Ты знаешь, что я отвержена: забывший блаженство Бог
Не войдет никогда к бессмертным и земной не преступит порог.
Человек погорюет и рад он, а умрет, и горю конец,
Но что ты знаешь о скорби Бога, о томлении наших сердец?
Истинно я отвержена: любовного жар огня
Природу мою, суть божественную далеко прогнал от меня.
С той поры лишь в тебе свет и слава, счастье жизни моей.
Двери Богов заперты предо мною – до скончания мира и дней.
Душу мою похитив, ты решил удалиться во мрак,
Где вокруг нагая пустыня, ни травы, ни деяний… итак,
Я стала рабой твоею, и мне на могиле сидеть
Того, кто был прежде славен, скорбные песни петь.
Ласково погладив Вудсан по плечам и рукам, он сказал негромко и с любовью:
Да, я – Тиодольф Могучий, и глуп я или умен
О могильной ночи не слышал, не для нее рожден.
Знаю лишь, что Вольфингам на земле жить и жить,
Их юношам радоваться, и девам счастливыми быть.
Им утро дарует вечер, но вечер сулит рассвет,
И мне рождаться меж ними – до скончания лет.
Вот такую повесть я знаю, в этой песне радость и боль
Вечно друг друга сменяют… Будет конец, но дотоль
Лишенной деяний могилы, и дня, что ни день ни ночь,
Как ни пытаюсь, не вижу, и тому не могу помочь.
Ты говоришь о кургане? Но там ли останусь я,
Когда рог вознесут поминальный за ушедших из бытия,
Когда вспомнят Походного Князя, Тиодольфа из дней седых?
Прославят мои походы, отвагу и доблесть их.
Впрочем, нет, за столом чертога вечно юнцу мечтать
О мечах, о буре победной, и стремиться уйти на рать.
Тут и найдешь Тиодольфа, вот тебе новый кметь,
Как тот, что в кольце орешин без тебя принял бы смерть.
Усмехнувшись, но с горечью, отвечала она:
Нет, после смерти, о воин, ты не увидишь чертог
Детей твоего народа, стены его и порог.
А мне жить придется далее – о тебе размышляя одном,
Тосковать и не знать утешения, оставив небесный дом.
Вновь улыбнувшись, сказал он:
На земле не познать мне ту мудрость, не познать ее и не узнать.
А когда я лягу в могилу, некому мне сказать.
Только не сомневайся: всей жизнью живу в тебе,
Мы навечно останемся вместе – наперекор судьбе.
Однако Вудсан как бы не расслышала его; она чуточку отступила назад и умолкла, словно погрузившись в глубокую думу, а потом даже отошла на несколько шагов, пригнулась к земле и вернулась, держа в руках какой-то предмет (и это опять был хоберк):
Тиодольф, а теперь скажи мне, почему ты в бой не надел
Молотом скованную твердыню, защиту от бури стрел?
Волк народа, ты мне не поверил, или споришь с волей Богов,
Идя с обнаженной грудью на мечи и копья врагов?
Или гордость тебя заставляет скорую смерть предпочесть
Любви дочери Бога, или слов твоих пала честь?
Тогда Тиодольф ответил:
– О Солнце мое Лесное, правильно задаешь ты мне этот вопрос… правильно спрашиваешь, почему не одел я в сражение твой дар, Сокровище Мира, сработанную гномами кольчугу! Но что говоришь ты? Я не усомнюсь в твоей вере в меня и изобилию твоей любви. Что касается воли Богов, я не знаю ее, да и не могу знать, не могу направлять ее так или иначе. Ну а того, что ты сказала о своей любви, и о том, что я предпочитаю смерть, я совсем не понял. Не стану говорить, что люблю твою любовь больше самой жизни, ибо и то и другое – и моя любовь, и моя жизнь – сплетено так туго, что их уже не разделить. Слушай же теперь, что скажу о хоберке. Я понимаю, что не без серьезной причины хочешь ты, чтобы я ходил в битву в твоем подарке, чудесном доспехе… должно быть, судьба моя связана с ним. Или паду я перед врагом, если не окажется его на мне, или же случится со мной в таком случае нечто не подобающее воителю-Вольфингу. Посему скажу тебе, почему дважды ходил в битву с Римлянами, не прикрыв тело кольчугой, и почему оставил в Чертоге Дейлингов хоберк, который вижу теперь в твоих руках. Слушай: когда вступил я в их чертог в той кольчуге, подошел ко мне древний старец, покрывший себя доблестью в дни былые; он поглядел на меня любящими глазами, как если был отцом нашего народа и передал мне свою ношу. Но когда увидел он хоберк и прикоснулся к нему, скорбь погасила любовь в глазах его, и сказал он слово о злом предзнаменовании. Вспомнив, что говорила ты о кольчуге и как уговаривала меня носить ее, я решил, что хоберк сей может спасти одного человека и погубить целый народ. Скажи мне, что это не так. Тогда я надену кольчугу и с радостью приму в ней и жизнь, и смерть. Но коль скажешь ты, что рассудил я правильно, и что проклят сей доспех, тогда ради блага народа я приму на себя дар и проклятье и умру в великой славе, потому что будет жить тогда род наш. Если же ради тебя одену я эту кольчугу и ничего не будет от этого Вольфингам, и я не погублю их, скажи мне об этом. Ответила она:
Славное слово, любимый, благословенны твои уста.
В сердце моем надежда отныне легка и чиста.
Да, спасению мужа послужит этот доспех.
Послужит могучий роду, какой же в этом есть грех?
Где ты ищешь проклятье, если спасешься и вновь
Будешь жить между Вольфингов, чувствовать их любовь
В доме, который Боги вверили в руки твои,
Слушай же дальше, любимый: ты не из Волчьей родни.
Твой отец из Чертога Небесного – я не вправе имя назвать —
Спустился в чужом обличье, чтобы тебя зачать.
Ну разве судьба Вольфингов вплетена в ту самую нить,
Что сплели для тебя Норны? Скажи, разве может быть,
Чтоб судьба могучего рода от твоих лишь зависела рук?
Ты могучий и мудрый витязь, но скажи мне, о старый друг,
Разве лишь ты в чертоге в сече силен и суров,
Разве мужами ратными оскудел ныне Волчий Кров?
Тиодольф чуточку покраснел, однако же не отводил от нее взор. Опустив хоберк на землю, Вудсан сделала шаг к нему. Брови ее сдвинулись, лицо побледнело, а фигура как будто бы выросла.
Воздев белую руку, она громко воскликнула:
Внемли, Тиодольф Могучий, если захочешь навлечь
Беду на род славный Вольфингов, покарает тебя мой меч.
Ибо близки мне родовичи, и я готова отдать
Наши с тобою жизни, чтобы Вольфингам устоять.
Тут она бросилась к мужу и крепко обняла, и прижала его к своей груди и расцеловала. Тиодольф ответил ей поцелуями, и не было рядом никого, кто мог бы помешать им – кроме неба, раскинувшегося над их головами.
Прикосновение губ и тела Вудсан, шелест голоса, изменившегося и тихо нашептывавшего ему на ухо простые слова любви, отвлекли Тиодольфа от жизни, полной деяний и сомнений, вернув в те прекрасные дни, что навсегда остались в его памяти, после того как восстал он на поле брани.
Так, рука об руку, сидели они на сером камне, голова ее лежала на его плече… как двое влюбленных в дни мира – молодых и никому неведомых.
Наконец нога ее наткнулась на холодную рукоять меча, оставленного Тиодольфом в траве. Нагнувшись, Вудсан подняла оружие и положила клинок поперек их колен. Поглядев на Ратный Плуг, Вудсан улыбнулась, заметив, что рукоять меча еще не перевязана тесьмой мира. Посему она извлекла клинок из ножен и взметнула вверх. И он блеснул – белый и страшный в лучах рассвета, ибо за разговором прошла вся ночь и низкая луна сделалась блеклой и бледной. Склонившись, она коснулась щекой лица Тиодольфа; забрав меч из руки Вудсан, он пристроил его к себе на колени и сказал, опустив на клинок правую руку:
Две клятвы, синею сталью и ясной этой зарей,
Слушай: кольчуга эта укроет меня собой.
И любовь моя вечно с тобою, что вернула к жизни меня.
Меч подтвердит мою клятву и Святая наша земля.
Я живу ради рода Вольфингов, ему моя жизнь и любовь.
Пусть и права ты: наверно, не его в моих жилах кровь.
Мать не брала меня за руку, не вела показать отцу,
Как подобает родовичу; мне отрицать не к лицу.
Но тело мое выросло меж Волков, и каждый из них мне друг,
Пусть я гость в могучем чертоге, в нем вершится мой жизненный круг.
В нем мои счастье и радость, вся моя жизнь и смерть.
В нем ног моих опора и под ступнями твердь.
А теперь, что б ни изменили дни грядущие в нашей судьбе,
Это утро, моя подруга, до конца отдано тебе.
Вудсан молчала, и оба они поднялись и направились рука об руку вниз по долине. Обнаженный меч так и остался на плече Тиодольфа. Наконец достигли они тисовой рощи, что замыкала долину, и пробыли там, пока не взошло солнце, а, расставаясь, сказали друг другу много слов, полных любви. После чего Вудсан отправилась своим путем.
Тиодольф же сперва опустил Ратный Плуг в ножны, обвязав оружие тесемками. После этого он поднял с травы оставленную Вудсан кольчугу и надел ее – как надевают повседневную одежду. Препоясавшись мечом, он поднялся по гребню, за которым заночевали Готы, уже начинавшие пошевеливаться с рассветом.
Глава XVIIIВ Бург на Колесах пришли вести
Теперь пора рассказать о том, что Оттер и остававшиеся с ним в Бурге на Колесах узнали о поражении Римлян у Гребня, и о том, что Эгиль оставил их, направившись к Обители Волка. Как и следовало ожидать, все радовались и мечтали обрушить на врага следующий удар, и в таком настроении дожидались новых вестей.
Уже сказано было о том, что Оттер прислал Бэрингов и Вормингов на помощь Тиодольфу и его роду; многочисленными были оба этих племени, и когда ушли они, с Оттером осталась горстка людей – свободных и трэлов – едва насчитывавшая три сотни. Много было среди них лучников, добрых воинов, если сражаться предстояло из-за стены или тына, но едва ли способных к стычке в открытом поле. Однако в Бурге на колесах решили тогда, что Тиодольф со своей ратью скоро вернется к ним; в худшем случае мог он остаться в п