Далее прошествовало воинство к западным воротам, где Тиодольф столь отважно сражался в тот день… и вышло на поле к сараям и хижинам. Восскорбело тут сердце Холсан; ибо жилье и поле, и луг, и синяя стена леса за рекою, напомнило ей о днях прежних, об отцовской любви, и о прекрасных словах, приносивших ей утешение в жизни. Однако царившая в ее сердце печаль никак не показывалась на лице, и не казалась Холсан бледней, чем обычно. Высок был дух ее, и не могла она испортить этот прекрасный день и победу родовичей скорбью о тех, кто ушел, сохранив ценой своей жизни все, что было прежде.
Далее путь вел их через поля, где золотилась еще не вытоптанная пшеница, серела тяжелая рожь… ясной и жаркой была погода, пока происходило все это. Впрочем, воинство Римлян потоптало немало посевов.
Наконец вышли они на прекрасную и широкую луговину, и на встречу им катили повозки, а с ними крепкие кмети из трэлов, во главе которых находились умудренные войною Стиринги. Ярко сияли повозки со стягами, поникшими на своих древках, потому что в тот день не было ветра; мычали быки и волы, ржали кони, белели овцы… звуки эти доносились до вступившей на луг процессии.
Тут наконец остановились они на пригорке, вытоптанном, окровавленном… там, где вчера Тиодольф вступил в бой между остатками рати Оттера и Римлянами. Там расступились они вокруг невысокого холмика, на котором были поставлены носилки Тиодольфа. Возы вместе с охраной окружили кольцо людей знаменами рода.
Были там Волк и Лось, Сокол и Лебедь, Кабан и Медведь, Зеленое древо, Ивовый куст, Щука и Берег реки, Лесной Дрозд, Кормило, Кряква и Косуля – эти от Средней Марки. От Верхней стояли Конь и Копье, Щит, Рассвет, Гора и Долина, Горный Ручей, Куница, Облако и Олень. От Нижней Марки пришли Лосось и Рысь, Минога, Тюлень и Камень, Морская Чайка, Козел, Яблоня, Бык, Гадюка и Журавль.
Так стояли они на жаре, и три часа миновало уже после полудня; легкий ветерок налетев с запада, расшевелил разрисованные полотнища стягов, так что люди могли видеть теперь знаки своих домов и предков.
Молчание воцарилось в кольце мужей, но вдруг их ряды расступились, пропуская другие носилки, которые несли витязи в полных доспехах, и… о! на них лежал Оттер, в своем боевом снаряжении, со множеством ран на теле. Ибо люди отыскали его у стены Великого Чертога, куда положили его вчера Римляне, одолев Бэрингов и Горынычей-Вормингов; даже враг заметил чрезвычайную доблесть Оттера, и заставив Готов отступить, внесли Оттера в свой острог, дабы узнать имя и сан столь отважного мужа.
Так принесли люди Марки Оттера на пригорок, и оставили там возле Тиодольфа. И узрев это, витязи не могли более сдержать стенаний и слез… громко ударяли они мечами в щиты, и звуки печали и хвалы возносились к летнему небу.
Наконец Холсан, державшая в руке восковую свечу, возвысила голос:
Витязи рода Волка, свеча сия волей Богов
Огоньком своим возвещает: вы вернулись под отчий кров.
Блещет Солнце Чертога, озаряя Вольфингов дом.
Вражье погашено пламя, прекращен грабеж и погром.
Вы, уцелевшие в битвах, сердца вознесите ввысь.
Стоять вечно Чертогу Вольфингов, племени плод приносить.
Вы же, о люди Марки, сегодня в гостях у нас
Ликуйте, о вольные Готы, пришел ныне пиршества час!
Ибо сегодня дорогой, которой каждый пройдет,
К Богам и предкам уходят твои воины, леса народ.
И горе наше задержит их правый и легкий шаг,
А слезы затопят дорогу… пускай ныне плачет враг.
Труд их жизни окончен, завершен и битвенный труд.
С радостью плод его примем: благие дни настают.
Наши девы уже украшают опаленный войною кров
Сокровищами Вольфингов и цветами полей и лугов.
Ныне долг наш собраться в чертоге, сердце возвеселить
Чтобы стены его от печали и поруганья омыть.
Коротко глянув на мертвого Тиодольфа, а после на Оттера, она продолжила:
О родовичи, перед вами лежат тела обоих Князей,
Отныне живым их не встретить – ни в лесу, ни среди полей.
Там, где они вершили каждый свой жизненный путь,
Под солнцем, что светит с неба, под ветром, что полнит грудь,
Здесь их место покоя и скоро на месте сем
Луговые вырастут травы, прикроют цветами Холм.
Ну а сейчас, о люди, пусть выйдет и станет в круг,
Знавший сердца ушедших и дела их могучих рук,
Если есть у него для нас слово, пока пламень сердец не остыл,
Пока память свежа былого и любви не остужен пыл.
Пусть он выйдет на середину, об убитых нам скажет речь.
Над руками, уставшими в битве, над сердцами, что срезал меч.
Смолкла она, и люди зашевелились, ибо те, кто находился у Знамени Дейлингов, видел старого витязя, сидевшего на огромном вороном коне и во всеоружии. Медленно спустился старец с коня и направился к кольцу воинов, расступившемуся перед ним; все знали Асмунда Древнего, умудренного битвой воина Дневичей, понявшего, что за кольчуга на Тиодольфе и оплакавшего Князя. Сев вчера на коня, Асмунд выехал на битву, но припоздал и успел лишь настичь Бург на колесах, едва перебравшийся через реку.
