ный Плуг, Римляне не стали преследовать наших, отступавших ранеными или невредимыми. Мы приняли их в свои ряды и, забрав всех, чуточку отступили, угрожая врагу, чтобы копья более не долетали до нас – в отличие от стрел и пулек. Этим и окончился натиск Хериульфа.
Тут Эгиль умолк, и никто не говорил даже слова: все молча глядели на него, как если бы на теле гонца изображена была вся битва. Многие женщины успели уже уронить тихую слезу по Хериульф, те из них, кто был помоложе, горевали о молодцах Илкингах и Бимингах, поскольку Вольфинги были с ними в родстве, плакали они о любимых, и если бы смели, то расспросили бы о своих собственных собеседниках. Впрочем, повесть еще не была досказана до конца, и надо было хранить молчание.
И вот гонец продолжил:
– Немного времени ушло на Хериульфов натиск, и случившееся не отяготило сердца людей… напротив, только разгневало их; Тиодольф все медлил, дожидаясь подмоги из леса – из Бурга на Колесах. Он не хотел, чтобы хоть один из Римлян ушел от нас, и собирался отправить их к Тюру – следом за Хериульфом Старым и Славным. Так ждали мы, не двигаясь с места, а Тиодольф стоял, возложив на плечо Ратный Плуг – без кольчуги и шлема – словно видя в родовичах всю свою защиту. Римляне также не стали оставлять своего удобного места – ибо явно опасались нас. Трижды делали мы вид, что собираемся броситься вперед, и все же они не двигались с места, хотя трудно мужу стоять перед врагом и ждать, не делая ничего. Многие наши лучники уже были ранены и убиты, а оставшиеся в живых не могли противостоять вражеским стрелкам. И наконец, не нарушая боевого клина, начали мы подступать все ближе и ближе; когда же оказались в полете копья от строя врага, громко рявкнул наш рог, и повинуясь ему, мы сломали свой порядок и выстроились длинной шеренгой, как обучены делать, по правую и левую руки Походного Князя. Ушла на это минута, и мы вновь ринулись вверх сквозь град копий, и тут до ушей наших донеслись отголоски знакомого сигнала; те, у кого нашлось время между ударами, успели понять, что свежий отряд родовичей движется нам на помощь. Недолго хлестал град копий, столь быстр оказался наш натиск, и мы били, и не следовали мы теперь друг за другом, как случилось при Хериульфе, но наступали широко, доверяя соседу. Склон высился перед нами, но мы взлетели к кольям, как свежие бойцы, и пустили в ход оружие. Злая завязалась битва: мы не могли опрокинуть врагов, и Римляне не сумели отразить наш первый удар. Муж рубился с мужем так, как будто не было у них обоих на всем свете другого врага. Меч бил в меч, сакс звенел о сакс. Трудились острия, рубили лезвия, а в оружии на длинной рукояти особой пользы не было. Шел рукопашный бой, и никто не мог сказать, как обстоят дела в двух ярдах от него самого, и каждый вкладывал в каждый удар все свое сердце и не думал ни о чем другом. И все же наконец ощутили мы, что враг дрогнул; легче стал бранный труд, и возвысилась наша надежда. Мы наступали с боевым кличем на устах, и совсем скоро за спинами нашими взревел рог Готской рати, и к нашим воплям присоединились голоса родовичей. Тут те из Римлян, которым в тот миг не приходилось рубить, колоть, защищаться, разом повернулись и ударились в бегство. Голоса наши слились в победном вопле, а потом задрожала земля, ибо по краю бранного поля рванулись вперед всадники готов: на подмогу нам прислали конницу, поскольку от многого хождения лесные тропы сделались шире. И вдруг я увидел Тиодольфа – он только что сразил врага, и перед ним уже не осталось врагов чистых, однако, метнувшись в сторону, Князь уцепился рукой за стремя Ангантира Бэринга, пробежал десять шагов возле рыжего коня и опередил его – так велик был битвенный пыл. Но, завершив свой труд, мы, утомленные, остановились между живыми и мертвыми, между свободными людьми Марки и взятыми нами в бою трэлами. Вскоре возвратился назад Тиодольф вместе с преследователями, и, кольцом окружив поле брани, мы пропели победную песнь, и то была Волчья Песнь. Так закончился натиск Тиодольфа.
