревья и ветреницы, море бели и зелени, сладко пахнущее, дурманящее, аж голова кружится. И когда они входят в самое сердце леса и в самое сердце весны, Слава кладет руки на грудь Якуба и говорит:
– Сегодня я научу тебя быть не тем, кто ты есть.
Шеля хочет ответить, что ведь каждый – только тот, кто он есть, и как бы он ни старался и как сильно ни обманывал, никем, кроме себя, быть не может. Об этом ведь говорят все сказки и предания, которые он слышал от Старого Мышки и собственной матери – давным-давно, когда все было свежим и безгрешным.
Так он хочет ответить, но не отвечает. Во-первых, потому, что он уже молодой мужчина, а молодые мужчины не верят, что жизнь – это сказка, а во-вторых, потому, что Слава не любит, когда с ней кто-то не соглашается. Поэтому он спрашивает только:
– Кем я должен стать?
– Оглянись вокруг. Что ты видишь?
– Лес. Лес и лес.
– Тогда ты станешь лесом.
Сказав это, Слава целует Якуба в губы. Она целует его спокойно, но настойчиво, словно хочет его проглотить. Якуб тонет в этом поцелуе и начинает постепенно уменьшаться. С каждым мгновеньем его все меньше и меньше, почти совсем нет.
И когда он становится маленьким, совсем крохотным, как буковый орешек, он перестает быть Якубом. Он погружается в сон, в безопасную тьму земного чрева. Дни и ночи пролетают над ним, и он, ни о чем не подозревая, погружается сам в себя – спит. И все же, пусть крохотный и неподвижный, он чувствует дремлющую в нем силу и тайну жизни. И когда весеннее солнце согревает землю, эта скрытая сила в нем приходит в движенье, стремясь покинуть пределы твердой скорлупы. Она крутится, ерзает в нетерпении, наконец она уже не может уместиться в Якубе и начинает прокладывать себе путь, повинуясь зову солнца. Ибо жизнь – это стремление к солнцу. Якуб раскалывается на две половины, приподнимаясь на молодом стебле над безопасной землей. Испуг длится, однако, недолго, ибо он осознает, что уже перестал быть пустой, трухлявой скорлупой, что он превратился в яркий, сияющий зеленью побег, что он выпустил уже два липких листочка, а следующие уже ждут внутри и через некоторое время также пробьются на свет. Якуб скидывает пустую скорлупу, которая больше не является им, ибо следует без сожаления отказываться от прежней жизни и прежнего себя, ведь невозможно вечно жить в скорлупе. Остаться в скорлупе – означает сгнить и стать пищей для червей. Поэтому он торопливо выпускает лист за листом и поднимается вверх. Ночи по-прежнему прохладны, но его согревает тепло, исходящее от ближайшего дерева, бука-отца или бука-матери. Он не замерзнет.
Наконец наступает время созревания весны, когда родительский бук также выпускает листья. Дни в лесной чаще становятся тенистыми и знойными, старые деревья забирают свет для себя. Якуб задыхается возле бука-отца, хочет вырваться из заботливых ветвей бука-матери, которая поит его водой, что сама собрала, и защищает от ветра, града и заморозков, которые неизбежно наступят в мае. В то же время она не позволяет Якубу расти и становиться взрослым деревом.
Сменяются времена года, но Якуб так и не поднялся выше лесной подстилки. Весна за весной, осень за осенью, год за годом. Якуб, не выше цветка ветреницы, обрастает толстой крепкой корой и отважно держит десяток бледных листочков. Он питается призрачным светом, просачивающимся сквозь кроны старых деревьев, водой, сочащейся из душистой лесной земли, и темной неприязнью к своему родителю.
Так проходит сорок и более лет. Якуб узнает, что такое холодная зима. Такая зима наверняка сковала бы соки в его теле, если бы его кора уже не огрубела, не стала бы твердой корой зрелого дерева. Мягкий покров снежного пуха не позволяет ему расколоться пополам от мороза, что часто случается с не в меру разросшимися деревьями. Он также знает, что такое страх быть съеденным оленями и сернами, и вечно голодными зайцами. К счастью, он надежно укутан снегом и слишком мал, чтобы животные обратили на него внимание.