Дева была в печали, и обрадовался урод,
Гномий Князь красоту увидел и затмился зеленый лес
В глазах того алчного гнома от похоти мерзких телес.
И взалкав ее светлого тела, он со смехом пред нею вскричал:
«Знай, владычица Дис[5], что правильно путь твой лежал,
Ты скорбишь о своем возлюбленном, ты боишься Тинга мечей.
Знай только: не погаснет свет его синих очей.
Коль ляжет на плечи мужа это дитя молотка,
Враг его не коснется, но обнимет твоя рука.
Он посмеется ударам и вернется к твоей груди,
И счастливыми самыми будут дни, которые впереди
Ждут вас». Тогда склонила она перед ним чело,
И о кольчуге просила, но алчно, гнусно и зло
Смотрел стоящий у камня и сладострастно изрек:
«Пойдем, со мною возляжешь, вступи в Подземный Чертог.
Утром возьмешь себе хоберк, даром его отдам,
Ночью за все отплатишь, клянусь тебе в этом сам».
Смирив себя пред гномом, дева сошла во гроб,
Сумрачный, раззолоченный, камнями искрящийся гроб.
Только пояс не распустила, не открыла белую грудь,
Но сонное жало вонзила: застыл гном, не может вздохнуть,
Но горькие слезы жадность точит из его очей.
А она забрала себе хоберк – без права, как будто ничей,
И пошла из подземной палаты, ради витязя согрешив.
Но глухой возроптал тогда голос: «Правдой лишь каждый жив.
Ты своего добилась силой волшебных пут.
Пусть же капли-росинки очи твои сожгут,
Пусть куст и ветка лесная сорвут с тебя всякую ткань,
Пусть твое станет тело огню обреченным в дань.
Впрочем, Богов небесных гном не в силах сразить,
И твоему любимому теперь жить да жить.
Услышь теперь новое слово, воровка из Рода Богов,
Снять я не в силах чары, но их поправить готов.
Да будет сия кольчуга проклятием на плечах
Носящий ее уцелеет, но будет низвергнут во прах.
Он увидит разгром и гибель, в рабство племя свое приведет,
Проклятьем для племени будет, славу свою убьет».
Таков весь сказ о кольчуге, истинен он, поверь.
О племени я не думала, и за это страдаю теперь.
Ибо себе сказала: все равно погибель их ждет,
И рука моя не изменит, не поправит событий ход,
Да, ты стал мне родным – как и людям. Но лодка нашла на мель,
Была мне дороже неба твоя земная постель.
Я любила, и вот время скорби; ты жил, но близок твой бой,
Но скажи, кто прожил на свете иначе, чем мы с тобой?
Обернувшись к подруге, Тиодольф заключил ее в свои объятия и, не единожды поцеловав, молвил:
Слушай меня: прощаю, и слушай опять: прощай.
Чуду дивлюсь воистину, покидая сей край.
Как возможно, чтоб слившись в любови, в единении душ и сердец,
Мы должны разделиться, и порознь жизни встречать конец?
Смотри ж на меня и запомни, каким на земле я был,
Свою любовь и последний, прощальный, печальный пыл.
Ибо ночь редеет, и солнце скоро выйдет лес целовать.
А вечером будут родовичи победную песнь распевать.
Тут Тиодольф поднялся и не стал медлить более, направившись прямо к Тингстеду, месту Схода своего племени. Он не оглядывался, хотя скорбный плач звучал за его спиною, разрывая его сердце горькой тоской последней разлуки.
Глава XXVIIГоты готовятся к утренней битве
Когда Тиодольф вернулся назад в стан, признаки зари трудно было не заметить на небе; низкая луна опускалась за деревья, а воины уже вовсю готовились к выступлению. Он радостно глядел на встречных, и они едва сдерживали свои голоса, увидев лицо Тиодольфа и почившую на нем ясность. Князь отправился прямо к месту, где под соименитой ей лампой сидела Холсан, окруженная кольцом начальников над сотнями и двадцатерицами, Аринбьорн стоял перед нею; а Старый Сорли в доспехе сидел везде нее.
Когда Тиодольф вступил в этот кружок, все поглядели на него с опаской, тревожась чего-то, однако же, рассмотрев хорошенько, повеселели.
Подойдя к Аринбьорну, Тиодольф поцеловал старого витязя и сказал ему:
– Да будет добрым твое утро, вождь Бэрингов. Вот Князь Похода и с вами! И кажется мне, что нужно поторопиться, ибо рассвет недалек.
– Да живет твоя десница, Князь! – ответствовал с радостью Аринбьорн. – Делать здесь нечего, осталось лишь услыхать твое слово. Какой порядок назначишь? Мужи уже вооружены и готовы!
Молвил Тиодольф:
– Внемлите, я безоружен! Найдутся ли здесь для меня добрый меч, кольчужка, щит и шлем? Жестокой будет битва, и негоже идти в нее беззащитным.
– Неподалеку лежат доспехи Ивара из нашего рода, скончавшегося этой ночью от полученных вчера ран, – ответствовал Аринбьорн, – вы с ним схожи по стати, да и с охотой предоставил бы тебе наш брат свое оружие. Надежно оружие Ивара, ибо в семье его хорошие кузнецы. И все же жаль, что Ратный Плуг остался на поле брани.
Однако Тиодольф улыбнулся и сказал:
– Сегодня клинок Ивара как следует послужит мне, а там решим, что с ним делать, найдется тогда время и для этого, и для другого.
Отправились за оружием, но Тиодольф спросил у Аринбьорна:
– Сосчитал ли ты наших? Какую жатву снял Римский меч?
Ответил тот:
– Сейчас среди нас три тысячи и три сотни годных к бою. Еще собралось восемнадцать сотен Вольфингов, Бэрингов и людей других родов, в основном заречных, из которых почти семьсот способны держать меч или лук; и никто не запретит им это сделать, если битва начнется.
Снова сказал Тиодольф:
– Разделимся же на три полка, во главе первого пойдут Волчичи и Медведичи, ибо это наш долг, а меньшие числом роды, обитающие по сию сторону реки, присоединятся к нам. Илкинги же и Голтинги, и другие люди Средней Марки с той стороны реки составят второй; люди Верхней Марки пойдут в третьем, а с ними все домоседы. Этот третий полк укроется в лесу, пока не возникнет нужда в нем, чего может не случиться до самого вечера, ибо ни один Римлянин не должен к вечеру уцелеть или уйти отсюда живым. Иначе мы с ними вместе отправимся к Богам. Внемли, Аринбьорн, я не из тех, кого называют провидцем, однако, похоже, знаю как сложится сегодняшний бой; как знаю и что не брать мне более меча в руку до самой последней из битв. Но ободрись, ибо я доживу до конца сражения и сумею помочь тебе, как подобает мужу. Сперва Римляне, с которыми мы сражаемся, не смогут выстоять против нас, потому что не будут готовы к бою. Когда же укрепятся они и завяжется свирепая брань, идущие во втором полку должны услышать сигнал и нанести удар. Римляне дрогнут, увидев такое подкрепление, однако же устоят, ибо они – люди доблестные и их нельзя захватить врасплох. Если же продержатся они и после того, пусть из леса выйдет третий полк и ударит на них с обоих крыльев, тогда и придет победа. Однако ж, скорее всего, до этого не дойдет, и людям Верховий и домоседам придется только преследовать врага. Теперь подайте мне доспех, а первый полк пусть выходит из ограды.
Оружие принесли, тем временем Холсан что-то сказала одному из вождей, который повернулся, отошел в сторону и немедленно возвратился с тремя крепкими Вольфингами. Они встали перед Холсан, и сказала она:
– Слушайте меня, Стейнульф, Атаульф и Грани Серый. Я послала за вами потому, что вы люди могучие в битве, а еще искусные древоделы и домостроители. Следуйте за Тиодольфом, когда пробьется он в Римский Острог, только рубитесь мудро, чтобы в живых остался хотя бы кто-нибудь из вас. Вы ворветесь за ограду вместе с Тиодольфом, а там, если потребуется, бегом влетите в чертог и между средним очагом и Женской половиной найдете запас воды в бадьях и ведрах, ею и будете тушить огонь, если враги подожгут наш дом, что вполне возможно.
Тогда молвил Грани за всех остальных, всем велел он следовать словам ее, и они разошлись по своим отрядам.
Теперь Тиодольф вооружился; заметив это, Аринбьорн, прежде чем направиться на свое место, сказал ему, хмурясь:
– Что это, о Тиодольф? Разве не клялся ты перед Богами не носить ни щита, ни шлема в битвах этой войны? И вот – шлем Ивара на твоей голове, и щит его наготове возле тебя. Ты решил нарушить клятву? Этим ты навлечешь горе на весь род.
– Аринбьорн, – молвил тот в ответ. – Когда это ты слыхал от меня, что я сделался трэлом Богов? Клятва, данная мною, сошла с моих губ в миг, когда сердце мое не было полностью отдано людям; и теперь я нарушаю ее, чтобы сохранить дух этой присяги, отбросив неискренность. Долга эта повесть, но если сегодня ночью мы выйдем вместе, я поведаю ее тебе. Я расскажу ее и Богам, если при встрече они неодобрительно поглядят на меня, и все будет хорошо.
Он улыбнулся, улыбкой ответил и Аринбьорн, направившийся расставлять рать. Но когда ушел он, и Тиодольф остался вдвоем с Холсан, он повернулся к дочери, поцеловал ее, приласкал и вот что молвил:
Теперь мы прощаемся, дочерь, к концу приходит мой путь.
Двери Богов уже рядом, если отсюда взглянуть.
Но долгой будет дорога под легкой твоей ногой,
И я бы хотел, чтоб счастье не разлучалось с тобой.
Чтоб лишь мир и покой ты знала, чтоб за доброго вышла бойца,
Чтобы судьба сковала воедино ваши сердца.
Чтобы твой полдень видел рожденных тобою детей,
А вечер их мудрость и силу – и так до скончания дней.
Только ведомо мне, что счастье, дочка, такое дать
Не смогли мы – ни я, отважный, ни твоя прекрасная мать.
Быть тебе душою народа, сердцем Вольфингов быть,
И своего только плода тебе, увы, не родить.
И все же если блаженства жизнь тебе не сулит.
Узнаешь покой, если будет он сегодня добыт.
И пусть последней печалью, пережитой тобой,
Станет прощальная песня, спетая надо мной.
Посмотрев на него снизу вверх, она улыбнулась сквозь слезы и ответила:
Этот день принесет мне горе, но в нем горечи больше нет.