– Откуда здесь эта скотина?!
– Сам ты скотина, – фыркнул кот, с отвращением присел в угол и принялся облизывать переднюю лапу.
В дверях комнаты стояла Слава.
– Черныш? – спросила она. – Ну как это откуда? Мы получили его от Анны и Йоякима Пекликов в качестве оплаты за долгожданную беременность Анны.
– Но ведь это петух был, а не кот!
Слава задумчиво склонилась над Якубом.
– Мне не следовало так часто тебя менять. Ты еще не оправился после зимы.
– Но я же видел. Если я говорю, что петух, значит, петух.
– Отдохни лучше, мой милый.
Она прошлась по комнате, а Черныш, мурлыча, терся о ее икры. Наконец отшельница поставила перед котом полную миску с молоком и вышла. Якуб глядел на это в мрачном молчании.
– Ну и чего ты уставился? – Черныш наклонился над миской и гордо задрал хвост. – Кукареку, мррр.
XXV. О кошачьей жизни и о пользе от питья водки
Сказывают, что дружба часто рождается из обоюдной неприязни. Так вышло с Якубом и Чернышом. Когда весна расцвела белой сиренью, они оба в кошачьих обличьях уходили в долгие походы. Черныш иногда заводил товарища в какой-нибудь сарай или на чердак, где очередная полудикая кошка вскармливала свой помет – пищащие, пушистые шарики.
– Дети мои, – говорил тогда с гордостью Черныш.
Якуб ничего не отвечал – в кошачьем теле он не мог произнести ни слова: язык одеревенел, как кусок коры, а губы отказывались слушаться и воспроизводить звуки. Он только подозрительно косился на товарища. Когда Черныш успел наделать столько котят, если в марте он еще был петухом?
А кот насмешливо щурился и говорил:
– Когда эти дети вырастут, я научу их кукарекать.
Тогда они лупили друг друга когтями по морде, и им было хорошо. Но удары и царапины приятели получали не только друг от друга, но порой и от кошек, если слишком близко подходили к котятам. Предполагаемое отцовство Черныша не давало ему никаких преимуществ, доставалось ему не меньше, чем Якубу.
– Все бабы под солнцем одинаковы. Сегодня тебя ласкают, завтра бьют по морде, – заключал потом кот и по своей привычке начинал облизывать лапу.
Некоторые кошки, те, чье потомство уже успело подрасти, подбегали к обоим котам и вроде бы шипели, но на самом деле ластились и охотно откидывали хвосты. Черныш брал их быстро и жестко на глазах у Якуба и любопытных котят.
– Не попробуешь? – удивлялся черный кот.
Удивлялся и сам Якуб, потому что самки были гибкими, как лозы, с приятным мягким мехом, а от их запаха под шкурой играли кошачьи желания. Но нет, Якуб не попробовал – его съедал стыд, стыд Якуба перед самим Якубом. Как это – кошку? Животное? Видно, в кошачьем теле Шеля все равно оставался человеком, ибо человека от животных отличает не разум и не душа, а стыд.
А однажды они вышли на солнечную, заросшую коноплей поляну. Поляна лежала на вершине широкого плато, а в лежащем рядом овраге неспешно петлял крохотный ручеек. На его берегу притулилась покосившаяся избушка, скрюченная, как старый дед. Пряталась она в тени такой же корявой яблони, неизвестно откуда взявшейся посреди леса. В избушке вообще не было окон, и через отдушину в крыше валил сизый дым, разнося по округе запахи резкие, но приятные.
Черныш принюхался и радостно выдохнул.
– Это хорошее место. Пошли.
Они двинулись прыжками через конопляное поле, ловко перескочили через ручей и приблизились к избушке, возле которой паслась бурая коза.
– Здрава будь, – поклонился козе Черныш. – Хозяин дома?
Коза ничего не ответила, посмотрела на котов с притворной и полной хитрости тупостью в глазах, как это у коз принято, и продолжила жевать пучок конопли.
– Дома или не дома, это скоро выяснится.
Из дома показался бородач с отвисшими щеками. От него несло перегаром и гнилыми зубами.
– Чего ты здесь делаешь, волосатик?
– Я соскучился, магистр.
– Э, да ты что. Как будто я тебя, шельма, не знаю. Чего надобно?
– Я бы выпил, магистр. Где, как не у тебя?
– Молока нет. Мокошь дает в день кружку, максимум две.
– Молоко котам вредно, – самодовольно заверил кот. – Другое дело самогон.
Дед налил в миску мутной жидкости из глиняного кувшина. Кот хлебнул один раз, фыркнул и навострил усы.
– Ух, крепкий, – с признательностью заявил он. – Будет две части огня к трем.
– Две с половиной. – Старик примостился на пороге. – Почему ты у Пекликов не сидишь? – Шляешься и еще какого-то оборванца привел.
– Пеклики сами меня ведьме передали. Но с пользой для меня, потому что именно благодаря этому я и встретил этого вот мошенника.
– Я Якуб… – Юноша шагнул вперед.
– Я знаю, кто ты. Ты ведьмин хахаль.
– Нет…
– Но будешь им, – отрезал дед. – А это все равно, что уже им стал.
– А кто вы такой, чтобы знать, что будет, а чего нет? – насторожился Якуб. – Я сам решу, чьим хахалем стать.
Старик рассмеялся, и на миг его опухшая рожа стала чуть менее отвратительной.