Гонец умолк, однако остававшиеся дома родовичи безмолвствовали, думая об участи родных и любимых. Тогда Эгиль заговорил снова:
– Однако поле нашей победы было укрыто печалью, ибо Один многих призвал домой; перед нами лежали тела, и самым могучим из павших был Хериульф. Римляне оттащили старого витязя в сторону от места, на котором он пал, но не стали с него снимать доспехи, и меч остался в руке убитого. Щит Хериульфа щетинился древками стрел и копий, кольчуга прорвалась во многих местах, шлем более не был похож на шлем, – настолько исковеркали его удары. Прежде чем дело дошло до рукопашной, он получил тяжелые раны в бок и бедро; еще три удара были нанесены ему острием сакса – в горло, бок и живот – и любая из них могла оказаться смертельной. И все же лицо витязя было прекрасным, и мы заметили на устах мертвого тела улыбку. У ног его упокоился юный Биминг в зеленой весенней куртке, рядом лежала отсеченная голова другого Деревича, хотя облаченное в зелень тело его осталось в нескольких шагах оттуда. Еще были там Лосевичи, и много их полегло. Рыдайте же, девы, о тех, кто любил вас. Добрая рать отправилась к Богам, и многих спутников они прихватили с собой. Семь десятков и семь сынов Готских пали на месте, где стояли Римляне; пятьдесят четыре родовича легли убитыми на склоне, а еще две дюжины наших были убиты стрелами и пульками пращников… хватало и раненых. Лишь там, где стояли Римляне и перед ними раненых не было – только убитые; получивший ранение Гот или полз назад, к своим, или устремлялся вперед, чтобы умереть, вложив остаток сил в последний удар. Ну, а чужаки лежали там грудами – с такой свирепостью обрушились всадники Бэрингов и Горынычей-Вормингов на врагов; среди пешцев же многие пренебрегли бегством и умерли стоя, не спрашивая пощады… мало кому из врагов сохранили мы жизнь. Пало Римской пехоты пять сотен, восемь десятков и пять ратников, остальные бежали, но таких было немного; лучников же и пращников Готы положили все восемьдесят шесть душ, ибо дело их стрелять, а не участвовать в сече; люди они были робкие и скорые на ногу, весьма смуглокожие, но все-таки не уроды.
Потом он продолжил иначе:
Сквозь смертный сумрак шествуют павшие,
Наши родовичи мимо идут.
Им уже не спросить нашей помощи, земной их окончен труд.
Совершив деяния ратные, народ защитив, уходят они,
Честной раной и с чистой совестью окончив земные дни.
Вновь прославлено их оружие, мы запомним каждый удар.
Грозен был враг, и коварства его не ведал ни млад ни стар.
О, теперь их ждет божье пиршество,
Прекрасный Господень Чертог.
Близится ночь и воинов с любовью ждет Волчий Бог.
Вот идут они по мосту звенящему, вот предки и Божий люд
Кольцом окружают их, а вот повести Боги о битве ждут.
С этими словами сошел он с Говорильной Горки, и женщины рода окружили гонца; его отвели в чертог, принесли умыться, дали пить и есть, а после повели усталого спать.
Однако же некоторые из женщин сдержать себя не могли и все расспрашивали Эгиля о своих собеседниках, ушедших на битву. Гонец отвечал как мог, одних он обрадовал, других опечалил, третьим же не мог сказать, в живых ли друзья их или нет. После же Эгиль направился на отведенное ему место и надолго уснул; женщины же разошлись по лугам и полям, занялись выпечкой хлеба или шитьем одежд, а то и ушли далеко в поле – присматривать за говядами и ягнятами.
Впрочем, Холсан осталась дома; и, переговорив со старым воином Сорли, охромевшим и к походу негодным, но мудрым, занялась вместе с ним и несколькими старыми кметинями и юнцами двором и чертогом. Достав оружие, еще годное для стрельбы и игры рук, они разложили все нужное в удобных местах. После же позаботились о том, чтобы внутри дома съестных припасов хватило на много дней, и занесли на чердак побольше посудин с водой – на случай, если чертог подожгут. Потом осмотрели всякое окно и дверь, заложили их на засовы и заперли на запоры, да еще приглядели, чтобы все было опрятно и прочно. Таким вот они занялись делом.
Глава XVIСкованный гномами хоберк уносят из Чертога Дейлингов
Теперь следует сказать, что ранним утром, наставшим после той ночи, когда Гисли принес в весь Вольфингов весть о битве в лесу, к обиталищу Дневичей с юга подъехал некий муж. Дело было перед рассветом, и немногие успели подняться на ноги. Подъехав к чертогу, гость соскочил со своего вороного коня, привязал его к кольцу рядом с Мужской Дверью и, позвякивая доспехом, отправился внутрь – и был он в полной броне и шлеме с широким ободком.
В чертоге еще только начинали шевелиться, однако к приезжему подошла старуха и, внимательно оглядев, заметила, что видит перед собой Гота из рода Волчичей, а потому любезно приветствовала его. Тот же ответил ей:
– Матушка, я приехал по делу, и время торопит меня.
Отозвалась она:
– Да, сынок, и какие же вести принес ты нам с юга? Судя по виду, ты приехал прямо от войска.
– Новых вестей нет, только теперь Тиодольф поведет рать через пущу, чтобы поискать за нею Римлян… так что ждите новой битвы. А скажи мне, матушка, есть ли здесь среди людей такой, что знает кольцо Тиодольфа, ибо он прислал меня сюда с поручением, и я хочу, чтобы мне поверили?
– Да, – отвечала старуха. – Агни узнает его; он знает всех вождей Марки… но назови свое имя, а с ним и поручение?
– Слушай же, – молвил гость. – Из рода я Вольфингов, наречен Торкеттлем, а явился за сокровищем Тиодольфа – выкованной гномами кольчугой, которую Князь оставил у вас три дня назад, когда мы выступили на юг. Пусть теперь придет Агни и я получу кольчугу, ибо время жестоко торопит меня.
Вокруг них уже собрались трое или четверо Дневичей и одна из них, девица, спросила:
– Не привести ли сюда Агни, матушка?
– Какая в этом нужда? – ответила кметиня. – Он сейчас спит и добудиться его трудно, стар он, и пусть себе спит. А хоберк принесу я сама; мне ведомо, где лежит он, и рука моя отыщет кольчугу столь же легко, как собственный пояс.