ющие тот дальний берег, уже подпали под руку Римлян – когда силой, когда обманом, и воины их теперь выходят на поле битвы вместе с Волохами и помогают им. Таких мы тоже встречали, и бились с ними, и брали пленных, которые поведали нам и все это и более, о чем здесь не время рассказывать.
Смолкнув, Борк оглядел могучее сборище, внимая долгому ропоту, последовавшему за его речью, а когда голос народа утих, заговорил снова – уже нараспев:
Таково мое слово ныне! Но должны вы сердцем понять,
Что захватчики-горожане о Марке сумели узнать.
Они знают о наших покосах, они знают о наших полях,
И наша жизнь среди леса для них словно пыль в глазах.
Они знают о доблести наших юношей, и о красе наших дев,
А все, что они не могут украсть, возбуждает в их душах гнев.
Ибо жадности их нет предела, несытые их глаза,
Их руку не остановит ни дитя, ни вдовы слеза.
Жажда крови сжигает их душу, алчут пыток и горя они,
Косят ниву мечами и сеют злобу – на грядущие дни.
Милосердие ими забыто, все надежды пускают под нож,
Коварством давно знамениты, и оружие их – ложь.
Всю высокую древнюю правду, красоту отошедших лет
В крови они замарают, смехом злым их будет ответ.
О! проклятие близится мира, ибо взятые нами в бою
Говорили, что войско Рима копит злобную силу свою,
И вот-вот на просеки хлынет, лес затопит, о люди Черты.
Половодьем нежданным отымут наши с вами земные мечты.
Ждите горя, о люди Марки! Ныне довольно слов.
Пусть говорит железо: с оружием на врагов!
Он закончил говорить, и глубок, и долог был ропот, охвативший рать свободных людей; Борк тем временем, звеня оружием, спустился с Холма Говорения и стал среди своих родичей.
Тогда вышел вперед муж из Шилдингов-Щитичей Верхней Марки и поднялся на холм. Он с самого начала говорил складно, потому что был прославленным сказителем:
Внемлите! Из рода я Шильдингов, и Гейрмундом кличут меня.
Половину луны назад на холмы отправился я.
Я вышел с оружием и один, ибо в давнем родстве
Мы с Хундингами из Племени Гор,
В давнем родстве и свойстве.
Я любил деву из их числа, и дом ее был недалек
От границы с Племенем Гор, чей бой свиреп и жесток.
Многих мечом встречали они, кров защищая свой.
И сердце мое веселилось в пути, и радовал путь под ногой.
Я думал о радости завтрашних встреч, о деве, чьи медовы уста,
О доблестных Хундингах, о мудрости их, идя в родные места.
Я видел в мыслях высокий чертог, чашу с приветом вздымал,
Но вдруг за холмом, где жили они, дымный столб увидал.
Лежал предо мною последний холм, скрывая Хундингов кров,
И черен был дым, и мрачен был дым, и был этот дым суров.
Помедлив на миг, поправил я меч, стиснул в руке копье,
Внимая себе, внимая тому, как плачет сердце мое.
Клубился сей столб, ничуть не похож на ждущий гостя очаг,
Недолго промедлил я, ибо гнев рождался в моих очах.
Но был осторожен я, и с холма украдкой вниз поглядел
Воистину там, внизу подо мной, Хундингов кров горел.
Повсюду в ограде лежали тела отважных, кто пал сражен
А между ними вязали детей, юниц и девиц, и жен.
Как белые рыбины на шнурке, лежали они на траве.
Лососи, пойманные рыбаком в седой водяной глубине.
Тут гнев вскипел и меня ослепил, но все-таки я разглядел
Внизу людей в железной броне, расхаживавших без дел.
Так ходит воин, закончив бой, и понял я: вот он, враг.
Я видел их пики, деянья же их ясны были мне и так
И я послал своего коня – вниз – резать, рубить и бить,
Снять свою жатву, а там уже и смертную чашу испить.
Но тут на склоне передо мной смуглый вдруг вырос муж.
Железный шлем и железный меч – волошская речь к тому ж.
Взмахнул коротким как нож мечом, и я тогда увидал
Ему подобных еще пять душ, в руках их горел металл.
