Всё казалось ему прекрасным. Иногда Тиодольф оглядывался и по левую руку от себя видел длинную долину с узким входом, где тёк ручей и тёмные тисы прижимались к скалам. По правую руку тот же ручей, журча, петлями спускался с уступа большого холма. Над головой воина поднималась луна, а откуда-то снизу доносились свист ржанки и трели кроншнепа, чётко слышные спокойным тихим вечером. Где-то далеко раздавались приглушённые голоса его товарищей, оставшихся на вершине, звуки песен и перекличка охраны. Это тоже была часть милой его сердцу жизни, повторявшаяся снова и снова. Тиодольф улыбнулся, почувствовав счастье. Он любил грядущие дни, он страстно ждал их, как юноша на месте свидания ждёт звука девичьих шагов.
Так сидел Тиодольф, и мечты отгоняли от него беспокойство. Наконец, сон одолел князя, и великий воин Вольфингов начал клевать носом, словно старик в углу у печи. Он заснул, и волнения его улеглись, но вместе с этим всё стало казаться ему пустым и глупым.
Вскоре он вздрогнул и проснулся. Стояла глубокая ночь. Ветер совсем стих, и все звуки, кроме журчания ручейка и то и дело раздававшихся криков дозорных, казались глуховатыми. На небо поднималась луна. Лунные лучи отражались в каждой волне небольшого озера перед Тиодольфом, и казалось, что оно светится. Запруда наполнилась до краёв, и вода теперь перетекала через плотину. Тиодольф поднялся с камня, снял боевые доспехи, бросил Плуг Толпы на траву рядом с собой и решил искупаться, но, будучи ещё сонным, задумавшись, остановился. В это время плотина не выдержала, и течение выбило один из камней, а затем другой, потом ещё два или три, а после мягким ударом столкнуло все, и ручей с плеском побежал по долине, за минуту или две заполнив все маленькие впадины. Тиодольф, тихо посмеявшись этому, перестал расстёгивать котту, прилёг на траву рядом с камнем и, оглядев долину, сразу же заснул. Снов он не видел.
Когда он снова проснулся, ещё была ночь. Но луна стояла низко, и в небе над холмом уже появились первые проблески зари. Тиодольф какое-то время лежал, собираясь с мыслями и стараясь вспомнить, где он, как обычно бывает с людьми, проснувшимися после глубокого сна. Затем он вскочил на ноги и оказался лицом к лицу с женщиной. Кто же она, как не Солнце Леса? Тиодольф не удивился. Он протянул руку и дотронулся до неё, хотя ещё не вполне сбросил с себя тяжесть сна и не вспомнил всего, что случилось с ним вчера.
Женщина немного отстранилась от воина, и взгляд Тиодольфа прояснился. Он увидел, что она была босая, в лёгком чёрном платье. На руках её не было золотых колец, на шее не было ожерелья, а на голове – короны. Но она выглядела столь прекрасной на исходе этой ночи, что он вспомнил её красоту, открывавшуюся в солнечном свете дня. Воин громко рассмеялся, радуясь встрече, и спросил: «Что случилось, Солнце Леса? Или это такой новый обычай твоего рода и всех божеств – одевать невесту как только что пленённую невольницу или как женщину, потерявшую всю родню и ставшую бродяжкой? Кто же тогда будет стремиться в Жилище Асов и взбираться к Дому Богов?»
Солнце Леса отвечала ему, не подходя ближе, но таким нежным голосом, какой способен проникнуть в самое сердце:
«С последней нашей встречи поселилась
Глухая грусть в моей груди. Со смертью
Тебе приятны игры, ты считаешь
Весёлыми подобные забавы.
Я знаю твоё сердце – в нём отвага
Живёт, и ты, в защите не нуждаясь,
Моё разрушишь счастье. Верно, воин,
Невольница перед тобой предстала —
Невольница печали. Злое горе
Меня одежд лишило и терзало
Насмешками. И верно – божество
Перед тобой, но божество не в силах
Любовь к тебе преодолеть, о, смертный».
Она посмотрела на него с тоской, некоторое время оставаясь на месте, но, наконец, не сумев сдержать себя, подошла к нему, взяла его руки в свои, поцеловала его в губы и, лаская, произнесла:
«О, где же твои раны, милый мой?
Как отвернулись копья от груди,
Когда война шумела, словно буря,
Когда сильнейшие вступили в смертный бой
С сильнейшими? Сегодня миновало…
Но что расскажут завтра о тебе?
Быть может, разнесётся слух, что умер
Могучий Тиодольф, едва лишь битва
Успела разгореться. Скажут люди:
Неверными его удары были,
И вот уж тело мёртвое лежит
В пыли дорожной. Жизнь, что вечно людям
Светить должна, разбилась, прервалась».
Тиодольф ничего не ответил, а только улыбнулся, но не её словам, а приятному голосу и прикосновениям рук. Эта женщина испытывала такую сильную любовь, что сама печаль преображалась силой этой любви. Солнце Леса продолжила:
«Ты говоришь, бродяжка я. Послушай —
Нет места божеству среди богов
И не найдётся на земле приюта,
Коль радость умерла в груди. Грустит
И человек, но грусть его прервётся
Со смертью. А печаль богов бессмертна.
Бродяжка я. Когда в твоих объятиях
Впервые безмятежно я лежала,
Во мне угасло божество, и славы
Я только для тебя желала в жизни.
Передо мной до дня последней битвы
К богам закрыты двери. Мою душу
Пленил могучий воин, и он бросит
Её во тьму, сам погрузившись в бездну.
Ты по пустой земле пройдёшь, где зёрна
Никто не сеет. За тобою следом
Пойду твоей невольницей к кургану,
Где ты, такой любимый и желанный,
Останешься навеки! Есть ли польза
Просить у горсти тлеющих костей
Любви и помощи? У них нет чувств и мыслей —
Вот, Тиодольф Могучий, чем ты станешь!
Такой родной и близкий – кучкой праха!»
Он, нежно лаская её руки и плечи, с любовью ответил:
«Я Тиодольф Могучий, мудрый воин,
Но я не вижу этой мрачной, тёмной
Безрадостной могилы, нет, мой взгляд,
Пронзив века, любуется весельем
Прекрасных юношей и дев из рода,
Что Домом Вольфингов зовётся. Каждый день
Я вновь рождаюсь в песнях и преданьях,
В самой их жизни – каждый новый день.
Я с ними связан, я звено цепи,
Скрепляющей прошедшее с грядущим,
Но ветхости могильного кургана,
Где нет ни сумерек, ни светлых дней,
Мне видеть не дано, как ни стараюсь.
Сей образ растворяется в другом:
Я вижу пир, Рог Памяти над залом
Подняли, чтобы выпить за героя,
За Тиодольфа Старого – и с теми,
Кто празднует в кругу своих родных,
Могучих Вольфингов, я буду вечно жить.
И с тем юнцом, что жаждет ярой битвы
И видит по ту сторону стола
Мечей калёных пламенную жатву —
В его виденье будет Тиодольф,
Что прежде появления на свет
Того юнца, за Вольфингов отдал
Свою могучую, стремительную жизнь».
Когда он закончил, Солнце Леса рассмеялась. Голос её был нежным, но смех – горьким. Она сказала:
«Нет, воин, ты умрёшь и не увидишь
Ни зала бражного, ни Вольфингов детей,
Что бегают в стенах родного дома,
А я останусь жить, и мои мысли
Все будут о тебе, я тщетно ждать
Осуждена ответа от того,
Кто никогда на чувства не ответит».
Воин вновь улыбнулся и проговорил:
«Я не узна́ю этого ни здесь,
Ни в ветхости могильного кургана,
Но ты… О, ты сомнения отбрось —
Я буду жить в тебе, любовь бессмертна,
Пока есть память».
Казалось, Солнце Леса не слушала его. Она, слегка отстранившись, стояла, глубоко погружённая в свои мысли, затем развернулась и отошла на несколько шагов, а там наклонилась, подняла что-то (а это была чудесная кольчуга) и вернулась к Тиодольфу. Она произнесла:
«Скажи мне, Тиодольф, но почему
Не носишь ты средь бури копий эту
Прекрасную кольчугу, что ковал
Железный молот в кузнице? Ты мне
Не веришь иль в решении богов
Ты сомневаешься, раз в бой идёшь упрямо
С незащищённой грудью? Иль тебя
Так гордость обуяла, что лишь смерть
Тебе достойной кажется наградой
И лучшей, чем моя любовь, скажи?»
Тиодольф ей ответил: «Солнце Леса, ты властна спрашивать меня, почему я не надел в битву твой дар, чудо мира, кольчугу, сработанную гномами! Но что же ты говоришь? Я не сомневаюсь ни в твоей вере в меня, ни в твоей сильной любви. Что же до воли богов, то её я не знаю и не могу знать и не ведаю, как изменить. Ты говоришь, что мне желанней смерть, чем твоя любовь, но я не понимаю этих слов. Не скажу, что люблю тебя больше самой жизни, ибо моя жизнь и моя любовь есть одно, их нельзя разделить.
А теперь послушай и о кольчуге. Я разгадал, что ты не просто так хочешь, чтобы я надел в битву твой дар, эту чудесную кольчугу. С ней связан какой-то рок. Если я не надену её, то, возможно, паду в сражении, но если надену, со мной может случиться что-то недостойное воина Вольфингов. Я расскажу тебе, почему провёл уже два боя с римлянами, не надевая кольчуги, и почему оставил её (я вижу, ты вновь принесла её мне) под крышей бражного зала Дейлингов. Когда я вошёл к ним в кольчуге, меня встретил один древний старец, в прошлом отважный воин. В глазах его читалась такая любовь, словно он был отцом нашего народа, а я тем, кто идёт следом за ним, продолжая жизнь. Когда же он увидел кольчугу и дотронулся до неё, любовь его охладела, сменившись грустью. Он молвил тогда пророческие слова, и они предвещали горе. Я помню, что ты сама говорила об этом даре, помню и о твоих просьбах надеть кольчугу, и не могу не думать, что одному человеку она принесёт спасение, а всему народу – гибель.
Скажешь ли ты, что это не так? Тогда я надену её и буду жить счастливо и умру счастливо. Если же ты скажешь, что я прав, что в кольчуге заключено проклятье, то тогда ради спасения народа я не буду носить кольчугу с её проклятием и погибну славной смертью, но благодаря мне наш Дом будет процветать. Или наоборот, ради тебя, я надену кольчугу и останусь в живых, но род наш окажется на грани жизни и смерти, а я не смогу помочь ему и не смогу больше принадлежать к роду Вольфингов, не смогу оставаться в его бражном зале. Так что же ты скажешь?»