Пусть тело не даст мне плода по прошествии будущих лет,
Память по мне останется и после дней моих.
Я останусь в песне об утре, в памяти дней живых.
Будут помнить тогда мое слово, будут помнить деяния рук,
Нераздельна теперь я с народом, каждый будущий
Вольфинг мне друг.
И если с Земли, о отец мой, вести входят в посмертный удел,
Услышишь ты, что потомки станут звать меня Матерью
Радостных Дел.
Поплакав как следует, но недолго, продолжила она свое слово:
Ты же помни, отец мой, что мне памятен каждый из дней.
Как поднял ты к сердцу девчонку, что жила с волчицей своей.
Да, я помню все наши прогулки – меж буков, берез и осин,
Ты, могучий, ко мне наклонялся, в цвете славы
Вольфингов сын.
Помню счастливое время в светлых палатах лесов,
На солнечных луговинах мы не считали часов.
Травы вокруг и воды, и лесное зверье —
Горя тогда не знало юное сердце мое.
Мудрых лет твоей жизни, отваги не знала я,
Был ты тогда мне братом – и любовь помогала твоя
Мне, застенчивой и неловкой, средь людей лесовичке жить.
Это было, но ныне дней твоих кончается нить.
Словом, в твой день последний, правду зачем скрывать
Запомни – ты был моим старшим братом, другого мне не видать.
Тут горькие слезы остановили ее, и, не говоря более слова, Тиодольф заключил дочь в объятия, и не выпускал, и утешал и прижимал к себе; а когда расстались они, широкими шагами, не оборачиваясь, направился прямо к месту Тинга.
Там встретились ему воины и из его рода, и из Бэрингов, и младших родов Мидмарки, выстроившиеся уже и готовые к походу через лес. Рассвет приближался, но в лесу еще оставалось темно. Но во главе были Вольфинги, и каждый из них знал лес как собственные пять пальцев; словом, без всякого шума и беспорядка менее чем через полчаса Тиодольф вместе с первым полком уже оказался среди орешин, что росли позади чертога, еще до того как лучи зари легли на Кров Рода. На востоке уже светлело, и все, что творилось вне леса, было прекрасно видно.
Глава XXVIIIОб Утреннем Натиске
Тут Тиодольф приказал Лису и еще двоим воинам украдкой пробраться вперед и разведать, кто из врагов сейчас находится перед Готами. Но едва вышли они, как все услышали топот приближавшихся людей; тут Тиодольф, прихватив с собой дюжину мужей из своего рода, украдкой направился к опушке; оттуда, едва укрытый тенями буков, он увидел перед собой людей, направляющихся прямо к их укрытию. Их было много – в основном изменников-Готов, однако среди врагов находились Римский сотник и кое-кто из его родичей. Посему Тиодольф решил, что сим Готам приказали собрать ночной дозор, вступить в лес и напасть на тех, кто был изгнан из Дома. Тогда он велел своим людям отступить, а сам оставался на самом краю леса с острым мечом в руке, внимательно вслушиваясь и вглядываясь. Враги остановились под ясным лесом, не доходя до него нескольких ярдов, и словно бы по команде стихли, не произнося даже слова; утро выдалось очень тихим, и когда топот их и шелест травы прекратились, Тиодольф различил дальнюю поступь новой колонны. Тут ему пришло в голову, что Римляне послали разведчиков вызнать, остались ли Готы на пригорке у брода, и не обнаружив их там, решили всей силою навалиться на собравшихся на месте Тингстеда, что посоветовали им лживые и вероломные Готы, вызвавшиеся идти впереди, потому что умели находить дорогу в лесах. Поэтому стремительно отступив от опушки, он положил руку на плечо Лису, прятавшемуся поблизости по приказу Походного Князя, и велел ему пробираться лесом к Тингстеду и вернуться обратно с вестью о том, нет ли врага и с другой стороны леса. Сам он вернулся к своей рати и приказал готовиться к натиску; выстроил воинов узеньким полумесяцем, выставив стрелков на рожках серпа и велев им стрелять в Римлян, едва пропоет Боевой Рог Марки. Все это было исполнено быстро и бесшумно – все и так успели почти полностью подготовиться.
После ждали они, и светло стало даже под буковыми листьями, а восточная сторона неба успела пожелтеть. Витязи Готов рвались в битву как псы с поводка; но Тиодольф стоял недвижно, возвышенным духом обращаясь к памяти прошлых дней, и времени, казавшимся тогда долгим, но счастливым.
Не успело пройти и двадцатерицы минут, Римляне, густой тучей скопившиеся за стайкой изменников-Готов, еще не зашевелились, когда Лис вернулся назад и сообщил, что наткнулся еще на целый полк Римлян, вступавших в лес в другом месте и явно направлявшихся к Тингстеду под водительством своих трэлов из Готов.
– Князь Похода, – промолвил Лис, – им противостоят наши люди, врага ждет отпор и погибель; солнце встанет для нас, а не для них.
Тут повернулся Тиодольф к тем, кто был ближе к нему и тихо сказал:
Внемлите же слову, о люди, узнайте мудрость врагов,
Они стоят перед нами, и каждый к смерти готов.
Они как мальчишки со псами, зачуявшими лиса след,
В сердце своем веселятся, не предчувствуют бед,
Покуда листву не раздвинув, не узрят пред собой
Не лиса – старого волка, вышедшего на бой.
Им нужны наши дети и жены, но ждет их лихая сталь,
И лишь быстрые ноги спасут их – умчавши вдаль.
