Наконец Тиодольф приблизился к павшему воителю, и мужи рода его следовали за ним: ибо мудр был в сражении Князь Похода, клинок врубался во врагов, он не разлучался с друзьями, чтобы могли они помочь ему, и все вместе продвигались вперед. Однако, завидев, что пал Аринбьорн, вскричал Тиодольф:
– Горе мне, Аринбьорн! Что же ты не дождался меня? День пока не только молод, но даже еще слишком юн.
Расчистив себе пространство перед воротами, Готы подняли павшего воителя из Дома Бэрингов и унесли его от укрепления. Столь свирепой была битва, столь отчаянным был натиск, что Готам пришлось перестроить ряды, ибо тонок был клин, который Тиодольф сумел загнать в войска врага, многочисленными оставались Римляне, рядом находился их острог и засевшие в нем пращники и стрелки. Мудрость требовала теперь соединения двух Готских отрядов, так чтобы вместе могли они пойти на штурм скользкой, новой стены, которую обороняли стрелки.
В этом первом натиске Утренней Битвы пали некоторые из родовичей; однако таких было немного: мало кто последовал за Тиодольфом в самую гущу вражьих рядов; еще трое пали, когда Готы только вышли из леса… а так поутру гибли лишь изменники-Готы да Римляне от руки Аринбьорна или других воителей… ибо бежал враг и видел впереди одни ворота только что устроенного острога… бежал, спотыкался, сталкивался друг с другом… не позволили им Готы встать в честный и правильный строй, гнал врагов ужас, вселенный войском двух Марок.
Тиодольф не получил еще ран, поэтому услыхав, что душа витязя рассталась с сим миром, Князь улыбнулся и молвил:
– Мог бы и потерпеть Аринбьорн, ибо битва будет еще злой и жестокой.
Тут Вольфинги и Бэринги с радостью встретили родовичей из Нижней Марки, и пришедших во втором отряде, и вместе пели они песнь победы, в добром порядке приступая к Римскому Острогу, а вокруг звенели луки, свистели стрелы, жужжали пущенные из пращей камни, летевшие с той и другой стороны. Вот какой, сказывают, была их победная песнь:
Слушай песню наших лет.
Пал отчаянный рассвет,
Встало солнце над землей,
Закипел смертельный бой.
Ждали битвы мы всю ночь,
Гнев не в силах превозмочь,
Укрывала чаща нас,
От чужих таила глаз.
Но еще до зари обнажились мечи,
Мы выступали в темной ночи.
Ибо искал нас враг и хотел напасть,
Только попал он сам в волчью пасть.
Знают деревья, как прытко бежали враги
От мечей сынов Тюра, от их правой руки.
Слушай снова и опять:
Ночка стала отступать,
Приближался утра час,
Время радости для нас:
Отступила вражья рать,
Не сумела нас сломать.
В силе лютой враг, явясь,
Угодил постыдно в грязь.
И вот явился рассвет, и мир сделался светел.
Полетели стрелы и камни, едва кукарекнул петел.
Бросились мы в сечу: кто выстоял, а кто пал.
Но гнев народа у леса ярче блистал.
Древки летали кровавые, сеяли страх и смерть.
Теперь за мечи беритесь, и Князь, и кметь.
Ближе, Гот, сомкни ряды,
Чтобы не было беды.
Ближе, друг, короче тень!
Ждет нас ныне славный день.
Ныне только сталь мудра,
Скорбь оставим до утра;
Встанет в поле целый стан:
У кургана вновь курган.
Дети войны, собирайтесь; очистим свой край.
Откроет Владыка Мертвых павшему свой рай.
Враг в золоченых рабом доспехах видит наш меч.
Занял он кров наш, и ему работает Вольфингов печь.
Дети войны, собирайтесь, на стену и на чертог!
Этого ждет от нас Один, воителей Бог!
И вот, пока они пели, солнце поднялось над землей и засверкало на оружии и осветило лица воинов, обернувшихся к восходу. В первой схватке той битвы, кроме Аринбьорна, погибло лишь двадцать и три родовича, ибо сказано было уже, что застали они врага врасплох. И схватка эта в сказе зовется Натиском Утра, или Утренним Натиском.
Глава XXIXО натиске Тиодольфа
Готы не стали оттягивать свою победу; они выставили всех лучников, которыми располагали, против Римской стены, и начали готовиться к приступу. А Тиодольф, видя, что враг укрылся за стеною, пусть и невысокой, послал весть к мужам третьей рати, людям Верхней Марки, приказав им идти вперед добрым строем и помочь замкнуть кольцо окружения вокруг Волчьей Веси, – чтобы взять Римлян как загнанного в ловушку зверя. Дожидаясь их прихода, он послал людей в лес – рубить деревья, чтобы стволами их разбить ворота, а где возможно – положить мостки на стену, которая была еще только по грудь Римлянам, хотя те трудились над нею со вчерашнего утра.
