Он восседал, украшенный венцом:
Теперь Бахрам наследовал Каянам!
Начертанный на шелке златотканом
Торжественный указ принес писец.
Вельможи, созванные во дворец,
К нему поочередно подходили
И под указом имя выводили,
Свидетельствуя подписью своей,
Что Чубина — отныне царь царей.
Те подписи под царственным указом
Печатью золотой скрепили разом.
Бахрам воскликнул: «Видит сам творец,
Что ныне шахский я надел венец.
Отныне род мой будет венценосным.
Как вёсны движутся на смену вёснам,
Пусть тысячу, десятки тысяч лет,
За сыном сын, один другому вслед,
Владеют всей иранскою державой,
Конца не зная смене величавой.
Запечатлен и в душах, и в умах
Да будет светлый месяц Озармах,
Когда зарею день озолотился,
Когда от льва онагр освободился!»
В сердцах вельмож обида поднялась,
Но продолжал всесильный, не смутясь:
«Кто моему не подчинится слову,
Пусть сразу же отправится к Хосрову,
Три дня на размышление даю,
А там пусть волю выполнит мою,
Правдивый, лживый ли, трусливый ль, смелый, —
Ирана пусть покинет он пределы».
Тут все хвалу Бахраму вознесли:
«Будь неразлучен с радостью земли!»
Те, кто верны Хосрову пребывали
И нового царя не признавали,
Покинули Иран, помчались в Рум,
Исполненные скорбных, смутных дум.
Глава тридцать шестаяЗаговор Бандуя и Бахрама, сына Сиавуша
Бандуй, томясь в темнице, как в пещере,
Был уподоблен связанной пантере.
Его стерег, теряя счет часам,
Из рода Сиавушева Бахрам
И недоволен был его плененьем,
Хоть обманул, с коварством и уменьем,
Его Бандуй, что не был бы смущен,
Будь сам Бахрам в темницу водворен.
Сказал Бандуй: «Рассеется ненастье,
Хотя Хосрова запоздало счастье.
Когда-нибудь наступит светлый день,
Хотя легла на нас ночная тень.
Предвечный благосклонен к Кай-Кобаду,
Он целый мир вручил ему в награду.
Не сохранит короны лиходей,
Не сбудутся мечты его людей.
Пред ним главу склонившие вельможи
Лишь на безумцев и слепых похожи.
Поверь мне: гибель дерзкого близка.
Из Рума двинутся в Иран войска.
Ты шесть десятков дней сочти по пальцам, —
Хосров владыкой станет, не скитальцем,
Законной власти воссияет свет!»
Сын Сиавуша произнес в ответ:
«В твоих советах почерпну я разум
И подчинюсь я всем твоим приказам,
Когда ко мне пребудет справедлив
Властитель мира, милость проявив.
Но я хочу, чтоб ты луной поклялся,
Венцом, престолом и страной поклялся,
Что ты, когда в Иран войдет Хосров,
Когда румийских приведет бойцов,
На произвол судьбы меня не бросишь
И у него пощады мне попросишь».
Бандуй был в этот миг обмана чужд.
Он книгу взял, что сотворил Зардушт,
И клятву дал: «Свидетель Зенд-Авеста!
Пусть я погибну, пусть не сдвинусь с места,
Пусть кроме горестей в моей судьбе
Не будет ничего, пока тебе
Властитель не подарит перстня власти,
Пока тебе не улыбнется счастье».
Сын Сиавуша отвечал ему:
«Теперь и я свой голос подниму.
Клянусь: Бахраму западню расставлю
И недруга в сраженье обезглавлю.
Клянусь: восторжествует честь моя,
Противника настигнет месть моя.
Царем не будет признан он вовеки, —
Пока полны водой моря и реки!»
Ответствовал воителю Бандуй:
«О храбрый муж! Доверье мне даруй,
Воистину союз с тобой мне дорог.
Я ловок, осторожен, дальнозорок.
Когда Хосров достигнет торжества,
Он примет в сердце все мои слова.
Поверь, я подскажу ему решенье.
