Только ни счастья, ни горя в могилу не прихватить.
Он жил, и своею жизнью сам отсчитал итог
Ради детей и потомков, и да простит его Бог.
Так этот мир устроен, и солнце нового дня
Видит род на месте пустыни, не знавшей живого огня.
И роду сему во славе цвести и плодоносить,
Чтоб родились мужи и девы, которым назначено жить.
Красою своей обилен Готский народ, и все ж
Деяния летней славы куют себе зимний нож.
Корни лета уходят в могилу, но, зелен и част,
Весенний росток пробивает еще ледяной наст.
Так и каждый род преступает сей незримый порог;
Вчера неизвестный, ныне строит он свой чертог.
И каждому роду должно встретить свою ночь,
Когда ни один не скажет, уйдет ли она прочь.
Вот и теперь Дом Вольфингов меж мраком и ночью стоит,
Узок путь, и по пропасти с каждого бока лежит.
Слева от нас – дни забытые, справа – дни, которым быть,
И племя, которому Вольфингов суждено на земле сменить.
Тени вокруг сгущаются, но вечер ли стал на порог,
Или гроза полдневная, и цел будет наш чертог?
Незыблем стоит он покуда и ветра выносит напор,
И не склонит главы своей под молний острый топор.
Слышу битвенный грохот, вижу натиск врагов,
Вступивших на место Схода, не знающее годов.
Вижу груды убитых, и торжествует чужак,
Готы пред ним уходят, земля алеет как мак.
Пал в этой битве старый, мечом сражен молодец,
Но это всего лишь начало, это еще не конец.
Дальше я вижу Князя, в руке его Ратный Плуг.
Без шлема и без кольчуги пашет он бранный луг,
И встает с ним раненый рядом, оставляют живые лес,
Но это лишь только начало последующих чудес.
И вот из сумятицы боя пораженье победой встает,
Крик раздается победный, рог, ликуя, поет.
Родовичи окружают взятый с боя полон,
Оставляют ворону долю, а герой в земле погребен.
Есть средь них лица знакомые, помнит их наш чертог,
Но погибель Дому Вольфингов Рок еще не изрек.
И солнце восстанет завтра, озарит наш холодный кров,
А искавшие нашей смерти сойдут в земляной ров.
Холсан умолкла, однако же лицо ее, не переменившееся во время пения, не изменилось и теперь; посему все хранили молчание, уже радуясь новой победе, ведь Холсан еще не закончила свою повесть. По прошествии не столь уж короткого времени, она заговорила снова:
Я не знаю, что приключилось, и где витает мой дух,
Ибо в смятении сердце, свет пред очами потух.
Но то, что я вижу было – в какой-то далекий день.
Вот стоит полководец Римлян, и стена его прячет тень,
А рядом с ним Гот по крови, и как будто бы друг и друг
Говорят, но не слышу ни слова, что молвят уста этих двух.
Но вот туман набегает, их прячет в моих очах,
И уносит меня к Крову Вольфингов, да сияет его очаг.
Голос Холсан почти совсем умолк на последних словах, и она осела на стул. Стиснутые пальцы разжались, веки прикрыли светлые глаза, и грудь более не вздымалась теперь, когда было сказано слово и она наконец уснула.
Смущенные и несколько приунывшие от последних слов Холсан родовичи не стали ни расспрашивать, ни будить ее – чтобы не огорчить, а посему отправились по постелям, где и провели остаток ночи.
Глава XIVХолсан проявляет осторожность в отношении лесных троп
Рано утром люди поднялись; женщины и парни, не выходившие в ночное, приготовились идти на поля и луга, потому что последние дни выдались солнечными; пшеница давно отцвела, и надо было готовиться к жатве. Позавтракав, они взяли полевые орудия, однако сердца их отягощали последние слова Холсан. Сомнения еще не оставили Вольфингов, и не было среди них человека, настолько веселого, как подобало бы в такое утро.
Сама же Холсан поднялась на ноги среди первых, и казалась не приунывшей – напротив, куда более радостной, чем было в обычае у нее – и привечала каждого, – и старого, и молодого.
Однако когда все собрались уходить, обратившись к народу, она сказала:
– Задержитесь немного и подойдите к помосту, чтобы выслушать меня.
Все собрались возле нее, и, став на свое привычное место, она начала:
– Женщины и старцы рода Вольфингов, слыхали вы вчера вечером новости от меня?
– Да, – отозвались все.
– И победными ли были эти новости?
– Да, – повторили Вольфинги дружно.
– И хорошо это, – сказала Холсан, – не сомневайтесь. Но внемлите: не мудра я в войне, как наш Тиодольф, Оттер из рода Лаксингов или Хериульф Древний – хотя уступает он им обоим в премудрости. Тем не менее правильно будет, если вы назовете меня своей главой, пока в доме нашем нет воинов.
– Да-да, – согласились они, – да будет так.
А старый воин по имени Сорли, сидевший ныне в кресле, потому что более не был пригоден к далекому переходу, сказал:
– Холсан, мы ждали этого; потому что мудрость твоя не как у жены-прозорливицы, а как у дочери воина. Мы знаем, что сердце твое высоко и горделиво, и ты не боишься смерти, если только послужит она жизни рода Вольфингов.
Улыбнулась она как солнце и ответила:
– Значит, вы принимаете мою просьбу?
И все от всего сердца вскричали:
– Да, Холсан, пусть будет так.
Сказала она:
– Внемлите же: всякий из нас знает, что к востоку от Чернавы, когда подходит она к околицам Бэрингов и их Великому Крову, чаща становится гуще, однако же рассекает ее широкая просека; я часто бывала там. Если пойти дальше, лес окончится, начнутся пустоши, где скалы поднимаются над осыпями. Там плодятся кролики без числа; ради них собираются дикие коты и лисы; летом ходит там серый волк, и волчица его ведет за собой щенков, и всякому хватает еды. Лысый орлан парит над этим урочищем, рядом с ним реет коршун и трепещет крыльями пустельга, потому что много мышей и землероек водится между камней. Никто из этих тварей не боится меня и не пугает. После же, за этими скалами, вновь начинается лес, но не густой: сперва из трещин в скале поднимаются клены, а с ними рябины, но и тех и других немного. Повсюду встретишь там заросли орешника, через которые нетрудно пройти, а потом и дубы стоят посреди просторной поляны, за нею же начинается буковый лес, густой поверху, да редкий снизу. Это я знаю сама, потому что доходила туда и дальше. Легкая дорога проводила меня к откосам, откуда видела я снежные горы за Великой Водой. А теперь не страшитесь, но укрепитесь духом! Ибо видела я, наяву или во сне, или же просто подумалось мне, что легким этим путем пройдут Римляне в Марку. Разве не откроют им этот путь трусы и предатели, которые под одеждами и телами Готов прячут сердца и души врагов? Разве грабители не слыхали о Тиодольфе и о нашей священной лампе, имя которой я ношу? Разве не скажут они себе: «Зачем нам тратить труды и время, выламывая запертую дверь, когда другая готова распахнуться перед нами. Через поселение Вольфингов лежит путь к сокровищнице людей Марки; навалимся же сразу на них и не будем тратить время на бесконечные стычки. Ведь одолев Вольфингов, мы получим все; Готы станут нашими трэлами, а мы будем их убивать, мучить и бесчестить в свое удовольствие, и увеселять свою душу чужим горем и страданием. После же уведем к себе в города кого захотим, чтобы еще больше увеличить их боль и продлить нашу радость». Так решат они. И потому по воле моей, пусть самые сильные и крепкие из женщин возьмут коней – и будет их десятеро и одна старшая – и отправятся по мелководью к жилищу Бэрингов, чтобы сказать о нашем решении стеречь все лесные тропы… ворота, ведущие в Марку, где легко идти редколесьем. Пусть выделят они из своих людей столько, сколько сочтут нужным, и присоединятся к вам назначенные ими, чтобы по всему лесу распространилась цепочка дозорных. Однако же двое пусть затаятся вне леса возле готовых коней, и, если что случится, немедленно скачут с вестями в Бург на Колесах и в Верхнюю Марку. Среди одиннадцати старшей назначу Росшильд, пусть будет она вождем и выберет самых крепких и тяжелых на руку среди наших дев. Ты согласна, Росшильд?
Шагнув вперед, та ничего не сказала, но только согласно качнула головой; и скоро уже среди шуток и смеха довершила свой выбор, ибо никто не думал здесь об опасности.
Потом все десятеро собрались вместе: прочие расступились, и возле Росшильд оказалось десять дев – сильных, почти как мужи, высоких и длинноногих, загорелых от солнца и ветра… Труды в поле их не утомляли, и с охотой проводили они ночи свои под открытым небом, потому что предпочитали слышать пение жаворонка, а не мышиный писк; платья же их на вороте и на запястье открывали тело белое, как цвет бирючины.
Тогда сказала Холсан:
– Теперь вы слышали слово; выполним же его, Росшильд, а Бэрингам передай другое: пусть все, кто остался у них дома, не ждут с мечом и факелом возле своего крова, пока придут к ним Римляне. Да направятся они сюда – оборонять ли чертог или укрываться в лесу вместе с нами – как потребует того нужда; ибо где множество, там и сила. Вы же, девы, выслушайте совет: пусть каждая прихватит с собой острый маленький нож. Если захватят вас и решите вы, что непосильны будут муки (ведь Римляне умелы в пытках), погрузите их острия в ваши тела – там, где жизнь ближе всего подходит к коже, и с доброй новостью на устах отправляйтесь к Богам. А пока пусть Всемогущий Владыка Богов поможет вам, а с ним и все предки нашего рода.
Договорила Холсан, и без промедления девы выбрали себе то, что хотели – топор, копье или меч; две взяли с собой луки с колчанами, и тогда все оставили чертог.
Вскоре заседлали коней и взнуздали. С радостью поднялись девы в седла и со всей поспешностью направились по мелководью, прочие же громкими криками выражали им свое одобрение. После оставшиеся собрались заняться дневными делами, и уже приготовились разойтись – каждый к своей работе. Но тут, не успели они сдвинуться с места, там, где поле переходило в луга, появился быстрый бегун, как раз миновавший отъезжавших девиц. Он помахал им рукой и что-то крикнул, но бега не замедлил, со всей быстротой поспешая по меже через пшеницу. Тогда поняли все, что видят нового гонца от рати; собравшись поближе друг к другу Вольфинги стали ждать, и когда бегун приблизился, сразу заметили, что перед ними Эгиль, самый быстрый из Вольфингов. С громким криком он приблизился к дому, запыленный, утомленный дорогой, но полный рвения. Родовичи встретили его с любовью и готовы были уже провести гонца в чертог, чтобы мог он умыться, вкусить яств и брашен и выслушать похвалу себе.