Быстро обежало это слово ряды родовичей, и возрадовались люди, готовясь к не знающей отдыха радости битвы; однако не минуло и двух минут, как утренний покой слева от них вдребезги разлетелся от шума и рева, криков и воплей, лязга стали о сталь; громче же всех рычал Боевой Рог Марки, ибо в битву пошел второй полк родовичей. Однако враги, стоявшие перед людьми Тиодольфа, лишь переговаривались между собою, а потом вдруг закричали, приказывая и укоряя, словно бы люди их не желали идти вперед. И тогда Тиодольф взмахнул мечом и выкрикнул громким голосом:
Ныне черед ваш, Битвы Сыны!
Ныне идти Волку
Серому с врагом схватиться,
И биться как подобает.
Рубите, пока держат ноги,
Бейте и нападайте!
И с радостью ринулся он вперед, сопровождаемый жутким боевым кличем его родовичей, буквально пожиравших ногами крохотный промежуток, отделявший их от зеленой лужайки.
И во мановение ока полумесяц охватил Римских Готов и тех, что были с ними; однако трусы не стали драться, а немедленно побежали, вопя, что Боги явились на помощь родовичам, и никто не выстоит перед ними. Однако бегущие наткнулись на стоявший за ними Римский отряд, начавший теснить их обратно в внезапной сумятице. И когда Тиодольф навалился на них в полной силе, так притиснуты были изменники друг к другу, что едва могли поднять руку для удара. Ибо находились позади них доблестные копейщики Римлян, не позволяя отступать. Плотны были ряды их… щит касался щита, лица смотрели на врагов; смерть не страшила их, привыкших стоять там, где приказал полководец. Они кололи и рубили трусов, скупо и крепко ругая изменников, вынуждая их вернуться в бой; однако трусы позабыли об искусстве своих десниц, побросали щиты, и не могли даже защитить собственные тела от ярости нападающих родовичей. Пытавшиеся уклониться вправо или влево, наткнулись на рога полумесяца, и дождем хлынули на них стрелы и всякая находила цель – так близко оказались они к стрелкам.
Тут-то и погибли изменники, а тела их послужили стеной Римлянам, скрывшимся за нею от натиска людей Марки. К Римлянам все подходили новые отряды, и они обратили к Готам суровые загорелые лица, а над кромками обитых железом щитов поблескивали яростные глаза. Они не метали дротов, просто стояли в тесном строю – молчаливые и свирепые.
Озарялась уже вся земля, небо на востоке – алое с золотом – пестрело пурпурными облачками. Сражение как бы притихло, однако к северу ревели боевые рога, раздавались крики и вопли, пронзительно выли медные трубы.
Теперь Тиодольф, как было в его обычае, если все шло хорошо, оставил битву и находился за войском, подходя то к тем, то к другим, вселял отвагу в свой народ, поддерживая в рядах его должный порядок, на случай если Римляне пойдут вперед. Наблюдал он и за рядами врага и заметил, как начали они заходить с фланга, чтобы при удаче застать Готов врасплох; Тиодольф уже собирался приказать своим перестроиться, когда, поглядев по правую руку, заметил отряд врагов, хлынувший из леса плотным потоком, за которым валило скопище родовичей, ибо здесь Римляне уступали в числе людям Марки и попали в засаду, расстроившую и перепутавшую ряды врага. Римляне также заметили бегство своих и немедленно сомкнули ряды, не вступая в бой – как люди понимающие, что им придется выдержать крепкий натиск.
Однако во второй своей битве люди Рубежа (пришедшие из Нидермарки и Марки Верхней) сражались мудро, рассеяв тех врагов, кто бежал перед ними; многих они убили, остальных разогнали, однако ж не стали увлекаться преследованием, а повернули в сторону Тиодольфа и его рати. Заметив это, Походный Князь издал клич победы и вместе со своими ринулся на Римлян, забросав врагов всем, чему положено летать. Готы занялись игрою мечей… и многие из Римлян пали тогда от Римских же копий, подобранных Готами у трупов убитых врагов.
Теперь вожди Римлян осознали, что им не следует дожидаться, пока люди из Средней и Нижней Марки ударят им во фланг; прозвучали команды, и шеренги их начали медленно отступать – лицом к врагу – в сторону тына и рва, которые по обычаю своему устроили уже вокруг Чертога Вольфингов, сделав его своей твердыней.
Однако сколь ни свиреп был натиск Вольфингов, главное войско Римлян нельзя было остановить – пока не ударит на него и вторая рать Готов. Однако Тиодольф и Аринбьорн, окруженные самыми могучими воинами, в двух местах уже вспороли строй Римлян и вломились внутрь его. Великий гнев палил душу Аринбьорна, ибо убит был Оттер, и убит по его вине… Отбросив щит, он уже не думал о том, что может пропустить удар, но разил и разил, доколе не переломился в руке его меч… отбросив обломки и схватив огромный топор, он вновь устремился в сечу и рубил врагов словной лесоруб, не боящийся ответного выпада, и соревнующийся в валке леса с другим достойным мужем. Но все это время градом сыпались на него и стрелы, и удары мечей, одни приходились плашмя и отскакивали, другие же попадали в цель – так, что шлем на голове Аринбьорна разлетелся, кольчуга повисла клочьями, и острие с лезвием уже доставали живую плоть его. Так далеко зашел Аринбьорн в гущу врагов, что некому более было прикрыть его от врага, и вот наконец, израненный, пал он у подножья новой глинобитной стены, уже сооруженной Римлянами, но Тиодольф вместе со своей ратью давил вперед, и Римляне закрыли ворота от врага и от друга, метая вниз огромные бревна, куски железа, свинца и меди, взятые из Волчьей Кузни, чтобы остановить хотя бы ненадолго натиск Готов.