Хосров твое забудет прегрешенье,
Тебе пришлет он, милостив и благ,
Свой золотой венец — прощенья знак.
Но, верен клятве и к борьбе готовый,
Ты сразу с ног моих сними оковы.
Хосрову первым принесешь ты весть,
Что общие у вас и враг, и месть:
Пусть царь царей услышит благородный
Твой голос неподкупный и свободный».
Воитель просветлел от этих слов,
Освободил Бандуя от оков,
Сказал: «Моя душа пьяна сегодня.
В човган играет Чубина сегодня, —
Вчера решил убить я наглеца!»
Сын Сиавуша вышел из дворца,
Вступил в свой дом, мечтая о расплате,
Кольчугу мощную надел под платье.
Все это видела его жена.
Нечистая, Бахраму Чубина
Она служила, долг жены наруша,
Желая смерти сыну Сиавуша.
Наперсницу отправила она
С известием к Бахраму Чубина:
«Не доверяй ты моему супругу.
Под платье тайно он надел кольчугу.
Не знаю, вправду ль злом он обуян,
Но только с ним ты не играй в човган».
Когда Бахрам услышал от рабыни:
«Играть в човган ты опасайся ныне», —
Он всех, кто приближался на коне,
Стал ударять легонько по спине,
Притворного исполнен добродушья.
Когда дошел до сына Сиавуша, —
Кольчугу обнаружил он тотчас.
Сказал: «Змеи ты хуже во сто раз!
Кто для того, чтоб шар гонять по лугу,
Коварно облачается в кольчугу?»
Меч ненависти обнажил Бахрам
И витязя рассек он пополам.
Когда в столице шахской, повсеместно,
Об этой казни сделалось известно,
Померкло для Бандуя солнце дня.
Дрожа от страха, сел он на коня,
Надев кольчугу, шлем и меч индийский…
Людей, что к заговору были близки,
Собрал он, и помчались все отсель
Поспешно по дороге в Ардабель.
Бахрам был в ярости жесток и страшен.
Казалось: кровью гнев его окрашен!
Тюремщика Махруя он призвал.
«Веди ко мне Бандуя!» — приказал.
«О царь царей!» — тот молвил, страх почуя, —
Ты сердца не тревожь из-за Бандуя.
Едва казнен был соименник твой, —
Умчался, будто ветер, пленник твой».
Поник мироискатель головою.
Он понял, что Бандуй всему виною,
Затем, что хитростью к себе в силок
Он сына Сиавушева завлек.
Раскаялся Бахрам в убийстве друга.
Он восклицал, ведя коня средь луга:
«Тот жалок, кто забыл: где враг, где друг.
Тоска — внутри его и мрак — вокруг.
Бывает так: кто дорожит здоровьем,
Стоит беспечно пред клыком слоновьим.
И тот, кто мужества не сохранил,
Бесстрашен в час, когда бушует Нил.
И так бывает: воин робок сердцем,
А вынужден сражаться с миродержцем,
Он поднимает бурю мятежа,
Но от возмездия бежит, дрожа.
Те люди снисхождения достойны:
Погибелен их жребий беспокойный.
Но лучше на разбитых плыть ладьях,
Чем поспешить, по глупости, в делах:
Спеша, ты ищешь света, как незрячий,
И никогда не видишь ты удачи.
О нет, скорей похож ты на глупца,
Который, взял в проводники слепца.
Дракон не станет другом полководца:
Погибнет воин, а дракон спасется.
Кто ради опыта вкушает яд,
Умрет, подобным опытом богат!
В начале самом не убив Бандуя,
Как оправдание себе найду я?
Бесчестный, от моих ушел он рук,
Из-за него погиб мой лучший друг.
Теперь, покорен гневному Яздану,
Свою вину оплакивать я стану».
А между тем, стремясь в чужой предел,
Бандуй с отрядом, словно вихрь, летел.
Кругом была бесплодная пустыня,
Приют зверей, безводная пустыня.
Но вдруг жилье заметил жадный взор:
То армянин Мусиль разбил шатер.