Глава XXXIСтарый Асмунд говорит речь над телами Походных Князей. Над ними насыпают курган
Все смотрели на старца, прошествовавшего к месту, на котором покоились тела Князей; поглядев на лицо Оттера, молвил он:
Оттер, так вот где лежишь ты… Когда я был уже стар,
Помню тебя могучим, умевшим направить удар.
Ты был мне как младший из братьев, вел ты моих сынов
На битву с народом Гуннов, чей обычай в битве суров.
Помню, как обучал ты в преддверии ратного дня
Мальчишек науке боя, узнанной от меня.
Оттер, о Оттер! Ты помнишь грозный для Готов час,
Когда Гунны теснили, сминали, давили нас.
Под градом стрел и копий, я нес тебя через поток,
Лизавший горы подножье, что был тороплив и жесток.
Помнишь потом, укрывшись в каменных недрах гор,
Мы ждали прихода Готов, чтоб вновь обагрить топор.
Помнишь ли ты, о Оттер, счастье прошедших дней,
Былые наши печали, что делали радость острей.
Друг мой… Друг поля и битвы передо мной лежит,
Зачем, скажи мне, ушел ты, оставив руке моей щит.
Я одряхлел и бездетен, но Лаксингов полон кров
Детьми твоего брата, способными выйти на зов.
Внемлите мне, о внемлите! Плоть сия и дух сей
Были достойны славы и долгих предолгих дней,
Но в пламени боя угасла жизнь боевого вождя,
Судьбу свою сам решил ты, не себя, а других любя.
Теперь и любовь, и слава покроют имя твое,
Отвага родит отвагу, доблесть кует копье.
Ляжет в могилу скоро тело мужа сего,
Но где же его деянья? Где же слава его?
Пока стоит Порубежье, памяти жить о нем.
Словом, цветком, возлиянием и жертвенным огнем.
Помолчав немного, он со скорбью поглядел в лицо Оттера, со столь же крепкой печалью, сколь весомо было слово Асмунда. Воистину, как говорил он, был Оттер другом Асмунду и на поле брани и в чертоге, хотя годами много уступал ему; рядом бок к боку стояли они на поле брани в тот день, когда пали сыновья Асмунда, сраженные рядом с отцом.
Немного погодя, медленно повернулся он к Тиодольфу и затрепетал телом… открыл Асмунд рот, но не в силах был вымолвить слова. Сел он тогда на край одра и, не стесняясь слез, хлынувших из старых глаз, зарыдал. Видевшие Асмунда удивлялись: всем была известна крепость сердца его… много тяжких бремен вынесло оно за долгие годы и не надломилось. Однако наконец Асмунд поднялся и, твердо опершись в землю ногами, обратил лицо к Народному Сходу и голосом, более похожим на юношеский, чем подобающий старцу запел:
Буре бурной сечь,
Коль гуляет меч!
Когда собралась рать,
Далеко ей шагать!
Слышат Боги, слышат страх
На лесах и на лугах.
Быстро мчится грозный слух,
Слабых угнетая дух.
И вот он уже принесся под кров,
И вот каждый услышать правду готов.
И вот угасает смех, и каждых притих.
Весть вьется меж балкой и кровлей на крыльях своих.
Словом громовым, прилетевшим, раскатным,
Сокрушающим горы, понятным и внятным.
И вот настежь дверь и покинут чертог,
И вот впереди дорога дорог.
И песня звучит, затихает
И зло к ней слова приплетает.
А Боги ждут, не отводят глаз.
Вершитель пути – отныне твой час.
Им ведомо, воитель в пути.
И некому рядом пойти.
Они ждут его поступи – вот он и здесь.
В ранах пришел к тебе, о Волчья Весь.
Без кольчуги, щита пред врагом он предстал.
И меч из рук выпал, и сам он тут пал.
Пусты его руки – ни злато, ни сталь
Никто не возьмет в эту дальнюю даль.
Но светлы Престолы в Чертоге Богов,
Весел и радостен праздничный кров.
Кругом Короли
В красном злате земли.
И Боги племен
В сияньи корон.
Вокруг все, кто жил,
И нету могил.
И вот Отец Мертвых возвышает свой глас:
Гость ныне новый, друг достойный средь нас!
Не принес он с собой железа и злата,
Не украсится его приношеньем Богов Палата.
Но жизнь даровал он Готам своею десницей отважной!
Встретим Волка народной песней протяжной.
И майским дождем,
Счастливейшим днем,
Цветы сыплет Бог
В блаженный чертог.
И Боги встают,
Ему чару дают…
Это не грома грохот —
Витязей радостный ропот.
И молвит Земли Бог, и сладостна его речь.
Солнце восставит жизнь, коль оборвал ее меч.
Ныне всю землю от краев ее обойдя,
Расскажет оно, что творится в чертоге вождя.
Ибо в Волчьей Веси ему славу поют,
Славу поют и долгую память плетут.
Песня эта возвысила сердце каждого, и Асмунд закончил ее под грохот мечей о щиты; гром мечей становился сильнее, и радостный могучий клич людей Рубежа вспорол небеса, ибо в тот миг каждый видел своего вождя Тиодольфа сидящим с Богами в Золотом кресле в благоуханном чертоге и слышал сладостные песни… и был Тиодольф весел и ясен ликом – каким не видели его на земле, хоть никогда не был сумрачным взгляд Походного Князя.