И она тут же пожалела о своей неприветливости, догнала Йосту и схватила его за руку.
– Я пришла… я пришла сюда, – говорит она, запинаясь на каждом слове, – я пришла… о, господин Берлинг, вы же этого не сделали? Скажите, скажите, умоляю вас, скажите, что вы этого не сделали!.. Я очень испугалась, когда вы прибежали с этой палкой, но это ведь именно вас я и хотела увидеть. Я очень прошу вас, господин Берлинг, не обращайте внимания на все, что я наговорила, я… я очень прошу вас снова бывать у меня в доме.
– А как графиня сюда попала?
Она нервно засмеялась:
– Я боялась… я даже знала, что опоздаю, но все равно… не хотела никому говорить… и вы же знаете, что в это время года через озеро не проедешь.
– И вы перешли озеро пешком?!
– Да, да… но это неважно, скажите мне, скорее скажите, господин Берлинг: вы ведь не успели обручиться? Молю, скажите, что нет! Это так несправедливо, так несправедливо… и во всем моя вина! Не надо было придавать моим словам такое значение. Я приезжая, я не знаю обычаев вашей страны… А в Борге… – Она посмотрела ему прямо в глаза. – В Борге стало так пусто после того, как вы перестали там бывать!
И Йосте Берлингу кажется, что мокрый ольшаник исчез, исчез рев водопада и тяжелый туман водяной пыли, ему кажется, что кто-то высыпал на него целую охапку роз. Он по колено в розах, они загадочно светятся в темноте, и у него кружится голова от их волшебного аромата.
– Вы перешли озеро? – переспрашивает он. – Пешком?
Надо бы скорее успокоить ее, положить конец измучившим ее угрызениям совести, но у него и в самом деле кружится голова – от аромата роз, от волнения, от радости, от жалости. Бедная девочка, по какой тяжкой тропе пришлось ей идти, как она замерзла, как ей страшно, каким раскаянием, какими горькими слезами полон ее голос.
– Нет-нет, – говорит он наконец. – Я не обручен.
Она вновь хватает его руку и гладит.
– Какое счастье, – повторяет она, всхлипывая, – какое счастье!
Ах, как мало нужно поэту! Лепесток розы на дороге – и вся ненависть, вся злость, все темные страсти исчезают из его души.
– Какая вы замечательная, какая добрая… какая вы замечательная! – повторяет он.
А стихия тем временем начинает последний штурм крепости Экебю, ее красы и чести. Без вожака люди растерялись, некому вдохнуть мужество и надежду в их сердца. И волнолом не выдержал. Огромные камни, наращивая скорость в прыжках, посыпались в реку, и вода хлынула к мысу, к кузнице и старой водяной мельнице. Уже больше никто не решался сопротивляться стихии, люди спасали свое добро.
Йоста Берлинг конечно же взялся проводить ее в обратный путь. Что может быть естественнее? Даже представить невозможно, чтобы он оставил ее в этом бушующем мраке, чтобы позволил ей пуститься в обратный путь по тающему льду одной, без сопровождения. Ни он, ни она даже не задумываются, что творится на мысу, что Йоста, возможно, очень нужен там – успокоить людей, унять панику. Всем известно, что от паники гибнет больше людей, чем от самого стихийного бедствия. Ни он, ни она про это не забыли, они про это просто не думают – так они счастливы друг с другом.
Очень легко подумать, что эти двое без памяти влюблены друг в друга, но кто знает? До меня дошли только обрывки их жизнеописания, и то главным образом об их приключениях. И неудивительно: кто и когда может с уверенностью знать, что творится в чужой душе? Что двигало их поступками, какие чувства? Знаю только, что в ту памятную ночь молодая прекрасная женщина рискнула своей честью, репутацией, здоровьем, даже жизнью, и все ради того, чтобы не дать авантюристу и грешнику искалечить свою судьбу. Знаю только, что авантюрист и грешник в ту ночь пренебрег славой и благополучием своей любимой усадьбы и последовал за той, которая ради него превозмогла страх смерти, страх позора и наказания.
Часто следовала я мысленно за ними по льду в ту кошмарную ночь, которая, несмотря ни на что, закончилась благополучно, если не считать смытых водой строений. Не думаю, что в душах молодых людей бушевали какие-то запретные страсти, которых надо было бы стыдиться. Они шли по опасному льду и весело болтали обо всем, что случилось после их ссоры.
И опять Йоста Берлинг с восторгом принял ярмо ее раба, роль пажа у ее ног, а она с восторгом взяла на себя роль его госпожи.
Они счастливы и рады, как дети, но ни один из них не произнес слов любви и даже не намекнул на зарождающуюся любовь.
Смеясь, бредут они по промоинам у берега. Смеясь, ищут они безопасные тропы и теряют их, тоже смеясь. Смеясь, скользят, падают и поднимаются. Они все время смеются!
И опять жизнь, благословенная человеческая жизнь, представляется им забавой, игрой, как у поссорившихся и помирившихся детей. Что может быть лучше, чем помириться и продолжать играть вместе?
Но слухи, слухи… разумеется, пошли слухи. И в свое время рассказы о ночном приключении дошли до ушей Анны Шернхёк.
– Теперь я вижу, – сказала она. – Теперь я ясно вижу: не одна лишь тетива в луке у Господа. Я должна успокоиться и остаться там, где я действительно нужна. Бог сделает из Йосты Берлинга человека и без моей помощи.
Глава шестнадцатаяИскупление
Друзья мои, если придется вам когда-нибудь столкнуться на дороге с несчастным, кто бредет по камням босиком, кто держит башмаки под мышкой, кто не надевает шляпу и подставляет голову лучам палящего солнца, знайте: слабый и беззащитный, он сам призвал все тяготы на свою голову. И тихо пройдите мимо. Не мешайте ему и не спрашивайте ни о чем. Это пилигрим, раскаявшийся грешник, идет поклониться святым могилам, дабы искупить грехи.
Грешник, надумавший искупить грехи, должен одеться в рубище, пить воду из ручья и есть черствый хлеб, будь он нищий или король. Он должен идти, а не ехать. Спать на репьях. Ползти на коленях по камням святых могил, пока они не заблестят. Истязать себя плетьми. И не искать сладости, кроме страдания, не искать блаженства, кроме горя.
Молодая графиня Элизабет тоже была одной из таких страдалиц. В рубище и власянице вступила она на каменистую тропу искупления, потому что душа ее не находила себе места. Она искала страданий, как усталый путник ищет родник в пустыне, чтобы омыть сбитые до крови ноги.
Храбро пустившись в опасное ночное путешествие, она навлекла на себя беду.
Муж ее, граф Хенрик, молодой человек с головой старика, в ту ночь вернулся в Борг лишь наутро, когда мельница и кузница в Экебю уже были снесены бурлящим потоком. Не успел он приехать, графиня Мэрта велела позвать его к себе и ошеломила странным рассказом:
– Твоя жена исчезала нынче ночью, Хенрик. Ее очень долго не было, много часов, а вернулась она в обществе мужчины. Я сама слышала, как он пожелал ей спокойной ночи. И даже знаю, кто это был. Я знаю, когда она ушла, и знаю, когда вернулась, хотя вовсе не собиралась за ней подглядывать. Она обманывает тебя, Хенрик. Она тебя обманывает. Притворяется невинным созданием, а сама вешает отвратительные, похожие на рыбью чешую гардины, только чтобы досадить мне. Она и не любила тебя никогда, бедный мальчик. Ее отец просто-напросто хотел побыстрее от нее избавиться, а за тебя она вышла, чтобы было кому ее содержать.
Она била в самые больные точки, и Хенрик рассвирепел. Развод, развод и только развод! Брак должен быть расторгнут, и неверная немедленно отправлена к своему отцу.
– Ну нет, дорогой, развестись – значит осудить ее на погибель. Она избалована и дурно воспитана. Позволь мне заняться ее воспитанием, вернуть ее на путь долга.
И граф послал за молодой графиней, чтобы объявить ей о своем решении: отныне она во всем будет следовать воле свекрови.
Ах, какая сцена последовала! Никогда и ничего более драматического не слышали стены этого обреченного на вечные страдания дома.
Граф Хенрик обрушил на жену потоки обвинений. Он воздевал руки к потолку – ты, бесстыжая женщина, вываляла мое благородное имя в грязи! Он тряс кулаком у нее перед лицом и спрашивал, какое наказание она сама считает достойным совершенного ей преступления.
Молодая графиня совершенно не боялась мужа. Тем более, она была уверена, что поступила правильно, и серьезно ответила, что ужасный насморк, который она схватила той ночью, более чем достойное наказание.
– Элизабет, – строго сказал Мэрта. – Шутки здесь неуместны.
– Мы с вами, графиня, всегда расходились во мнении, какие шутки уместны, а какие нет.
– Возможно, возможно… но ты ведь понимаешь, Элизабет, что порядочная женщина не убегает ночью из дому на свидание с известным авантюристом.
Тут Элизабет Дона поняла, что свекровь хочет ее уничтожить. И надо бороться до последнего, чтобы не навлечь на свою голову большого несчастья.
– Хенрик, – взмолилась она. – Почему ты позволяешь твоей матери становиться между нами? Позволь мне рассказать, как все было. Ты справедливый человек, ты не осудишь меня, не выслушав. Узнай же, что я действовала так, как ты меня учил.
Граф важно кивнул. И Элизабет рассказала, как она обидела Йосту Берлинга – обидела так, что он от отчаяния чуть не погубил свою жизнь. Она рассказала все, что произошло в голубом кабинете, и совесть повелела ей исправить ошибку.
– У меня нет права судить его, – закончила она. – И ты, муж мой, много раз говорил, что нет никакой жертвы, которую не стоило бы принести во имя исправления несправедливости.
Граф повернулся к матери и нахмурился:
– И что скажет на это матушка?
Его хилое тело буквально распирало сознание собственного величия, величия мудрого и непогрешимого судии.
– Что я скажу? Скажу, что Анна Шернхёк девушка неглупая, и наверняка она знала, что делала, когда рассказала всю эту историю Элизабет.
– Матушка не изволила меня понять, – сказал граф. – Я спросил, что матушка думает не об Анне Шернхёк, а об этой истории. Неужели графиня Мэрта Дона пыталась уговорить свою дочь выйти за лишенного сана священника?
Графиня на секунду потеряла дар речи. До чего же глуп ее сын – взял не тот след! Ее охотничий пес забыл про зайца и погнался за хозяином! Но она быстро взяла себя в руки.