Но древу нашего рода жить еще жить и цвесть.
Где старый сук обломился – глянь – уже новый есть.
И жизнь будет доброй, как прежде.
Но молвит ныне старость моя:
Витязя, равного этому, не увидят ни племя, ни я.
И он заторопился изо всех своих немолодых уже сил, чтобы успеть набросить хоберк на плечи Тиодольфа.
Глава XXIVГоты терпят поражение от Римлян
Едва Тиодольф ворвался в сечу, раздался могучий рев: многие родичи уже считали его погибшим; воины окружили его, и в радостных голосах звучала глубокая и сердечная дружба. Укоривший Тиодольфа старик, Йорутед из рода Вольфингов, подошел к Князю и протянул ему хоберк, который тот надел, почти и не заметив этого, ибо и сердце и душа его уже были обращены к сражению с Римлянами и ратным деяниям.
Тиодольф видел, что они отступают, сохраняя порядок, как бы уступая численному перевесу, но не разгромленными. Посему он собрал вокруг себя Готов и заново выстроил их, ибо сеча и преследование несколько расстроили ряды родовичей. Теперь он поставил их не клином, а рядами, где по трое, а где по пять или более человек в глубину. Враг отступал, и Князь надеялся опрокинуть Римлян, а потом повернуть в Волчьей Веси, чтобы изгнать пришельцев из окрестностей дома или того, что от него осталось.
Однако Тиодольф напомнил себе, что помощь может прийти к Римлянам и от большого полка: не так уж много людей требовалось там теперь, ибо ничто не угрожало Римлянам с тыла. Впрочем, мысль эта была лишь тенью в его голове, потому что, когда он вновь оказался в кольчуге, все вокруг заколыхалось, превращаясь в подобие видения. Тиодольф оглянулся, ничем не напоминая того, каким был он в прежние дни, когда не видел перед собой одного только врага и думал лишь о победе. Ему действительно показалось, что Вудсан, Солнце Лесное, где-то рядом, и не против его воли, не навязываясь, а как если бы привлекла ее сюда тоска ее, привлекла и не позволяла уйти… И краса ее в какие-то мгновения казалась ему более близкой, чем окружавшие его витязи. Во всем остальном он пребывал как бы во сне, и как бывает в подобных случаях, пытался что-то сделать, совершить нечто важное, что, тем не менее, не удавалось ему. И по мере углубления в этот сон обличье врагов менялось прямо на глазах; вместо суровых, загорелых, выбритых лиц под железными шлемами, над краями кованых железом щитов на него смотрели другие – принадлежащие людям невысоким, крупноголовым, длиннобородым, злобным, кособоким, и вообще мерзким с вида. Посему он только смотрел вперед, не имея сил шевельнуться, и голова его плыла кругом, словно от крепкого удара.
Остановились на время и родовичи, взволнованные и упавшие духом, потому что Тиодольф не ринулся на врага, словно сокол на добычу, как было в обычае у него. Остановились и Римляне, вновь обратившись лицом к противнику; место было выгодным для сопротивления, ибо склон здесь поднимался к жилищу Вольфингов; кроме того они заметили промедление Готов и воспользовались им.
Наконец Тиодольф сошел с места, воздев над головой Ратный Плуг в правой руке; левая же, отставленная вбок, как будто увлекала за собой кого-то еще. На ходу он бормотал: «Когда же эти поганые порождения иного мира расчистят нам путь, чтобы мы одни наслаждались друг другом среди цветов под солнцем?»
Оба войска сближались, и вдали вновь пропели трубы, говорившие, что выручка идет к Римлянам от большого полка. Враги Готов взревели от радости, и рать родовичей не могла более сдерживать себя и бросилась на врага. С Тиодольфом же вышло так, что, погруженный в свои видения, он не вел своих людей, а наступал вместе с ними. Но Ратный Плуг оставался в его деснице, и он бормотал себе в бороду: «Бей вперед, рази назад, бей одесную, только не ударяй ошую!»
Так сошлись полки, но, как и прежде, Готы не могли отбросить Римлян, ни Римляне не в силах были сломить Готов. Только многие из родовичей были в смятении: они понимали, что помощь идет и Римлянам, трубы их все приближались и пели с каждым шагом все веселей, и наконец, когда сеча начала уже утомлять родовичей, горны эти запели прямо им в уши. Ясно было, что пришел новый отряд, и воины Рима бросились врассыпную вправо и влево, уступая место новопришедшим. Свежие воины хлынули на Готов словно вода, когда открывают створ в плотине. Римляне наступали в строгом порядке, не нарушая рядов, но, тем не менее, быстро, и без промедления вступили в сечу, разрубив надвое Готскую рать, и погнали ее в две стороны вниз по склону.
Тем не менее витязи-родовичи доблестно сопротивлялись; останавливаясь группами в одну или две, а когда и в десять двадцатериц, отходили и снова останавливались; так что хотя многие были порублены Римлянами, но лишь после того, как каждый сразил своего врага, находились среди Готов и такие, старейшие, которые бились так, как если сам он и горстка друзей вокруг представляла собой остатки войска племени; эти не обращали внимания на то, что отступают другие, на то, что вокруг уже только Римляне, отрезавшие их от всякой помощи и подмоги, но рубились и рубились, пока не падали под тяжестью многих ударов.
Тем не менее боевой порядок Готов был сломан, многие пали, и родовичи отступали; казалось даже, что их вот-вот загонят в реку и все будет потеряно.
С Тиодольфом же было так: при появлении свежей рати он как будто проснулся, вновь стал самим собою и бросился в самую гущу битвы; многих сразил он, не получив даже раны, и на какое-то время его окружило пустое пространство – такой страх вселял он в сердца даже самых мужественных врагов. Но те, кто был рядом, видели смертельную бледность на лице его, остановившийся взгляд; и вдруг, когда стоял он, грозя кольцу трепетавших врагов, слабость вновь овладела Князем, и Ратный Плуг выпал из длани его и пал он мертвым на землю.
Тут видевшие его решили, одни – что пал он, сопротивляясь потаенной ране и наконец покорившись ей, другие – что проклятье пало на него и весь Народ Марки, третьи сочли его мертвым, четвертые – обеспамятевшим. Но жив был Тиодольф или мертв, витязи Порубежья не могли оставить своего Походного Князя в руках врагов. Посему, подняв его, они собрались вокруг Тиодольфа крепким отрядом, отбивавшимся от всех нападений и упорно прорубавшимся сквозь самую гущу битвы. Прочие Готы присоединялись к нему, и вот отряд этот вновь сделался ратью, которую Римляне не могли более разделить на кучки отчаявшихся людей.
Готы с боем пробивали себе путь; их вел ныне Аринбьорн Медведич, решивший стать насмерть, найдя удобное место для обороны; так, то и дело огрызаясь на нападения Римлян вышли они строем, становящимся все более крепким, на пригорок, обращенный одной стороной к броду другой же – к тому склону, на котором шла ныне битва.
Тут они встали перед врагом, как подобает мужам, решившим умереть или отступить; оставшиеся среди родовичей лучники вышли на фланги и принялись обстреливать Римлян, среди которых не было легковооруженных, пращников или стрелков, оставшихся у Волчьего Дома. Поэтому Римляне остановились, дав людям Марки вздохнуть, и передышка эта была для родовичей воистину спасительной. Ибо если бы враги продолжали теснить Готов и не ослабляли бы натиска, то попрали бы своими ногами трупы всех воинов Марки: ведь они утратили своего вождя, по мнению одних – раненого, по мнению других – лишенного прав полководца Богами. Рать родовичей пала духом; должно быть, они и впрямь выстояли бы на этом месте до последнего воина, однако надежда в них ослабела, и весь народ стал у грозной и страшной черты. Если бы пали они, некому было более оградить людей Марки от огня и меча.
Однако вновь слабость и прихоть вождя Римлян спасла его противников. Еще недавно решив, что рать Оттера заключает в себе всю силу Марки, и посчитав ее слишком малочисленной, теперь он впал в противоположную крайность, посчитав, что войско Тиодольфа составляет лишь часть воинства Готов, и что тут уж он оказывается чересчур слабым.
Верно и то, что приближалась темная ночь, окрестности были Римлянам незнакомы, и они не могли полностью довериться своим лазутчикам и проводникам, изменникам Готам. Более того, лес находился совсем рядом, и захватчики не знали, что он скрывает… Кроме всего этого – и в первую очередь – на них напало предчувствие какого-то несчастья; ибо дорогие Готам лесные селения вселяли в них страх. Им казалось, что Боги врагов затаились поблизости, выжидая, чтобы напасть, даже если будут порублены все мужчины племени. Посему, оттеснив Готов к этой высотке над бродом – не крепости, не горе, даже не к холму, просто пологой возвышенности – Римляне оставили их в покое и с победными криками отступили, забирая своих раненых и убитых, добивая еще живых людей Марки. Взяли они и пленников, но немного, ибо смертный бой на лугу Вольфингов шел между мужем и мужем.
Глава XXVРать родовичей уходит в дебри
И все же, хотя Римляне оставили поле боя, Готы были очень жестоко потрепаны. Поражение их было бы не столь громким, находись они сейчас в чужой земле, откуда всегда можно уйти, но при нынешнем положении дел, когда враги засели в их собственном доме, их следовало или изгнать, или погибнуть. Многие считали, что наступила злая пора и Боги решили сокрушить племя. Тут и Вольфинги, и другие роды вспомнили о Холсан и ее мудрости и захотели услышать, что сталось с нею.
Наконец по рати пронеслась весть о Тиодольфе, о том, что жив он. Медленно приходил в себя Князь, но так и не стал прежним собою и сидел среди своих людей мрачный и молчаливый, хотя в обыкновении у него было вести себя иначе, ибо доселе был он человеком веселым и дружелюбным.
На той возвышенности, где остановились теперь люди Марки, сошлись самые доблестные витязи, вожди и мудрые мужи, уцелевшие в сече и не получившие горестных ран; они обнаружили там Тиодольфа, сидевшего на земле, повесив голову, скорее похожего на пленника, чем на полководца среди своего войска… более того, пусты были его ножны, потому что выпавший из его десницы Ратный Плуг пропал под ногами, затерялся в круговороте сражения. Так сидел Тиодольф, а все вокруг печально смотрели на него: и Аринбьорн Медведич, и Вольф