– Э, да пошел ты на хрен. Я пришел за Змеиным сердцем, потому что его мне обещали змеи на поверхности земли. Хватит с меня этих загадок и этого обмана. Змеи, чары, Слава, Черныш, Плохой Человек. Одни загадки: может, так, может, сяк. Отдай сердце, или я сам его возьму.
– У меня нет сердца.
– Как это, мать твою, нет?
– А так. Отдал девушке, – отвечает Черепаха с обезоруживающей откровенностью. – Она пришла и попросила. Не угрожала, не соблазняла, саблей не размахивала. К тому же она была довольно симпатичной. Ну, я и отдал. Почему я должен был не отдавать?
Старые воспоминания вырываются наружу, и что-то шевелится в том месте, где когда-то было сердце Якуба.
– Мальва?
Но Черепаха ничего не говорит, только смотрит на Шелю серо-зелеными глазами – глазами Якуба, и Якуб ненавидит эти глаза за их наивную, телячью, крепостную тупость.
– Скажи, была здесь Мальва или не была?
– Я не спрашивал у нее имени.
Внутри Якуба, того настоящего Якуба, бушует ярость. Юноша оглядывается – Амазарака и Азараделя и след простыл. Вот что значит доверять чертям. Он крепче сжимает саблю, в запястье стучит кровь.
– Врешь, скотина. Ты не мог отдать змеиное сердце только потому, что кто-то пришел и попросил.
– За самые важные вещи не нужно платить. Ты не платишь за то, что родился, и за то, что умрешь, тоже не заплатишь. Любовь ты получаешь бесплатно, а если нет, то жалко себе такой любовью голову морочить. И чем больше платишь, тем меньше она стоит. А змеиное сердце очень дорого.
– И что, мне бы ты тоже отдал, если бы я пришел первым?
– Не отдал бы, потому что ты дурак, да к тому же саблей грозишь. Думаешь, я боюсь твоей чертовской сабли? Смотри, чтоб сам себя не покалечил.
Этого Якуб уже не может стерпеть. Вжих, вжих, рубит он саблей обеими руками, словно это топор. С Якубом Шелей шутки плохи!
Клинок вонзается в кости шеи, глубоко. Юноша нервно пытается вытащить саблю из тела. Ему удается отрубить голову Черепахе лишь на пятый или шестой раз. Тяжело дыша, он рассекает туловище монстра, стараясь не думать о его сходстве с ним самим – ведь даже родинка над ключицей у него точно такая же. С треском и хрустом он ломает ребра, острые кости калечат руки.
А внутри – пусто. Внутренности, кровяные сгустки, сероватые впавшие легкие, как в мешки. Но сердца нет.
На это говорит печальная голова Черепахи:
– Я же говорил, что нет.
XXXVI. О стране дураков
Сказывают, что Якубу Шеле не хотелось возвращаться на поверхность. Для него не было большой разницы, где находиться, над или под землей, потому что ни там, ни там места ему не было. Так он и считал. А поскольку до поверхности было далеко, а страна змей – рядом, он и собирался под землей остаться.
Возможно, следовало устроить скит, но жить в нем не как набожный отшельник, а как Плохой Человек. Скрыться и отгородиться от всех дел, пусть мир живет, как ему угодно, лишь бы где-нибудь подальше. Это, пожалуй, единственный способ не угодить под колеса жизни и не дать раздавить себя. И то неизвестно, насколько надежный.
Якуб шел по дороге под множеством солнц и слышал за собой стук деревянных колес. Его догоняла обыкновенная дощатая телега, груженная сеном и запряженная тощим и медлительным драконом на когтистых лапах. Кучер был из змеиного народа, он носил соломенную шляпу для защиты от солнца и жевал стебелек какой-то травы с хохолком. Остановив повозку возле Якуба, он что-то по-дружески прошипел и указал на охапку сена. Шеля сел.
Ехали они хорошо, а разговаривали еще лучше. Сначала они совсем не понимали друг друга, но это нисколько не мешало. А затем змеечеловек достал из рукава темную аптечную бутылочку, и оба сделали по глотку. Водка была теплой, но чистой, как слезинка, и хорошо пошла.
– Откуда ты идешь? – спросил змей.
– Оттуда. – Якуб указал назад.
– А куда?
– Туда, – Шеля махнул рукой вперед.
– О, нам как раз по пути.
Да, хорошая водка всегда помогает в общении.
Последние солнца погасли в вечерней дымке, когда они добрались до шинка. Крытая черепицей постройка с вывеской, на которой был намалеван не то красный рак, но то какое-то иное не менее уродливое существо, производила приятное впечатление. У забора на привязи стояли два дракона и жадно поедали корм, размеренно покачивая хвостами.
Внутри в клубах табачного дыма сидела компания змеелюдей, исключительно мужчин, увлеченных горловым пением. От их голосов по телу пробегала дрожь, и казалось, будто стены не просто вибрируют, а поют вместе с ними.
Посреди шинка стоял один длинный стол. Якуб и его новый приятель сели, и им тут же принесли свежий хлеб, сушеные яблоки, суп с клецками и пиво.
– Но у меня нет денег, – запротестовал Якуб.
Один змей зашипел. Не стоило мешать пению.
Еда была вкусной, а пиво, сытное и горькое, напоминало кофе из желудей. Юноша ел и слушал змеиную песню. Она кружила над столом, и хотя каждый из гуляк пел ее на свой лад, никакой дисгармонии не было. Когда кто-то хотел перекусить или у него пересыхало в горле, он ненадолго останавливался и тянулся к миске или к кружке, а уже поев и выпив, вновь включался в поток мелодии.
Крепкое пиво быстро ударило в голову, а за окнами стремительно наступали сумерки. Вскоре все помещение тонуло в полумраке, единственным источником света были лишь масляные лампы с укороченными для экономии до предела фитилями. По стенам плясали длинные тени, и казалось, что по углам прячутся какие-то фигуры, для которых не хватило места за столом.
Шеля выскользнул наружу, чтобы отлить. Что-то тревожило его, и он заметил, как вместе с ним вышли какие-то странные тени. Якуба охватил страх, и он отошел подальше, потому что в поле луна светила ярче. Звезды плясали в небе, а пиво – в голове. Юноша шел по пояс в зрелой ржи, такой же, как и на поверхности. Полю не было конца и края, но Якуб не останавливался, пока не дошел до межи, где рос огромный, корявый дуб. Во ржи было глупо мочиться, потому что зерно – это хлеб, и поэтому он только сейчас приспустил штаны.
– Думаешь, что оно у него? – зашептал кто-то в огромных лопухах на меже. Якуб тут же прекратил мочиться и навострил уши.
– А с чего бы ему у него не быть, коли он вышел от Черепахи живым. Осторожно, он что-то почуял. Раз, два – сейчас!
И они набросились на Якуба, слепой кот и хромой лис, и перерезали ему горло живьем, как на еврейской бойне.
Шеля засучил руками и ногами, как пойманный паук, и застыл. Амазарак окровавленным ножом вспорол ему грудь под ключицей и залез внутрь.
– Нет! Сука! А я говорил, что нет!
– Не говори ерунды! Должно быть! – Азарадель потянулся мохнатой лапой прямо к ране, а Якуб еще раз замахал руками и ногами и замер.
Черт ковырял и ковырял до самой диафрагмы. Он ничего не нашел. Сплюнул.
Черти со злостью пнули окровавленное тело и удалились в ночь, тихо, бесшумно, как ночные птицы. Как будто их никогда и не было.
XXXVII. О неожиданной встрече
Говорят, что жить всегда лучше, чем не жить. Якуб лежал под дубом и не жил, но плохо ему не было. Убого жил, убого сдох. Такова участь хама.
Его накрыло холодом и чернотой. Не видел он больше ни кружащих над головой звезд, ни пульсирующей луны подземного мира. Вокруг не было видно вообще ничего. Только этот холод, этот промозглый мрак. Смерть – штука вполне сносная, если бы не было так холодно. И невозможно даже задрожать, даже застучать зубами, чтобы хоть немного согреться, ибо ты уже перестаешь быть своим телом, и даже если немного еще остаешься, оно все равно отказывается тебя слушаться.
Не видел Якуб никаких туннелей с манящим светом в конце. Не удалось ему также воспарить над собственным телом. Это все сказки для тех, кто боится холода и черноты.
Сначала Якуб даже разозлился, когда кто-то подошел к нему и обнял, согревая собственным теплом. Затем, когда этот кто-то стал омывать раны, это также раздражало Якуба. Ему хотелось, чтобы его оставили в покое и позволили наконец умереть. Жизнь, вновь просачиваясь в него медленно, припекала и чесалась, подобно тому, как оживают онемевшие конечности.
– Позволь мне дальше мертветь, – пробормотал он, едва открыв застывшие губы. – Пожалуйста.
– Ты уже намертвелся. Живи.
Это женский голос. Якуб хорошо его знает. Этот голос и это прикосновение рук к лицу.
– Слава?..
Нет, это не Слава. Руки женщины пахнут гвоздикой и корицей.
Возвращающаяся жизнь печет и болит, но это хорошая боль. Восходит луна, пульсирующая и раскаленная до белизны. Должно быть, уже очень поздно. Якуб лежит в мягкой траве у полевой межи, под огромным дубом, его голова лежит на коленях Ханы.
– Это ты, – хрипит Якуб.
– Это я.
– Ты жива?..
– А ты?
Шеля щупает себе горло. Болит нестерпимо. Он едва способен говорить, но нигде не чувствует следов от ножа Амазарака. И не знает, жив он или мертв, ибо что это значит – жить?
Так и случилось, что оба они ушли на высокую полонину, за которой начиналось небо и росли бледные, едва заметные ребра Змеиного Короля. Дикие сады на склонах гор были полны твердых, сочных яблок и других плодов, персиково-бархатистых, названий которых не знал ни Якуб, ни Хана. Фрукты и пресная вода из горных ручьев хорошо укрепляли, и Шеля вскоре поправился. Он больше не задавался вопросом, жив он или мертв, и это было хорошо.
Это продолжалось несколько дней или несколько месяцев – в стране Змеиного Короля время не имело значения, и здесь всегда царила середина лета. Из белых камней Якуб построил на полонине дом. Этот дом был врыт глубоко в склон холма и имел одно крошечное окошко.
Однажды появились змеелюди. Они принесли с собой доски и помогли положить крышу, потому что с этим юноша сам не мог справиться. Через несколько дней после этого Шеля спустился в ближайшую деревню на работу, где помогал в поле собирать странные клубни с многочисленными цепкими лапками и длинными усиками.