Тогда метнул я свое копье, враг принял его на щит,
И навзничь упал, покатился вниз, подальше от конских копыт.
Но этот бросок и паденье врага мою поумерили прыть.
И я повернул, обнаружив в себе одно желание – жить.
И я пришпорил коня и вот, не зная ни троп, ни дорог,
Понесся прочь… от погони врага уберег меня, верно, Бог.
Я съехал в долинку, и терн густой укрывал ее дальний конец,
Свистела ржанка, и песню свою черный твердил скворец.
Тут шелохнулась ветка, и… о! дрозд из кустов взлетел:
В чаще терновой муж нагой, дотоле таясь, сидел.
Подъехав ближе, увидел я знакомца и друга притом
Счастливых дней, когда счастье еще не оставило
Хундингов дом.
Я спросил у него, как пал их род, но велел он мне ехать прочь,
Тогда я взял его на седло, и покуда не пала ночь,
Мы скакали вперед под прикрытьем лесов,
Но когда нас укрыла тьма,
Бег окончился наш, и услышал я, как в сражении гибнут дома.
Враг явился внезапно, и бились они, не жалея ни сил, ни себя.
А потом вспыхнул кров, и тогда чужаки навалились,
мечами рубя
Посекли их мечами, и вражья рука наносила не медля удар:
Брали в плен молодых, и губили всех тех, кто был стар.
Чтобы мукой унять побежденных, потом их раздели совсем донага,
Тут и случай помог, и Гот, встреченный мной, сумел убежать от врага.
Много важного, нужного в ратных делах он об этих Волохах рек,
Но одно лишь запомните, други, а там да поможет нам Бог:
Эти люди войною на Марку идут, и помысел их о нас,
Ибо толмач помогал им – и в тот самый день и час
Расспрашивал пленных о наших краях, о рати людей Черты,
О тропах, дорогах, что знает всяк: сосед, и друг мой, и ты.
К оружию, родичи! близок враг, немного ему идти,
Пятнадцать дней миновало со дня, что стал началом пути,
Когда враги взяли Хундингов весь, взяли ее копьем:
Крепкое войско и быстрое идет с мечом и огнем.
Закончив свое слово, Гейрмунд, бряцая оружием, сошел с холма и направился к своим родичам. Тут с другой стороны кольца на горку отправился еще один муж. Рыжеволосый и рослый, одетый в куртку из козлиной кожи, с небольшим топориком в руке и колчаном стрел за спиной, начал он свою речь:
– Я живу в Чертоге Хроссингов, Хроссингов-Болотичей из Средней Марки, и теперь стал им родичем, но рожден был прекрасной и могучей женщиной из племени Кимвров, захваченной на войне, когда я еще находился в ее чреве. А зовусь я Рыжим Лисом. Видел я, видел и остался живым, посему внемлите! Речь моя будет короткой. Многим известно, что я охотник и знаю Сумеречный Лес, его тропы и тропинки лучше многих. Целую луну назад зашел я пешком от Мидмарки через Верхнюю Марку в пущу на юге, за которой раскинулась вересковая пустошь. На рассвете, миновав перешеек, я спустился в небольшую долинку, еще прикрытую туманом. На краю ее, под рябиной на траве спал человек – меч и щит его висели на ветке над его головою, лошадь паслась невдалеке. Наложив стрелу на лук, я подобрался к нему, но, оказавшись рядом, я увидел, что передо мной Гот и сын Гота. Не боясь более, я опустил лук, подошел к спящему и разбудил его; он в ярости подскочил на месте. Я сказал: «Неужели ты будешь гневаться на родича, встретив его в безлюдном краю?» Тем не менее он потянулся к оружию, и я бросился вперед, чтобы не дать ему схватить меч, но едва не получив удар снятым с груди ножом, отступил, ибо противник был для меня слишком силен, и он проскочил мимо меня; тут я ударил его сбоку по голове своим легким топориком, который зову Младенцем Сечи, и нанес большую рану. Он рухнул на траву, ибо удар, как выяснилось, оказался роковым для него. Мне было жаль, что я убил его, человека племени Готов; впрочем, иначе он сам убил бы меня, поскольку очумел от сна и впал в ярость. Но он умер не сразу и сперва попросил воды. Рядом с деревом, по другую сторону его, из земли выбивался ключ, и я наполнил водой большую раковину, которую ношу с собой и подал ему. Я хотел спеть над ним останавливающий кровь заговор, однако он сказал: «Не поможет. Я пропустил крепкий удар. Кто ты?» Я ответил: «Приемыш из рода Хросслингов, мать моя взята в плен на войне, а имя мне Лис». Ответил он: «О Лис, я получил от тебя по заслугам, ибо я родом из Илкингов и гостил за Великой Рекой у Бургундов. Римляне властвуют над ними, и они выполняют волю чужеземцев. Так поступил и я, будучи всего лишь их гостем. И вот я, человек Марки, вышел против своих соотчичей – из страха и ради денег! Ты, чужой среди родовичей, убил предателя и труса. Я получил по заслугам. Дай мне еще пить». Так я и поступил, тогда он сказал: «Не окажешь ли ты мне услугу ради своего же собственного рода?» – «Да», – ответил я. Сказал он тогда: «Я послан гонцом в Римский Острог, чтобы показать врагам дорогу в Марку и провести через чащи и пущи. За мной последуют и другие проводники, но не ранее, чем через дня три или четыре. И, пока они не придут, никто среди Римлян не будет знать, что это не я, а ты. Если согласишься, раздень меня, когда я умру. Возьми себе мое платье; сними это кольцо с моей шеи – оно служит мне знаком, – а когда спросят тебя, ответишь: „Предела нет“ – таково назначенное слово. Ступай на юго-восток вдоль долин, оставляя Бродшильдфел по правую руку, и пусть твоя мудрость, Лис, приведет тебя к стану Римлян, а потом обратно к своим родичам, со всеми вестями, которые тебе удастся собрать. Ибо Римляне пришли сюда во множестве. Дай мне пить». Испив снова, сказал он: «Обладатель сего знака среди речных Готов зовется Хросстиром. Такое имя носит он среди трусов. Укрой дерном мою голову. Пусть смертью я искуплю жизнь». С этими словами он откинулся навзничь и умер. Выполнив его просьбу, я взял его доспех стоимостью в шесть говяд и примерил. А потом укрыл убитого дерном в той долинке, спрятал свой же лук и прочее снаряжение в терновнике неподалеку и отъехал на его коне. День и ночь ехал я, а после явился к стану Римлян, а там отдался в руки дозорных и они отвели меня к своему Князю, человеку суровому и мрачному. Он сказал мне грозным голосом: «Назови свое имя». Я ответил: «Хросстир из Речных Готов». Тогда он спросил: «Какой предел?» И я ответил: «Нет предела». «Знак», – молвил он, протягивая руку. И я подал ему кольцо. «Значит, не врешь», – сказал он. В сердце своем я думал: «Ошибаешься, господин» – и веселился. Тогда он принялся задавать мне вопросы, и я отвечал на них бойко, и говорил, что хотел, не произнеся ни слова истины, если только она не могла обратиться ему в ущерб, и душа моя радовалась этой лжи. Так думал я: «Пусть приходят теперь предатели и рассказывают ему правду – он не поверит ей, во всяком случае сразу». Князь же, слушая меня, ни разу не усомнился, иначе приказал бы вызвать своих палачей, чтобы они муками вырвали у меня правду. Я сам видел такое потом, когда при мне пытали взятых в плен мужчину и женщину из Горного Народа. Оставив его, я обошел весь острог, все замечая и ничего не опасаясь; увы, там было много горестных полоненных Готов, клявших меня и называвших предателем, угадывая по одежде, что я принадлежу к их племени. Там я провел три дня и узнал все, что было можно и об остроге и о воинстве Римлян, а на четвертый день, утром, отъехал якобы на охоту, и никто не преградил мне путь, ибо не было у них сомнений. И я направил свои стопы домой, в Верхнюю Марку, а по пути гостил у Гейрингов. Хотите ли вы услышать от меня об обычаях этих Римлян из острога? Времени мало, и речь моя затянулась. Хотите ли? Тут поднялся ропот: