– Нет…
– Его выгнали, и он бродил по стране, попрошайничал и пил. Пил, пил… Мог украсть, лишь бы раздобыть спиртное.
– А как его зовут?
– Его уже нет в Экебю. Майорша подобрала его, отмыла, купила одежду и уговорила твою свекровь взять его учителем к твоему мужу, графу Хенрику.
– Разжалованного пастора? Не может быть!
– Молодой, крепкий, образованный – почему нет? Если бы только он не пил… Графиня Мэрта, кстати, порядком взбалмошна. Ей нравилось дразнить проста, дьякона… но на одном она настояла: дети не должны знать о прошлом своего учителя. Сын перестанет его уважать, а дочь… дочь ее была ангелом, она бы просто не смогла жить с ним в одном доме.
И вот он приехал в Борг. Скромный и почтительный, если присядет, то на самый краешек стула, а если в доме гости, уходит в парк. И там, в пустынных аллеях елового парка, он встречал юную Эббу Дона. Она была не из тех, кто любит шумные застолья, а с тех пор, как графиня Мэрта похоронила мужа, пиры в усадьбе устраивали чуть не каждый день. Эббе не нравились пиры, но она была не строптива. Она не протестовала, кроткая и застенчивая девочка. Ей к тому времени исполнилось семнадцать. Она не отличалась здоровьем, но была очень красива: ясные карие глаза, нежный румянец на щеках. У нее было хрупкое, но стройное тело, она слегка наклонялась вперед при ходьбе, а когда подавала руку, пожатия почти не чувствовалось, она просто вкладывала в вашу руку свои тонкие, изящные пальчики. И маленький, серьезный, вечно молчащий ротик… а если она говорила, то как! Тщательно выговаривала каждое слово, медленно и осторожно. В ее голосе не было девичьей живости, веселья, он звучал приглушенно и вяло, как последний аккорд усталого музыканта.
Она была не похожа на других. Тихая, почти невесомая походка, такая осторожная, что все время казалось, будто она спасается от погони и боится выдать свое присутствие. Глаза всегда опущены, точно она не хотела созерцанием окружающей суеты нарушить покой в величественном храме ее души. Судя по всему, храм этот она построила еще в детстве, и посторонним туда входа не было. Про таких говорят – не от мира сего.
В детстве бабушка рассказывала ей сказки. И однажды вечером сидели они у камина и молчали – сказка кончилась. Братья Карсус и Модерус, добрый тролль Лункентус, прекрасная Мелузина[18] возникли из небытия и, как пламя в камине, медленно угасли. Герои побеждены, красавицы принцессы обуглились и лежат неподвижно, но стоит только растопить камин, и все они вернутся к жизни. Пока бабушка рассказывала эти печальные истории, рука девочки гладила ее шелковую юбку. Шелк – странная ткань: если его погладить особым образом, он попискивает, как маленькая птичка. Эбба так молилась, потому что она была из тех, кто никогда не молится словами.
Сказка кончилась, а спать еще рано. И тогда бабушка начала тихо рассказывать ей историю о ребенке из Иудеи. Когда он родился, пели ангелы, вся земля слышала их пение, потому что мальчику этому суждено было стать великим царем. Короли с востока пришли в Иудею, ведомые светом звезды, и богато одарили дитя золотом и курениями. Старики качали головами и предрекали младенцу славное будущее. Ребенок рос, и другие дети не могли равняться с ним ни красотой, ни умом. Уже в двенадцать лет он превосходил мудростью верховных жрецов и ученых.
Земля не видела ничего прекраснее, чем этот младенец и его деяния, но были и недоброжелатели. Были и завистники, которые никак не хотели признать его своим царем.
Бабушка рассказала, как мальчик стал мужчиной и чудотворцем.
Все живое на земле любило его и поклонялось ему, но только не люди. Рыбы сами приплывали в его сети, хлеб наполнял корзины, вода по его мановению превращалась в вино.
А люди даже не подумали возложить на него подобающий великому царю всех людей золотой венец. Не было в его окружении кланяющихся придворных. Он ходил по земле как нищий, совершал чудеса и, казалось, не замечал, что его ненавидят: лечил больных, возвращал слепым зрение, воскрешал из мертвых.
– Но! – сказала бабушка и подняла палец. – Люди не хотели доброго царя.
Они послали наемников, и его схватили, пока он ужинал со своими учениками. Над ним издевались, надели венец из терновника, рваную мантию и заставили тащить тяжелый крест к месту казни. А толпа насмехалась над ним, и все кричали: «Царь, царь иудейский!»
– О, дитя мое, – сказала бабушка, – как любил он высокие горы! Он взбирался на горы, чтобы поговорить с небесными жителями, с гор проповедовал он, объяснял свое учение. А теперь его вели на гору, чтобы распять. Они прибили его ступни и ладони гвоздями к кресту и оставили доброго царя висеть на кресте, будто он был разбойник и грабитель.
А чернь продолжала насмехаться, только мать и его ученики плакали. Они горевали, что ему суждено умереть, так и не став царем на земле.
А как горевала природа! Солнце потемнело, задрожали скалы, разразилась невиданная гроза и расступились могилы, чтобы умершие могли поделиться своим горем с живыми.
Малышка положила бабушке голову на колени и плакала так, что бабушка пожалела, что рассказала эту историю.
– Не плачь, деточка, – сказала она. – Добрый король покинул свою гробницу и улетел к своему отцу на небеса.
– Бабушка… – всхлипнула девочка. – А он так и не получил царство?
– Он сидит на небесах по правую руку от Господа.
Но девочка плакала так горько и безутешно, как могут плакать только дети.
– Почему они так плохо с ним обошлись? Почему люди такие злые?
Она так рыдала, что старушка испугалась уже всерьез.
– Скажи, бабушка, скажи, что ты выдумала! Все же кончилось по-другому, ведь правда? Люди не могут быть такими злыми с добрым царем! Ведь он получил царство на земле, получил, да?
Она судорожно обняла бабушку, а слезы так и катились ручьями по щекам.
– Деточка моя… – сказала бабушка и задумалась. Как же ей утешить ребенка и не погрешить против правды? – Деточка моя, многие верят, что он вернется, и тогда настанет на земле царство добра и света, и продлится оно тысячу лет.
Даже хищники станут кроткими, дети будут играть с ядовитыми змеями, медведи пастись с коровами. Никто никому не причинит зла, копья согнут в косы, а мечи перекуют на орала. И никогда не покинет землю радость, потому что царствовать будет добро.
Личико девочки немного просветлело.
– А у него будет трон? У доброго короля?
– Конечно! Золотой трон.
– А слуги и придворные? А золотая корона?
– А как же!
– А скоро он вернется?
– Вот этого никто не знает.
– А мне можно будет посидеть у его ног на скамеечке?
– Даже не сомневайся. Обязательно!
– Как я рада, бабушка!
И вечер за вечером, много зим, сидели эти двое, бабушка и внучка, у камина и говорили о добром царе. Малышка готова была говорить о тысячелетнем царстве добра и света ночью и днем и никогда не уставала придумывать все новые детали, как хорошо будут жить люди в этом царстве.
И я хочу сказать вот что: время от времени попадаются молчаливые дети, и мы даже понятия не имеем, что они носят в себя тайны. Такие тайны, о которых они боятся проговориться, и поэтому молчат. Странные и необычные мысли бродят в этих головках. Как много среди этих созданий с вечно опущенными глазами истинных девственниц, которых на небесах дожидаются их женихи… Как много среди них тех, кто ничего так не желает, как сидеть на скамеечке у ног царя вселенной, натирать его ноги розовым маслом и осушать своими светлыми волосами.
Конечно, Эбба Дона никому и никогда об этом не рассказывала, но с того вечера она жила только мечтами о возвращении доброго царя и тысячелетнем царстве добра и света.
Она ждала его. Она ждала, не возникнет ли он из пурпурной дымки заката, в кротком сиянии непререкаемой святости, в окружении миллионов ангелов, и пройдет мимо, и позволит ей прикоснуться к его мантии.
Она с завистью думала о благочестивых женщинах с покрытыми головами, никогда не поднимающих глаз на собеседника, живущих в добровольном заточении в серых катакомбах монастырей. Наверняка в тесных кельях их посещают волшебные видения, возникающие в непостижимом мраке человеческой души.
Такой она росла, такой и осталась, когда в пустынных аллеях парка повстречалась с учителем брата.
– Я не хочу сказать о нем ничего плохого, – продолжила Анна Шернхёк. – Я охотно верю, что он любил этого ребенка, эту девочку, которая выбрала его своим поводырем. Думаю даже, что душа его вновь обрела крылья веры во время долгих прогулок с молчаливой Эббой, которая никогда и никому не доверяла так свою душу, как доверила ему. Думаю, что и сам он чувствовал себя с ней ребенком, добрым, кротким, неиспорченным ребенком.
Но если он и в самом деле любил ее, почему не подумал, что худшего дара, чем его любовь, и представить невозможно? Он, отверженный, что он хотел? О чем думал, бродя по аллеям рядом с графской дочерью? О чем думал лишенный сана пастор, когда она доверчиво рассказывала ему про свои тайные мечтания? Что он хотел? Пропойца и забияка, он наверняка знал, что вернется к этим сомнительным радостям, как только представится случай. Но продолжал серьезно выслушивать ее доверчивые излияния, часами гулял с ней по аллеям – с ней, мечтающей о небесном женихе! Почему он не бежал от нее как черт от ладана? Почему не уехал, чтобы никогда больше не показываться ей на глаза? Не лучше ли было для него бродить по дорогам, воруя и выпрашивая милостыню, чем чинно гулять по графским аллеям, притворяясь скромным и благочестивым молодым учителем? Ведь из жизни не вырвешь прошлые грехи, как листок дневника… И тем более, когда он понял, что Эбба Дона неизбежно его полюбит, неужели он не должен был немедленно исчезнуть из ее жизни?
Только не думайте, графиня, что он выглядел как спившийся бродяга с вялыми серыми щеками и вечно красными глазами. Нет, он был на редкость хорош собой, силен и здоров, даже многолетнее пьянство не смогло победить данное ему Бог