Однако когда общий восторг притих, молвила Холсан такие слова:
Клонится к западу солнце, на землю ложится тень.
Счастьем и горем – всем подарил нас нынешний день.
Гаснет с закатом солнце, гаснет свечи моей свет,
Отдыха просит ее огонек и покойных лет.
И потому по лугу мы вновь вернемся под кров
Священного Дома Вольфингов, что встретить нас ныне готов.
И тени любивших нас, тени тех, кто ушел,
Вместе с Отцом Всех, сядут за наш праздничный стол.
Они узрят вместе с Одином, весь труд человеческих рук.
Смотрит он ныне и вечно на наш земной круг.
Видит и луг, и поле, и мрачные хляби глубин.
Тот, кто утратил близких, не будет сегодня один.
Тем, кто от Волчьего племени, помнить и ликовать,
Живых восхваляя, мертвым почет воздать.
Грядите же, сыны рода, принесшие этих двоих.
Возьмите одры на плечи, пойдем и восславим их
За пиром, как подобает тем, кто в черную ночь
Ждал зари, чтобы ветер унес вражью тучу прочь.
Завтра будет утро и полдень, а послезавтра опять…
И дней жизни нашего племени нам не считать.
Закончила Холсан, и посреди общего ропота вновь выступили вперед доблестные витязи. Но – внемлите – теперь были они в свежей, и красивой одежде и блистали доспехами. Пока говорились речи сии, по слову Холсан их проводили к возам своих родов, где они и переоделись, взяв запасную одежду.
Так подняли они одры, и Холсан возглавила процессию – по лугу, мимо собравшихся родовичей, последовавших за ними в должном порядке под знаменами своего рода; когда прошли они в устроенный Римлянами острог, то у Мужской Двери чертога встретили их женщины рода Волка, осыпавшие цветами и живых ратников, и мертвых Князей, плакавшие по усопшим. После вошли свободные родовичи в чертог, следуя за Холсан и носилками, на которых покоились оба Князя, однако знамена они оставили внутри острога; трэлы же сами устроили себе праздник возле повозок, оставшихся за оградой, рядом со своими жилицами, кузницами, коровниками и хлевами. А Холсан вошла в чертог и погасила свечу, ткнув ею в порог Мужской Двери.
Долго входили родовичи, а когда все оказались в чертоге, Тиодольф вновь сидел в своем кресле, а рядом с ним Оттер, вожди рода заняли свои места на помосте – какое кому положено было – а Холсан уже сидела под чудесной лампой, имя которой носила.
Тьма ложилась на землю, однако в чертоге было светло словно днем – как и обещала Холсан – выставили все сокровища Вольфингов.
Стены завесили прекрасными тканями, столпы украсили дивными расшитыми одеяниями; красивые медные котлы и резные сундуки расставили по уголкам, где каждый мог видеть их, а золотые и серебряные сосуды расставили по всем пиршественным столам. Столпы украсили и цветами, венки и гирлянды висели на стенах на прекрасных коврах; ароматные смолы курились в прекрасных медных кадильницах, а свечей было зажжено столько, что в чертоге, наверно, было светлее, чем когда Римляне подожгли в нем всякую стружку во время Утренней Битвы.
А потом начался пир в честь возвращения домой с победой; и мертвые тела Тиодольфа и Оттера, облаченные в драгоценные блистающие одежды, благосклонно смотрели на родичей с престола; живые славили погибших вождей и ликовали. Всякую чашу пили за них – прежде чем помянуть Богов и людей.
Но прежде чем пир разгулялся, к престолу подошел Эйли сын Серого, с каким-то предметом в руке; и… о! это был Ратный Плуг, который молодой человек искал по всему полю, на котором люди Марки потерпели поражение от Римлян, и вот наконец отыскал его. Все увидели, как с мечом Тиодольфа в руке Эйли подошел к Холсан и заговорил с нею. Та поцеловала парня в лоб, и, приняв Ратный Плуг, обмотала его веревочкой и положила на стол перед Тиодольфом, молвив при этом негромко, но так, что некоторые все же слышали ее:
– Отец мой, не доставать тебе отныне этот меч из ножен до самой последней битвы, когда дети плодоносящей земли, Сыновья Дня, вступят в последний бой со Свартом и его детьми, перед самой переменой Мира. Может быть, и я буду тогда рядом с тобой; а пока, прощай, мой могучий отец!
Так пировали люди Марки, празднуя свое возвращение под Волчий Кров, и никто не мог оскорбить их или испугать; взошла луна, летняя ночь катилась к рассвету, а под кровом ликовали, ели, пили, играли на арфах и пели веселыми голосами; а неподалеку радовались жизни трэлы, и чужаки, и взятые в плен Римляне.
Утром же родовичи положили своих убитых в курган – между Великим Чертогом и диким лесом. В один курган уложили их: Князей в середине, Аринбьорн лег по правую руку от Оттера, а Тиодольф забрал с собой Ратный Плуг.
Чуть в стороне – к югу от своих покойников – положили Готы и Римлян, целое войско, и полководец был в середине… длинный, но невысокий курган насыпали над врагами, так, что многие годы спустя, утоптанный ногами людей и животных превратился он в невысокий пригорок, и хотя люди позабыли о том, сколько доблестных воинов обрели под ним покой, они все-таки долго помнили его имя – Римская Горка.
