Он в постоянной пребывал тоске.
Глава двадцать пятаяОслепление Ормузда родственниками Хосрова Бандуем и Густахмом
В Багдаде быстро слухи появились,
Что во дворце приемы прекратились.
Тот говорил: «Бахрам идет с войной,
Чтоб овладеть престолом и страной».
Другой: «Хосров привел войска для брани,
Владычествовать хочет он в Иране».
Делами царства были смущены
Мужи совета и мужи войны.
Рабы, мечтая воевать со знатью,
Вдруг перешли от похвалы к проклятью.
Стекались воеводы во дворец, —
Ормузд увидел в этом свой конец.
Войдя в зинданы и сердца волнуя,
Достигла весть Густахма и Бандуя,
Что миродержца сумрачен удел,
Крамольный дух умами овладел.
Отправили те двое из темницы
Своих людей на площади столицы,
Велев узнать им от господ и слуг,
Насколько справедлив тревожный слух.
Поняв, что день настал их долгожданный,
Они открыли тюрьмы и зинданы,
Повиновенья перешли рубеж
И подняли неслыханный мятеж.
Бездействовала стража городская,
Толпу вооруженных пропуская.
Бандуй с Густахмом были впереди, —
Мятежников опасные вожди.
Сама земля, казалось, закипела!
Приблизясь к воинам Ормузда смело,
Толпа глаза омыла от стыда,
А воинам Густахм сказал тогда:
«Пусть убедится шахская дружина,
Что преходяща сила властелина;
Вы слабыми считать нас не должны;
Хотите вы, иранские сыны,
Пойти, во имя предков, с нами вместе
И препоясаться для славной мести?
Ормузда не считайте вы царем,
На трон другого шаха возведем,
Чтоб для Ормузда горькими навеки
Ирана стали сладостные реки.
А не поможете вы нам сейчас, —
На произвол судьбы покинем вас.
Мы где-нибудь приют себе отыщем,
Чтоб край далекий нашим стал жилищем».
От этой речи вспыхнули сердца.
Сказали охранители дворца:
«Не ведал мир такого властелина,
Что руки обагрил бы кровью сына».
Вошли они, ликуя, во дворец,
Сорвали с шахской головы венец,
Свалили шаха перед шахским троном,
Глаза железом выжгли раскаленным,
Затем оставили его в живых,
Ушли, набрав сокровищ дорогих.
Померкло царствования светило,
Судьбы превратность небо нам явило.
Да не привяжется душа твоя
К непрочному чертогу бытия,
То радость в нем ты познаешь, то горе.
С добром и злом не состязайся в споре.
Живи сто лет или сто тысяч лет, —
Что ныне — мощь, в том завтра силы нет.
Влеком к добру, не говори плохого,
Да не услышишь сам плохого слова.
Глава двадцать шестаяХосров узнает об ослеплении Ормузда; он становится шахиншахом
Густахм отправил сразу из дворца
К Хосрову быстроногого гонца.
Гонец, дорогу выбрав покороче,
Как новый месяц тьму прорезав ночи,
Предстал пред новым шахом и тотчас
Поведал о случившемся рассказ.
Царевич стал желтей цветка шафрана,
Когда узнал о бедствиях Ирана.
Он молвил так: «Найдет погибель тот,
Кто на тропу беспечности свернет,
Кто, неразумный, не внимает небу,
Невежеству и злобе на потребу.
Тобой, гонец, рассказанное зло
Мне вновь дыханье жизни принесло:
Когда отец возжаждал крови сына,
Мне сделалась пристанищем чужбина,
Теперь, когда отец незряч и слаб,
Ему покорен буду я, как раб».
Он в путь пустился, как в полет орлиный,
Возглавив многомощные дружины,
И были предводителем горды
Стрелки из Ардабеля и Барды.
Когда узнали жители столицы.
Что прибыл к ним властитель юнолицый,
Тогда покой и мир обрел Багдад,
И миродержец был покою рад.
Вельможи встретили его с весельем,
Пришли с венцом, с алмазным ожерельем,
Эбеновый поставили престол.
Хосров, сияя, на него взошел,
Надел венец и так сказал мобеду:
«Я шахом стал благодаря Изеду.
Лишь тот, кто шествует путем благим,
Достоин царством управлять таким.
Моей душе чужда несправедливость —
К беде ведет всегда несправедливость, —
Я только правду в спутнике беру,
Моя душа устремлена к добру.
А вы в повиновенье поклянитесь
И этим трем условьям подчинитесь, —
Вот первое: людей не угнетать.
Второе: верность шаху соблюдать.
И третье: не глумиться над послушным,
Не быть к чужому горю равнодушным.
О злых делах пора теперь забыть,
На справедливый путь пора вступить.
Блюсти я буду, правдой вдохновленный,
Одной лишь человечности законы.
Мою увидит милость даже тот,
Кто на мое величье посягнет.
Я не склонюсь к деяньям Ахримана:
Нужны ль дороги мрака и обмана
Тому, кого возвысил род людской?
Я мир дарую людям и покой!»
Всех осенило счастьем это слово,
Они ушли, благословив Хосрова.
Глава двадцать седьмаяХосров беседует со своим отцом Ормуздом
Не мог Хосров заснуть в своем дворце,
Ночь напролет он думал об отце.
Когда петух проснулся и упало
Эбеновое ночи покрывало,
Отправился к Ормузду шахиншах
С душевной болью и тоской в очах.
Заплакал сын, когда отца увидел,
Не миродержца, а слепца увидел!
Сказал: «Властитель с мудрой головой,
Ты — Нуширвану памятник живой!
Стоял бы я у твоего престола, —
Иголка бы тебя не уколола.
Прикажешь — сделаюсь твоим слугой
И охранять я буду твой покой.
Прикажешь — этот мир навек оставлю,
Себя у ног твоих я обезглавлю.
Я не хочу ни войска, ни венца,
С восторгом жизнь отдам я за отца».
Сказал Ормузд: «Свет разума горящий!
Знай: боль моя и горе — преходящи.
Три просьбы у меня к тебе всего,
И больше мне не нужно ничего.
Во-первых: с первой утренней прохладой
Мой слух ты голосом своим обрадуй.
Пришли ко мне, прошу я, во-вторых,
Кого-нибудь из всадников лихих,
Чтоб он рассказывал мне о ловитвах,
О жарких стычках, о великих битвах,
А также пусть придет ко мне старик
Поведать о делах былых владык.
А, в третьих, я твоим дядьям, придворным,
Что льнут к тебе с усердием притворным,
Готовя втайне для тебя силки, —
Желаю смерти от твоей руки!»
«Мой шах! — сказал Хосров. — Пусть мрак и горе
Всех недругов твоих настигнут вскоре,
Но оком сердца ты взгляни вперед.
Бахрам затмил вельмож и воевод,
Он знаменит, он управляет войском
Умелым, многочисленным, геройским.
Ты на Густахма сделал мне намек.
Не он страданья на тебя навлек.
Убьем его карающей рукою, —
Нигде мы не найдем себе покоя.
Ты должен знать: от бога это зло,
От глупых слов и дел произошло.
Ниспосланной обрадуйся ты боли,
Найди успокоенье в божьей воле.
Затем послушай: старый есть писец
И всадник есть — испытанный храбрец.
Один расскажет о былых владыках,
Другой — о битвах грозных и великих.
Старик умен, а всадник — острослов,
Он знает и обычаи пиров.
Найдешь отраду в каждом златоусте,
Забудешь в одиночестве о грусти».
Сказал и, плача, вышел из дворца.
Сын оказался преданней отца.
Затем, что юноша красноречивый,
Чьи благородны мысли и порывы,
Гораздо лучше злого старика,
Чья мудрость, может быть, и глубока.