Надолго затянулись сии полчаса прежде, чем запели рога людей Верхней Марки, вышедших из леса во многом числе, ибо среди них были и те, кто не мог уже ходить в походы, и люд бездомный… те из них, кто мог носить оружие. Шла среди них и Холсан, окруженная отрядом воинов Верхней Марки; а перед нею несли лампу того же имени – как знак верной победы. Однако же по приказу Тиодольфа рать немощных остановили на самой маковке склона, где она сомкнулась вокруг Говорильной Горки, наверху которой стояла Холсан, находилась чудесная лампа и воины, охранявшие и светильник и деву.
Когда Римляне увидели появившиеся из леса новое воинство, им стало ясно, что труда бранного хватит на весь день; когда же узрели они наверху Говорильной Горки окруженных дружиной Холсан и Лампу, ужас перед Богами охватил их – ибо ведомо им стало теперь, что сами бессмертные Боги обратились против них. Тем не менее не было среди них слабаков, способных затрепетать и умереть от одного вида Готов, и решили они биться до конца – что бы ни случилось с ними, как мы увидим после.
В соответствии с походным обычаем в их острог вели четверо ворот, и у каждых из них находилось по отряду из самых сильных мужей, а приступали к воротам самые могучие из людей Марки. Тиодольф и люди его стояли против западных ворот – там, где совершили они свой отчаянный Утренний Натиск; северным вратам угрожали Лосевичи-Илкинги и часть пришедших из Нижней Марки; остальные родичи этих людей находились напротив восточных ворот, а к южным готовились приступить люди из Верхней Марки.
Все это видели Римляне; теперь им было известие, что окружила их многочисленная рать людей Рубежа, и что воины-лесовики не уступают в мужестве им самим; ощущали они и мудрость Тиодольфа, Походного Князя. Словом, не прошло и двух часов после Утреннего Натиска, они увидели родовичей, выходящих из леса с древесными стволами разной величины, пригодными, чтобы преодолеть и ров их, и стену. День уже стал немолод, и они поняли, что нигде не найдут себе укрытия ночью. Не приходилось им ждать помощи из своего далекого становища, ибо они не посылали за ней, да и не знали, что предводитель их пал в битве на Гребне.
Посему оставалось у них лишь две возможности: либо засесть в возведенном ими остроге, или же с доблестью открыть ворота, и либо погибнуть в сече, либо пробиться с боем к своим – к стану, что находился к юго-востоку от Марки.
Выбор их пал на вторую возможность, истинно говоря, сделал его за них, не испросив совета, их предводитель; ибо был сей человек насмешлив, порывист, горяч и лишен воинской мудрости… к тому же жадность сильно уменьшала отвагу его; впрочем, теперь, загнанный в угол, он не ощущал недостатка отваги, однако ж начисто был лишен выдержки, ибо следовало Римлянам поначалу отсидеться в своем остроге, выдержать один или два натиска Готов, чтобы уменьшить число нападающих, ведь идущий на приступ теряет больше людей, чем обороняющийся за стенами, и только потом предпринять попытку прорваться наружу. Однако военачальник, убежденный в том, что игра, как ему казалось, проиграна и настал последний час его жизни, время разлуки с сокровищами и удовольствиями, пришел в отчаяние и сделался еще более жестоким и свирепым. Посему приказал он взятых с боя пленников (числом две двадцатерицы и два – ибо раненых они убивали) привязать к креслам, что стояли на высоким престоле; в панцирях, с копьями и мечами, привязанными к десницам и со щитами, привязанными к шуйцам; и сказал, чтобы Готы начали Тинг и приняли на нем решение мудрое и взвешенное. А сам велел наколоть щепы, наломать веток, полить их жиром и маслом и бросить в чертог, чтобы занять его, уничтожив огнем одновременно и дом, и пленников.
– И запаситесь хорошим факелом, чтобы зажечь погребальный костер, – сказал он, ибо таков был обычай у Римлян хоронить своих мертвых.
Поступив подобным образом, он приказал своим людям убрать все барьеры и преграды, только что сделанного острога, и вывел на стены лучников и пращников, да велел перебить лошадей, чтобы Лесной Народ не сумел воспользоваться ими. Затем, расставив своих людей возле ворот, он отправил свою доблестную пехоту сражаться с Готами, уже приготовившимися к сражению. Сам же он, вооружившись до зубов, остался возле Мужской Двери чертога и поклялся всеми Богами своего народа, что не сделает ни шагу оттуда, гони его хоть огнем, хоть сталью.
И ярым пламенем воспылала в то утро ненависть мужей возле веси, где жили дети Волка Готского, а теперь на убой были заперты дети Волка Римского.
Холсан же, стоя на Говорильной Горке, внимала всему этому и смотрела внутрь вражьего острога, ибо новая стена не могла помешать ее зрению, потому что Холм Говорения был высок и недалеко располагался он от Великого Крова… Действительно, находилась она в пределах полета Римской стрелы, хотя не были лучники захватчиков искусны и метки.
И вот она возвысила голос и запела – так, что многие слыхали ее, ибо в миг сей притих битвенный шум и внутри острога и за его стенами – как бывает когда гроза вот-вот разразится над миром, когда стихнет ветер и ропот листьев примолкнет прежде, чем страшные и близкие вспышки молний заполыхают над полями. Так пела она:
Грянул последний час, а с ним окончание битв.
Завтра и послезавтра – время мирных молитв.
Мирная жизнь вернется, и Готы выйдут на луг,