Тот же курган, где лежали люди Марки, многие поколения называли Тиодольфовой Ховой, многое рассказывали о нем, ибо не забывали люди своего доблестного предка; так что в конце концов стали говорить, что не погиб Тиодольф, а спит в этой Хове, и Ратный Плуг лежит на столе перед ним, и что когда сыновьям Готов придется туго, и соколы перестанут спускаться на конек Великого Крова Вольфингов, проснется он и выйдет из кургана на помощь живущим. Однако никто не смел раскапывать курган и смотреть, что там внутри.
Тот пригорок, где Готы претерпели поражение от рук Римлян, а Тиодольф невредимым упал на землю, назвали Обморочным… долго сохранялось это имя… даже после того как люди забыли, откуда оно взялось.
Совершив похороны, воины Родов Марки отправились по своим весям, Вольфинги же занялись уборкой урожая и починкой всего, что Римляне привели в негодность; они как следует отремонтировали свой чертог, устранили следы пожара, кроме обугленных пятен оставшихся на коньковом брусе и на помосте – чтоб не забыть о прошлом; словом, сделали свой дом еще более прекрасным, чем прежде. Когда урожай собрали Вольфинги, Биминги, Голтинги и Илкинги вместе с Медведичами занялись восстановлением их Великого Крова и других домов и сараев, сожженных Римлянами; и прекрасным получился тот дом.
Вольфинги без устали трудились в поле и загоне, рождали детей, выраставших могучими войнами и умелыми мастерами… так что год от года род их становился все более и более славным.
Сказывается, что Римляне больше не нападали на Порубежье… в ту пору они прекратили расширять свое государство и даже кое-где сократили его границу.
Этим кончается повесть о Доме Вольфингов и людях Марки.
Народ Горней Двери
Рассказ этот впервые появился в двадцать первом томе (1914) собрания сочинений Морриса. Писатель оставил свое произведение неозаглавленным, и название рассказу дала его дочь, Мэй Моррис.
В прежние времена, в те дни, когда народами правили Короли, жил некий Вождь своего народа, муж, могучий в битве и удачливый, почитавшийся мудрецами, правивший людьми, не завидовавшими его власти, знавшими его доблесть и мудрость, и понимавшими, что именно его заслугой властвовали они над другими народами, так что земля их оставалась богатой и повсюду в ней царил мир, кроме самых удаленных границ. И народ этот звался Народом Горней Двери, или еще короче – просто Народом Двери. Крепок телом был этот Король, высок и приятен взору, так что сердца женщин наполняло трепетное желание, когда он проходил мимо. В цвете сил и зрелости лет выбрал он себе жену, пригожую деву из рода Эрлов, высокую и белокожую, золотоволосую; полную здоровья, наделенную сладостным дыханием, тихой речью, любезную манерами, мудрую сердцем, добрую ко всему народу, любимую даже малыми детьми. Ранней весной венчались они, a чуть после Рождества родила она ребенка – мальчика, о котором повитухи говорили, что не видели младенца краше. Его окропили водой и нарекли Вождевоем, в честь одного из далеких Предков. Великий пир был дан в честь его именин, и много людей собралось на него: бароны той земли, Владыки соседнего края, чтившие Короля; a еще торговцы, ремесленники, мудрецы и барды; и Король обнимал их обеими руками и раздавал дары, и так внимал речам и рассказам их, будто был им самым близким другом, ибо сколь бы свиреп не бывал он на поле брани с мечом в руках, столь же кроток и добр был в Высоком Чертоге среди своего народа и посетивших его чужаков. И расхаживая между гостей, евших и пивших в чертоге в Вечер Именин, Король узрел среди них старца, столь же рослого, как и любой витязь из его рати… нет, еще более высокого, ибо согнула его старость. Одет он был в киртл из некрашеной и снежно-белой овечьей шерсти, белый плащ, подбитый горностаями и c золотой оторочкой; голову его венчала золотая лента, украшенная самоцветами, меч с золотой рукоятью лежал на бедре; и посмотрев на него, подумал Король, что никогда еще не видел человека, более похожего на Королей Древнего Мира, чем этот. Возле него восседала женщина старая, и старая весьма, однако величественная статью и благородная видом, облаченная также в белое шерстяное одеяние, расшитое странными знаками в виде змиев и огнедышащих драконов, солнца и луны и воинства небесного. Посему Король задержался возле них, ибо уже отметил, что за тем столом, где сидели они, время от времени рождался великий хохот, куда более радостный и веселый, чем в другом месте зала, а временами была заметна великая тишина, рождающаяся, когда люди внемлют словам, восхищающим самые глубины сердец. Потому отнесся он к этим старикам с великим почтением и так молвил им:
– Хорошо ли вам, соседи мои?
Тут старый кметь поприветствовал Короля и молвил:
– Есть ныне в Доме сем и малая недостача.
– Какую же недостачу обретаешь ты здесь? – ответил Король.
Тут слова полились из уст кметя, и он запел громким голосом: