А звон все приближался.
– Это он, это он! Это его бубенцы!
Все громче и громче звенят колокольчики, уже неестественно громко, это уже не звон, а оглушительный грохот. Анна даже повернула голову – уж не положила ли лошадь Синтрама голову прямо на ее сани? Нет, и это удивительно: звон то слева, то справа, а никого не видно, будто это и не колокольчики звенят, а сам воздух. Будто и не Синтрам преследует их, а только его бубенцы.
Так бывает ночью, когда возвращаешься из гостей, – колокольчики звенят, а кто едет – не видно. Звенят колокольчики. Звенят все громче, вызванивают мелодию, поют, говорят… и лес отвечает им гулким, тревожным эхом.
И как заражает эта тревога! Анне уже хочется, чтобы поскорее показался преследователь, она уже почти жаждет увидеть Синтрама и его огненно-рыжего коня – все лучше, чем этот необъяснимый, настойчивый, переливчатый звон.
– Эти бубенцы меня доняли, – говорит она полушепотом.
И колокольчики тут же подхватывают словцо и распевают на разные мотивы: «Дон – доняли, доняли-дон, дон-дон-доняли…»
Совсем недавно, совсем-совсем недавно ехала она в санях по этой же дороге, а за санями гнались волки. Она видела в темноте их разинутые пасти, видела, как блестят белые клыки, представляла, как разорвут ее на части свирепые хищники, – и ей не было страшно. Мало того, сейчас ей кажется, что это была самая прекрасная ночь в ее жизни. Силен и красив был впряженный в сани конь, силен и красив был человек рядом, и восторженный ужас погони сладко захлестывал душу.
А сейчас… старая лошадь, старая, беспомощная спутница… Анна так остро ощутила свое бессилие, что ей захотелось плакать. Никуда, никуда не деться от этого мучительного, издевательского, неправдоподобно громкого звона.
Она спрыгнула с саней – надо с этим как-то кончать. Почему она должна бояться этого злобного, всеми презираемого негодяя?
Внезапно в быстро сгустившихся сумерках она различила конскую голову, а потом и всего коня, и санки, а в санках, как и следовало ожидать, сидел Синтрам.
Но вот что удивительно – она не видела, как приближается экипаж. Он словно соткался из мартовских сумерек прямо у нее на глазах.
Анна бросила поводья Ульрике и пошла навстречу Синтраму.
Он одержал коня.
– Какая удача! – воскликнул заводчик. – Вот так повезло бедному Синтраму! Дорогая фрекен Шернхёк, позвольте попросить вас о маленькой услуге. Не могли ли бы вы довезти в Бергу моего спутника?
– А где патрон прячет своего спутника?
Синтрам откинул полость, под ней оказался человек. Судя по всему, он крепко спал.
– Выпил лишку, – хохотнул Синтрам, – вот и спит. Да он вам знаком! Это же Йоста Берлинг.
Анна вздрогнула.
– Понимаете, фрекен Шернхёк, – продолжил Синтрам, – впрочем, это известно: тот, кто предает любимого, тот продает его душу дьяволу. Я и сам попал к нему в когти таким путем. Тут вот какая ловушка: люди-то сдуру считают, что это высший подвиг – отказаться от любви. А любить, по их мнению, грешно.
– Что имеет в виду патрон? – непослушными губами выговорила потрясенная Анна.
– А я вот что имею в виду: не надо было отпускать Йосту Берлинга, фрекен Анна.
– Бог того пожелал.
– Ну да, ну да, старая песня. Любить грешно, отказаться благочестиво. Господь, по-вашему, на дух не переносит счастливых людей. Он за ними волков посылает… А если и не Бог вовсе, что тогда, фрекен Анна? Почему вы думаете, что это Бог послал волков? Ведь и я мог попросить своих серых овечек из Доврефьелля погнаться за парочкой влюбленных. Вдруг это не Бог, а я послал волков, потому что не хотел упустить одного из моих? Не Бог, а я, фрекен Анна…
– Не искушайте меня, господин заводчик, – только и смогла выговорить Анна. – Если это так, душа моя погибла.
– А вот посмотрите-ка сюда, фрекен Анна. – Синтрам наклонился над спящим Йостой Берлингом. – Посмотрите на его мизинец! Эта ранка никогда не заживет, потому что мы оттуда кровь взяли, и он подписал контракт. Он мой, фрекен Анна. Кровь непобедима. Только любовь может освободить его, но я думаю, смысла нет… если мне удастся его сохранить, он станет милейшим парнем.
Анна изо всех сил старалась побороть охватившее ее оцепенение. Околдовал он ее, что ли? Это же полное сумасшествие. Никто, ни один человек не может добровольно продать душу нечистой силе. Но мысли путаются, сгустившиеся сумерки давят на нее непомерной тяжестью, и лес поодаль, как свора чудищ, готовых в любую секунду ринуться на нее. Ее охватил парализующий, никогда не испытанный страх.
– Может быть, фрекен Анна, вы хотите сказать, что в вашем приятеле не так-то много осталось хорошего? Что в его душе и губить нечего, так что невелика победа? Не скажите, не скажите… Он никогда не издевался над крестьянами, не изменял обнищавшим друзьям, не был карточным шулером… Да, вот еще: никогда не соблазнял замужних женщин.
– Я хочу сказать, что господину патрону незачем притворяться посредником, вы и есть нечистый дух, господин патрон!
