– Что мучит тебя, Свейнбьорн Черный? Что видел ты?
Тот ответил:
Сед ныне и ал кров, издревле Бэрингов укрывавший,
Рдеет еще помост, но хладеет очаг палящий,
Я не увидел дома своих отцов, и память моя не вместила
Облик чертога, который взяла огненная могила.
Широки были окна, высоко поднималась кровля,
Но не видел я их теперь и больше не помню.
Только коньковый брус еще лежит на помосте,
А вокруг прекрасного дома рассыпаны алые кости:
Лижут их язычки утихшего за ночь пламени,
Пепел да угольки – нет у нас ныне иного знамени.
Пляшут повсюду дымки, сизые призраки прежнего духа.
Прекрасен чертог наш, но странен – для зрения, нюха и слуха.
Молвил тогда Аринбьорн:
– Что же видел ты, о Свейнбьорн? Где же сидел на этом пиру твой дед? Где лежали кости твоей матушки?
Весь чертог обыскали мы, но не обрели в нем
Костей старух наших и детей, опаленных огнем,
Римляне жадны, и, конечно, готовы рискнуть:
А вдруг даже старцы выдержат долгий путь.
В южные грады и страны идти им на долгий постой,
Всех продаст злобный ворог чужеземцам жестокой рукой.
Чело Аринбьорна несколько просветлело, но прежде чем заговорил он, молвил свое слово древний трэл Голтингов:
– Верно, о воины Бэрингов, что не видели мы взятых в бою трэлов среди Римлян, удалявшихся от сожженных домов, и посему нет сомнений в том, что родные наши переправились через реку еще до прихода врагов, и теперь они прячутся вместе с Вольфингами, оставшимися дома, в чащобах за селениями Волков, ибо слышали мы, что Походный Князь не велел Холсан защищать чертог от всего войска Римлян.
Тогда Свейнбьорн подбросил в воздух свой меч и, поймав его за рукоять, вскричал:
– Едем же на поле – туда, где ожидают нас эти тати! Не сказав и слова, Аринбьорн развернул своего коня и направил его к броду; за ним отправилась и вся рать: и было там Бэрингов сто без одного, а Вормингов восемь десятков да семеро.
Проехав по лугу, они спустились к воде, перебрались на другую сторону реки, где ожидавший отряд Оттера встретил прибывших криками; те же, хоронясь, пересекали реку.
Оказавшись на другом берегу, Аринбьорн стал посреди воинов Оттера и вскричал:
– Где же Оттер? Не вижу Походного Князя. Жив он или нет?
Тут ряды расступились, и, представ перед Оттером, Аринбьорн молвил:
– Князь, ты цел и невредим, хотя многие пали и приняли раны, и отряд твой не очень уменьшился в числе, хотя род Бэрингов лишился крова над головой, а дети, старцы и жены Медведичей уведены в плен. Что это? Неужели бродячие тати могут теперь жечь и грабить Марку, возвращаясь домой невредимыми, а вы будете только смотреть на них, не разогревшись в бою, не запятнав клинка?
Ответил Оттер:
– Ты скорбишь об утрате своего дома, Аринбьорн; но хорошо уже то, что, потеряв древесину, принадлежавшую твоему роду, мы не утратили его плоть и кровь. Скорлупка сгорела, но ядрышко цело, ибо родичи твои сейчас прячутся в лесу вместе с Вольфингами, оставшимися дома. Среди них много тех, кто способен еще сражаться, и сейчас они уцелели, ведь Римляне, похоже, не станут разыскивать их.
Выкрикнул Аринбьорн:
– Когда же успел ты, Оттер, узнать все это, если бежал от Римлян так быстро, что отец в твоем войске не ждал сына, а сын – отца?
Говорил он громко, так что слышали многие, и некоторые не одобрили слов его. Ибо зло и раздор среди друзей вырвались наружу. Впрочем, другие так рвались в битву, что слово Аринбьорна показалось им разумным, эти в гневе и гордости хохотали.
Оттер же отвечал кротко, потому что был человеком отважным и мудрым:
– Не бежали мы, Аринбьорн; не умеет меч летать иначе, как перепрыгивая с железного шелома на шерстяной плащ. Не полезнее ли мы сейчас живыми, о мужи Бэринги, чем были бы наши бездыханные трупы?
Аринбьорн медлил с ответом, только лицо его побагровело, словно бы он пытался поднять великую тяжесть. Тогда Оттер продолжил:
– Когда Тиодольф с большим полком присоединится к нам?
Собеседник ответил ему уже спокойнее:
– Может быть через час, а может, и поболее.
Тогда сказал Оттер:
– Тогда советую я оставаться здесь, а встретившись с Тиодольфом и соединив как подобает ряды, немедленно навалиться на Римлян, ибо тогда нас будет больше, а сейчас мы уступаем врагам в числе, и, без промедления вступив в битву, просто поможем им.
Аринбьорн молчал, однако один Бэринг по имени Торбьорн сказал тогда так:
– Воины, мы говорим сейчас и держим совет, хотя здесь не Священный Тинг, чтобы приказывать нам, что делать, а от чего воздержаться. Не время нам, воины, подобно старым старухам обсуждать, как да почему свалился горшок с печи. Пусть правит Походный Князь, как подобает ему по праву. Но если позволено мне сказать свое слово, не нарушив им мира среди Готов, будет оно таким: лучше немедленно навалиться на Римлян, прежде чем успеют они окружить себя рвом и валом, что в обычае у них, как говорит Лис. Кроме того, сколько всякого зла могут они натворить даже за час.
Раздался одобрительный ропот, но Оттер отвечал резко, потому что был недоволен:
– Торбьорн, ты стар и не к лицу тебе легкомыслие; уж лучше бы ты сейчас в чаще командовал женщинами, чем подстрекал моих молодых воинов к безрассудству. Я буду здесь ожидать Тиодольфа.
Торбьорн покраснел в гневе, но ответил Аринбьорн:
– О чем здесь спор? Пусть Походный Князь как положено правит, но я сейчас принадлежу к Тиодольфовой рати, а он велел нам спешить изо всех сил. Делай как хочешь, Оттер, Тиодольф будет здесь через час. И хорошо, если враги начнут окапываться, а не убивать; ведь Римляне вооружены, а перед ними лишь дети и женщины. Если погибнут все жены Бэрингов, разве Тор сотворит нам новых из камней… кто будет тогда выходить замуж за Голтингов и других рыбоедов?.. Дело-то пустячное, куда более легкое, чем сразиться с Римлянами и победить их.
Задохнувшись от великого гнева, он отвернулся, вокруг же забормотали и заговорили. Тем временем до того тихо переговаривавшийся с молодыми людьми Свейнбьорн потряс в воздухе обнаженным мечом и громко запел:
Вы ждете, Медведи, битвы! Ты медлишь, Горыний род!
Мы прячемся, о соплеменники, надеясь, что буря пройдет.
Гроза, говорим, промчится; тогда-то и будем жать,
Мечами косить зерно битвы, щитами его собирать.
Но скажите мне, где нам скрыться, где же отдых найдем для костей,
Где отыщется лес, что укроет наших жен и наших детей,
Когда дальний свирепый ворог между снежных гор и лесов
Захватит каждого воина, каждый меч запрет под засов.
Ну а вам в городах у моря будет ярмо раба,
Воину – битва, покорного – рабская ждет судьба.
Внемлите! Что б ни случилось, нам борозду пахать:
Сеять сегодня будущее, а битве – подвигом стать.
Тут он взмахнул мечом над головой и ударил ногами, как бы посылая вперед коня. Но, протолкнувшись вперед, Аринбьорн выкрикнул:
– Никто не выедет на бой на земле племени впереди Аринбьорна Старого; Вперед, о Сыны Медведя, вперед, Дети Горыньи! Вперед все, кто хочет увидеть смерть Римлян!
Тут, не оглядываясь, он тронул с места коня, а Медведчи и Горынычи-Ворминги выехали из рядов и последовали за ним к веси Вольфингов. Немногие из других родов последовали за ним, но тем не менее нашлись и такие, кто забыл Священный Сход и клятву Походного Князя, и то, как выбрали они Оттера в предводители себе. И все же искоса поглядывали они друг на друга, словно бы стыдясь тех, кто остался на месте.
Но в короткое мгновение Оттер подумал так: «Одни они, конечно, погибнут, ничего не свершив; если же поедем и мы, то может быть, вместе разобьем Римлян. Ну а ежели ожидает нас поражение, то, прежде чем пасть, положим немало Римлян, так что Тиодольфу будет легче справиться с оставшимися».
Тут он принялся отдавать распоряжения и оставил у брода в качестве охраны нескольких воинов; а потом извлек меч из ножен и выехав перед своим войском, громко выкрикнул.
– Теперь настало время нам умереть, и пусть те из родовичей, кто останется жив, насыплют над нами курган. Вперед, сыны Тюра, и не отдавайте задешево свои жизни, пусть враг хорошенько заплатит за них.
Тут раздался общий радостный клич, все были счастливы: Готы уже успели забыть о всех радостях жизни, кроме ярости боя за свое племя и его грядущие дни.
Так Оттер повел свою рать вперед, и, услыхав позади себя грохот копыт, ощутил, что вся мощь его людей вливается в него; тут чело его просветлело, тревожные морщины на лице разгладились, и, возликовав душою, он запел:
Был я когда-то молод, был жарок мне летний зной,
И я был тогда счастлив – любой минутой одной.
Я просыпался в счастье и думал, что весь этот мир
Вместе со мной вкушает буйной младости пир.
Я прошел сквозь чертог возмужанья, двери старости впереди,
Счастье ли, горе, ровно билось сердце в моей груди.
И все же я помнил счастье юных далеких лет,
Когда солнце ясно светило и тепел был его свет,
Когда жизнь впереди лежала, еще ждал меня бранный меч.
Да, радостным было начало, не о том ныне речь.
Вот он – луг молодого счастья… как же ныне не ликовать,
Тому, кто пред праотцами может сегодня предстать.
Пение его слышали многие и угадывали в голосе радость, а вот слова могли разобрать далеко не все; впрочем, Готы были довольны радостью Князя.
С места они взяли быстро, чтобы нагнать Медведичей и Горынычей, и скоро уже приблизились к ним; те же, услыхав за спиной грохот копыт, увидели, что Оттер последовал за ними и потому замедлили ход, так что оба отряда соединились с веселыми криками и смехом. Заново соединив ряды, они с великим счастьем направились вперед – без спешки и суеты – в сторону Чертога Вольфингов, к Римлянам. Ибо теперь горькая ярость и жгучий гнев превратились в чистый битвенный пыл – так перебродившее сусло становится прозрачным красным и сладким вином.