– Я Плохой Человек, – сказал он. – Плохой и, что еще хуже, старый. Большинство людей живут дольше, чем нужно. Когда ты стар, время становится прозрачным, как вода в ручье. Что было, что будет – все знаешь насквозь, и нет ничего такого, чего не бывало раньше. И я знаю, кто ты, и я знаю, о чем ты забыл. Нет ничего нового под солнцем, и все один хрен, – так пишет в Библии даже сам Господь Бог.
– Он так пишет? – с любопытством спросил Черныш.
– Сам почитай, если интересно.
– Котам не нужно знать буквы, – гордо выдохнул Черныш. – Коты выше слов и имен. Словом можно связать человека, но не кота.
– Ты пьешь или болтаешь? Ты такой же кот, как я святой. В прошлый раз, когда я видел тебя, ты носил перья и кудахтал.
– Во-первых, я кукарекал, а не кудахтал. Кудахтать любая наседка может, а кукарекать – только благородный кур, – возмутился кот. – А во-вторых, это неправда. Что-то ты, магистр, запутался.
– Теперь ты, кот, брешешь, как собака, – вмешался Якуб. – Видишь, не я один помню, как ты был петухом. Подвинься немного, дай миску, а то вылакаешь все сам.
– Из миски пить хочешь? – усмехнулся Плохой Человек. – Как животное?
Тогда только Якуб понял, что у него уже не кошачьи лапы, а руки, и что он стоит без труда на двух ногах и не мяукает, а говорит обыкновенно, как человек. Для убедительности он погладил себя по лицу. Ни намека на мех, ни намека на кошачьи усы, только мягкая, юношеская щетина, потому что за всю зиму и за время пребывания у отшельницы он не брился ни разу.
Плохой Человек хихикнул.
– Видишь ли, на меня почему-то не действуют всякие иллюзии, которыми все окружают себя. Может быть, для меня, старика, не только время прозрачно, но и люди. Видимо, именно поэтому я и Плохой.
– А вы тоже умеете колдовать? Как Слава? – спросил Якуб.
Дед только махнул рукой.
– Колдовства нет, есть ложь. Колдовать – значит лгать. Расколдовывать – значит показывать правду.
– Значит, по мне ясно видно, что я кот. Самый настоящий из настоящих. – Черныш вылизал миску дочиста.
– Никакой ты не кот. Ты такой лжец, что начисто забыл свой истинный облик, – заявил старик. – Выпьешь еще?
– Больного спрашивают! Выпивка такая вкусная, что грех не выпить. Если я откажусь, мне придется исповедоваться.
– Да уж! Представляю тебя на исповеди.
– Я непрестанно забочусь о своей душе. – Кот потерся о кривые икры старика.
– Ну, погоди, я наливаю гостю. А то мы его из-за твоей болтовни обошли, стыдно даже.
Плохой Человек поставил на наспех сколоченную лавку две грязные кружки и до краев наполнил их золотистым самогоном. Он указал Якубу на березовое полено, а сам присел на порог и налил коту водки в миску. На мгновение он исчез в выкопанном в земле погребе и вернулся с куском паштета и соленой репой на закуску.
– Из зайца и рябчиков. Лесные дары. – Черныш основательно обнюхал паштет. – От кого вы получили разрешение на охоту в панском лесу, магистр?
– От самого Господа Бога. Он дал Адаму в раю власть над всякой скотиной, так что и на меня она распространяется как на потомка Адама по прямой линии.
– Интересно, что бы на это сказали ясновельможный пан?
– Не задирайся, кот, ты тоже скотина. А ясновельможный пан пусть меня в жопу поцелуют. Вот. – Плохой Человек поднялся, повернулся спиной, спустил портки и продемонстрировал заросшую седой щетиной задницу. – Не будут мне тут всякие шляхтичи Божье Слово под сомнение ставить.
– Шляхтичи – нет, но с этим недостатком молока у людей проблема. Вы могли бы что-то с этим сделать, магистр?
– Сам знаешь, кто ворует молоко и для кого.
– Знать одно, а сделать что-то с этим – другое.
– Первое – не мое дело, а второе – тем более. Я Плохой Человек. Ну, пойду в деревню, скажу, кто ворует. Меня только камнями закидают, а самые глупые решат, будто это я сам молоко беру.
– Будут те, кто поверит. Как Пеклики.
– Пеклики тоже ходят за колдовством. И даже не догадываются, что ведьма даст щепотку, а пригоршню заберет. Эй, а водка-то стоит. Когда слишком долго смотришь на водку, водка начинает смотреть на тебя.
Они выпили. Самогонка шла ровно, пахла лесом и имела приятный сладковатый привкус. Якубу она чем-то напоминала халку, которую Хана иногда готовила на шабат, и это воспоминание терзало его в пустом месте, где прежде находилось сердце. С тех пор, как Якуб поселился у Славы, он не любил возвращаться мыслями к прежней жизни. Его кололи эти воспоминания, и кололи тем больнее, что он чувствовал, будто что-то выпало из его памяти. И самогон, казалось, знал об этом, однако у парня не хватало смелости спросить об этом прямо. К счастью, Плохой человек тут же налил еще на ход ноги, и Якуб утопил непрошеные мысли.
Он закусил острым от тмина паштетом, а потом репой. Якуб вдруг понял, что у Славы никогда не ел мяса – не из нищеты, а просто так. В доме отшельницы только кошки получали мясо, и то только по средам и пятницам.
Водка приятно ударила в голову и окутала виски теплой шерстью безмыслия. Так было лучше. Лес шелестел у собутыльников над головами, а они ели и пили.