– Давайте меняться, фрекен Анна. – Заводчик усмехнулся. – Анна Шернхёк берет Йосту Берлинга и выходит за него замуж. И он будет ваш, а этим, в Берге, просто дайте денег. Вы теперь знаете, фрекен, что Йоста Берлинг мой, но я могу ради вас от него отказаться. Вспомните еще раз, что вовсе не Бог послал вам волков вдогонку, и давайте меняться.
– А что вы хотите взамен?
Синтрам ухмыльнулся:
– Вот именно, что я хочу взамен? Ах, фрекен Анна, мне много не надо. Отдайте мне вон ту старушенцию, что сидит у вас в санях.
– Изыди, Сатана! – сорвалась на крик Анна. – Неужели ты думаешь, что я способна на предательство? Пожертвую старым другом, обману ее надежды? Отдам ее тебе, чтобы ты довел ее до помешательства? Изыди!
– Спокойно, спокойно, фрекен Анна. – Синтрам продолжал улыбаться. – Подумайте хорошенько! Я отдаю вам молодого, красивого, даже очень красивого молодого человека, а в обмен всего-то прошу эту старую калошу.
Анна истерически захохотала, чтобы скрыть страх.
– Подумайте только, патрон, – сказала она, забыв, что только что назвала его Сатаной. – Мы стоим здесь и торгуемся из-за душ, как на лошадиной ярмарке в Брубю!
– Именно так, фрекен Анна, именно так. Но я понимаю, семейная честь не позволяет, очень вас хорошо понимаю… это правда, семейную честь Шернхёк надо беречь… ну что ж, мы облегчим ваши душевные муки.
И он громко позвал жену, и та, к удивлению Анны, вылезла из саней и, дрожа мелкой дрожью, подошла к мужу.
– Вы только посмотрите, вот вам пример послушной жены! Даже гордая фрекен Шернхёк не может помешать жене откликнуться на зов законного мужа… так и порешим. Я вытащу Йосту из саней и оставлю его здесь, на этом самом месте. Кто захочет, подберет.
И он уже собирался поднять бесчувственного Йосту Берлинга, но тут Анна наклонилась к нему и, почти касаясь губами уха, шепнула:
– Поезжайте домой, патрон! Заклинаю вас, поезжайте домой! Или вы не знаете, кто вас ждет в кресле-качалке? Мне кажется, неудобно заставлять ждать такого гостя!
Ей немало пришлось пережить страхов за этот день, но то, как изменился Синтрам, услышав ее слова, показалось ей страшнее всего. Нечестивый заводчик с перекошенной физиономией натянул вожжи, развернул сани, хрипло вскрикнул и хлестнул своего рыжего коня. Конь рванул с места, из-под полозьев и копыт брызнули снопы искр, и сани полетели вниз по крутому, опасному склону.
Анна Шернхёк и Ульрика Дильнер остались одни, но не обменялись ни словом. Ульрика с опаской косилась на горящие диким огнем глаза Анны и не решалась открыть рот. А Анне нечего было сказать несчастной старухе, ради которой она только что принесла такую жертву. Она принесла в жертву душу любимого человека.
Ей хотелось броситься ничком на землю, кататься по мокрому снегу, рвать на себе волосы и посыпать голову снегом и песком.
До этого момента ее отречение от Йосты казалось ей чем-то возвышенным, духовным подвигом, к тому же в глубине души она не считала, что отреклась от него, еще ничто не было потеряно. А сейчас она даже не отреклась, она попросту предала его, пожертвовала его душой…
В тягостном молчании доехали они до Берги, и когда Анна Шернхёк открыла дверь гостиной, она в первый и последний раз в своей жизни упала в обморок. За столом сидели Синтрам и Йоста Берлинг и мирно беседовали. На подносе стоял полупустой графинчик горячего тодди, наверняка они здесь не меньше часа.
Ульрика Дильнер, в отличие от Анны Шернхёк, в обморок не упала. Она-то знала своего мужа. Она-то заметила, что с тем, что остановил их на холме, что-то было не так.
Капитан и капитанша Уггла оказались хорошими посредниками. Они уговорили Синтрама, чтобы тот оставил Ульрику в Берге. Синтрам не возражал – не хватает мне только сумасшедшей в доме, сказал он.
Было бы смешно настаивать, чтобы дети нынешних времен верили в эти старые истории. Ясно ведь, почти все они или выдумки, или ложь. Но страх, пережитый старой Ульрикой, когда заскрипели полозья старого кресла-качалки… а сомнения и искушения Анны, когда она слышала нарастающий звон невидимых бубенцов, это ведь не ложь? И не выдумка?
Ах, если бы! Ах, если бы все это было выдумкой и ложью…
Глава двенадцатаяИстория Эббы Дона
Все знают этот удивительной красоты мыс не восточном берегу Лёвена, тот, где стоит усадьба Борг. По обе стороны его омывают нежные волны затканных серебристой парчой заливов, а если взобраться на вершину холма, открывается поистине волшебный вид.
И все же я не советовала бы туда ходить.
Никто не поймет, как оно завораживающе прекрасно, озеро моей мечты, пока не увидит с мыса Борг, как медленно скользят по зеркальной воде последние, похожие на привидения клочья предутреннего тумана. Никто не поймет, как оно завораживающе прекрасно, пока не выглянет в окошко маленького голубого кабинета, где по углам таятся бесчисленные воспоминания… Пока не выглянет в окошко и не увидит, как отражается в воде бледно-пурпурный закат.