Первых лет
Был радостен свет:
Блестела сталь,
Зеленела даль;
И была полна
Счастьем зима,
Долог был и широк
Пиршественный чертог.
И солнце не спешило,
Спуститься за окоем,
Пока пенилось пиво
В чертоге золотом;
В те весенние дни
Ликовали Вожди,
Ожидая славное лето
Пели словно скворцы
И юнцы, и Отцы.
Зимней бури топор
Дуб повалит твой, Тор,
И зима своей мощной десницей
С любой расправится птицей.
– Так, – промолвил Король, – не хочешь ли ты сказать, что зима пришла в мой чертог в Вечер Именин моего перворожденного Сына?
– Нет, – ответил кметь.
– Что же тогда не так? – проговорил Король.
Тут кметь снова запел:
Не было прежде резвей
Ратоборственных тех мужей!
Даже худший из них
Стоил в битве двоих.
Когда бушевала рать,
Никто не смел отступать;
И собирались они
У Тюра в прежние дни:
Звал их к себе певец,
Вождь, господь и боец,
Меня ли, чье имя – сталь,
Испугают яд или даль?
Высоко сидел я на троне
В силе своей и короне,
И смотрел, как суетится народ
От подданных до господ.
И внимал тому, как смолкал
И великий, и мал
Когда голос мой, не убог,
Нисходил громом в чертог.
– Да, – рек на это Король, – был ты могучим Владыкой во дни прошедшие, как и подумал я, впервые увидев тебя. A теперь прошу тебя, восстань и пересядь на высокое сидение рядом со мной вместе со своей супругой. Разве не является она твоей любезной собеседницей?
Тут улыбка озарила лицо древнего старца, и женщина повернулась к нему, и он запел:
Золотая весна
Прежде была красна,
В тысячный год
Из времени вод,
Соединились мы
После зимы.
И мед нашей встречи
Услаждали радости речи.
Тучки тень пролетала,
Не затмевая глаз
Солнышка, что сияло
Ясным светом для нас.
Часто, как часто встречали
Весну и блаженство мы,
Пили мед без печали.
Без тени, без мига тьмы.
Но разве весна стареет?
Разве земля праздна?
Новой песней повеет
Будущая весна!
– Внемли, Король счастливой страны, – продолжил древний старец, – приятно мне твое слово, я исполню твое предложение, и воссяду рядом с тобой этой ночью, дабы не претерпела ущерба мудрость твоя, и чтобы дни грядущие для тебя стали лучше дней нынешних.
Рекши так, он поднялся на ноги и древняя женщина вместе с ним, и они проследовали вместе с Королем к высокому седалищу его, и все присутствовавшие в пиршественном зале поднялись на ноги, дабы приветствовать дивных гостей, почитая явление их за великую честь и радость. Но вот сели они по правую и левую руку от Короля, тогда повернулся он к древнему старцу и молвил так:
– О Господь дней минувших и битв прошедшего времени, назовешь ли ты мне теперь имя твое и имя твоей супруги, чтобы я мог провозгласить ваше здравие, и выпить за вас чашу, прежде всех, что будут выпиты ныне?
Но старик пропел следующие слова:
Конунг, тебе ли не знать,
Как коротка благодать.
Или неведомы слезы
На снегу прошлогодней розы?
Не пристало Вождю считать,
Что прошлогодняя рать
Дом твой наполнит славой,
Навсегда и немалой.
Но слава неотвратима,
Если ныне рекли,
Имя богов побратима
Всемощных нашей земли.
И слово, великое слово,
Что поднимало на брань
Воителей мира былого
В любую темь или рань
Вы бы его проспали
Не встали с постели своей.
Не те раньше были печали,
И были мечи острей!
Непонятны вам наши руны,
В забвенье высокий слог;
Воскладает персты на струны
Надменный, а мужеством он убог.
Выслушал сие слово Король, и не нашел, чем ответить: но сидел, погрузившись в тягостную думу, в печаль, рожденную мыслью о течении лет, о том, что вянет цвет его молодости. Приумолкли и все многочисленные гости просторного пиршественного чертога, и праздничное веселье как бы оставило их. Но старец поднял главу свою, улыбнулся, встал на ноги, взял в руку свой кубок и воззвал великим гласом:
– Что вижу я, старшины и старейшины, неужто насытились вы мясом и упились вином в первый час пиршества? Или без всяческих слов явились к вам горестные вести?.. Отчего же сидите вы словно люди, покорившиеся тщетной надежде, ожидая решения судьбы, которого не оспорить, или врага, которого не победить? Нет, конечно же, нет; но если вы безмолвны, буду говорить я; и если вы утратили радость, я возликую, и провозглашу здравицу этому Дому. Вот ради чего подниму я кубок:
Лейся вино по чашам,
Пейте на празднике нашем,
Таны и добрые гости!
А печаль живет на погосте.
Радостно восстанем
Пить и есть не устанем,
Внемля между собой,
Что рожден Вождевой.
К чему печаль и тревога,
Восславив сегодня БОГА —
Того, что хранил издревле
Дом сей и его землю.
И ДРЕВО вновь процветает
Пусть на дворе зима,
И в радости сердце тает
Отрада пришла сама.
Пью за тебя, Властитель,
Пью за тебя, Вождевой,
За твой народ, повелитель,
За рожденного этой зимой!
И великим образом возрадовались тогда званые гости в чертоге, зазвучали приветствия и благие пожелания, застучали друг о друга рога с вином, и возликовал народ, стар и млад, велик и мал, кметь и кметиня, все поднялись на ноги в этот Вечер Именин. И снова не стало ничего кроме радости в чертоге Народа Двери. Однако ж посреди ликования двери во внутренние покои чертога настежь открылись, и вступили в зал женщины в пригожих и подобающих случаю цветастых тканях, посреди же их шла высокая дама в алом платье, державшая на руках новорожденное дитя, запеленатое в тонкое полотно и укрытое золоченой тканью, и подняла его, обратив лицом к высокому престолу, а все мужи разразились приветственным кличем, какой и перекричать невозможно, отставили кубок и рог от своих губ, и взяв в руки мечи и щиты загремели ими в чертоге. Но Король поднялся с радостным видом, восстал с сидения своего и остался стоять: a женщины остались у подножия престола, все, кроме кормилицы, которая подала ему ребенка, и Король принял Сына на руки; ласково, но недолго поглядел на свое дитя, а потом высоко поднял, чтобы все видели его, положил на стол пред собою, снял со стены за своей спиной свое великое боевое копье и прочертил острием его две черты на лице ребенка, так чтобы они оставили только самый легкий след на нежной коже, но чтобы и первая линия, и вторая слегка кровоточили; но пока младенец жалобно пищал и плакал, чего и следовало ожидать, Король громко вскричал могучим своим гласом:
– Вот, помечаю я тебя знаком Одина, коим были помечены все родичи мои с древних времен, от того часа как появились на земле Боги.
Потом взял он ребенка на руки, положил его на свое место и рек:
– Вот вам новый Владыка – Сын Владыки, Короля и Герцога Народа Двери, уже восседающий на троне Отца своего, и будущий восседать, когда я отойду к Одину, если только кто из народа не оспорит его права.
И пока он так говорил, в дверь чертога вошел препоясанный мечом муж в полном боевом доспехе и с великим копьем в руке, и звеня металлом, прошествовал к высокому престолу, остановился перед Королем, приподнял немного шлем, и вскричал:
– Где же те несогласные, что готовы оспорить его права, или где выставленный ими поединщик? Вот стою я, Неколебимый, Сокол из Соколов Народа Двери, и жду несогласных!
И он вновь опустил забрало, скрывая лице свое. Тут с одной из нижних скамей поднялся муж одноглазый и рослый и вскричал громким голосом:
– O поединщик, зачем оставил ты мясо и пиво, зачем нелепой своей песней нарушаешь нашу общую радость? Снимай свой доспех, друг, садись рядом, ешь, пей и веселись, ибо знаю я твой голод и жажду. Не будет никаких несогласных, ибо все мы братья, дети одной Матери и одного Отца, пусть и состарились они теперь.
И вновь поднялся шум, полный веселого смеха и множества добрых слов. И некоторые рассказывают, что когда промолвил сей муж свои слова, древний кметь и ветхая старица, сидевшие рядом с Королем, как бы переменились и явились глазам людей такими, какими были во цвете дней своих – могучими, прекрасными и веселыми; а еще говорили, что никто не знал этого одноглазого мужа, и откуда он явился в чертог, а когда стали искать его, оказалось, что исчез он неведомо как и куда. А еще говорят, что древняя чета подошла к колыбели, пригнувшись, оба по очереди поцеловали ребенка; и старец взял свою чашу, и смочил губы младенца красным вином, a старица сняла со свое шеи ожерелье из золота и серебра, украшенное янтарем, уложила его на грудку ребенка и молвила голосом столь сладостным, словно не довлела над ней тяжесть прошедших лет и зим, и многие слышали слова ее:
– O Владыка сегодняшнего вечера, долгой жизни тебе и здоровья! Многим женщинам суждено с вожделением смотреть на тебя, и немногим из них удастся не полюбить тебя.
Тут кормилица забрала малыша и отнесла в альков, в котором лежала Матерь его, и народ возвеселился радостью великой, больше которой радости не бывает, и никто из бывших тогда в чертоге во всей жизни своей не ведал большей радости и блаженства, чем в тот вечер. A старый кметь сел возле Короля и погрузился в веселую беседу с ним, и во многих словах рассказал о том, чего не ведал Король; и все речи его были о мужественных деяниях, и о жизни Предков, и неведомых повестей о Народе Двери, о том, что совершили они, о горестях, которые испытали, и о радостях, которые заслужили на земле и под небесами, и на бурных водах морских. И Король сделался особенно счастлив, выслушав речи старца, и решил попытаться запомнить все слова его на всю свою жизнь; ибо подумалось ему, что, расставшись в тот вечер с древней четой, никогда более ее не увидит. Так шло время, и кончалась ночь, ибо все это происходило зимой, когда, по сути, нет дня, и ночи разделяет недолгая заря. И вот Король оторвался от беседы, и окинул взглядом чертог, и мало осталось в нем людей – если не считать тех, кто спал, привалившись к стенам – так быстро пролетела ночь пира, что гости или разошлись по домам или уснули. Тут он сам ощутил себя человеком, очнувшимся от сна, повернулся к древним гостям своим, не чая уже снова увидеть их. Однако сидели они, как и прежде рядом с ним, по правую руку и левую; так что молвил он: