Добрее он не стал. Может, ему бы и хотелось, особенно после того, как его навестила его первая и единственная любовь. Но уступить всеобщей ненависти? Разве может ненависть породить душевное тепло и раскаяние?
Но куча хвороста не давала ему покоя. Постепенно закралась в голову мысль: а может быть, они правы? Ему уже казалось, что из этой кучи выглядывают изможденные лица и осыпают его страшными обвинениями. Он постоянно подходил к этой куче, считал ветки – и сколько же набросали за сегодня? Вскоре он ни о чем уже не мог думать. Ворох сухих веток на перекрестке, этот немой укор, медленно, но верно разъедал его душу.
С каждым днем ему все более начинало казаться – люди правы. Он сильно сдал. Пастор и так был не молод, но за каких-то две недели превратился в совершенного старика. Его мучили судороги, боли в спине, но самое главное, угрызения совести. Весь мир сосредоточился для него в куче хвороста на развилке дорог. Он был уверен, что и угрызения совести пройдут, и преждевременная старость сбавит шаг, лишь бы эта куча в один прекрасный день исчезла с лица земли.
В конце концов он стал караулить эту кучу. Целыми днями сидел и караулил. Но и это не помогло – позорная куча росла по ночам.
Как-то мимо его усадьбы проезжал Йоста Берлинг. Он увидел пастора сидящим у дороги и поразился – тот постарел самое меньшее на десять лет. Разбирал сухие ветки и то раскладывал их рядами, то собирал в кучки. Он играл с этими палочками, строил домики и шалашики, будто опять стал ребенком. Йосте стало его жалко.
– Чем занимается господин пастор? – спросил он вежливо и соскочил с коляски.
– Да ничем. Сижу вот, разбираю… ничем не занимаюсь.
– Зачем же вам здесь сидеть, в дорожной пыли? Шли бы домой, там не так жарко.
– Нет-нет… лучше я здесь посижу.
Йоста пожал плечами и сел рядом.
– Не так-то легко быть пастором, – сказал он, помолчав.
– Здесь-то ничего, терпимо. Здесь, по крайней мере, люди есть. А там, на севере…
Йоста очень хорошо понял, что хотел сказать пастор.
Он знал эти приходы на севере Вермланда, где сплошь и рядом священнику и жить-то негде – кругом леса, там только финны живут в своих курных избах. Бедный край, где можно целый день бродить и не встретить ни души, а пастор – единственный человек с образованием. Пастор знал, о чем говорит, – он прослужил в таком приходе больше двадцати лет.
– Нас в такие места и посылают, пока мы молоды, – согласился Йоста. – А там выжить невозможно. Человек ломается, у него уже нет будущего. Многие там и кончили.
– Ваша правда, – кивнул пастор. – Одиночество разрушает человека. Приезжает пастор, молодой, только что из семинарии, огонь и пламя, уверен, что все будет хорошо, что его проповеди приведут людей ближе к Богу…
– Вот именно!
– Но скоро замечаешь, что слова не помогают. Нищета делает людей глухими к слову Божьему. Нищета! – повторил пастор решительно. – Нищета – вот что сгубило мою жизнь. Приезжает новоиспеченный пастор, такой же нищий, как и все там, и говорит пьянчуге: брось пить самогон! А тот ему отвечает: а у тебя есть что-нибудь лучше самогона? Самогон – шуба зимой и прохлада летом. Самогон – теплая хижина и мягкая постель. Дай мне все это, и я не прикоснусь к бутылке!
– Потом он говорит вору, – подхватил Йоста, – не воруй, злобному мужику – не бей жену, а суеверной бабе – верь в Бога, великого и единственного, а не в каких-то там троллей и ведьм. А вор отвечает: если ты дашь мне хлеб, зачем я буду воровать? А муж-зверюга говорит – сделай нас богатыми, и мы заживем в мире и согласии; а суеверная баба отвечает – так научи меня, я же ничего не знаю! И кому из них можно помочь без денег?
– Готов подписаться под каждым вашим словом! – Пастор оживился, глаза его загорелись. – В Бога-то они верят, но еще больше в дьявола, а больше всего в троллей и гномов в амбаре. Зерно чуть не все переводят на брагу. И конца тому не видно. У всех этих серых покосившихся хибар один хозяин – нищета. Женщины от горя похожи на ведьм… да всем им так скверно, что остается только напиваться до полусмерти. Поля обрабатывать и ухаживать за скотиной они не умеют, боятся разве что хозяина, а пастор у них вроде шута горохового. Что с этим сделаешь? Они не понимают ни слова из того, что им говоришь с кафедры. Они не верят тому, чему их пытаешься научить. И ведь посоветоваться не с кем, нет никого, кто поддержал бы, помог не упасть духом…
– Есть и такие, кто выдержал, – сказал Йоста. – Некоторые, милостью Божьей, выдержали. Не сломались. Всё выдержали – нищету, одиночество, безнадежность. Делали, что могли, и не отчаивались. Такие были всегда. Мало, но были. Были и будут. Я преклоняюсь перед ними и буду преклоняться, пока жив. Они истинные герои. Я, например, не выдержал.
– И я не выдержал, – как эхо, повторил пастор.
– А кто-то, – задумчиво сказал Йоста, – кто-то вбивает себе в голову, что только богатство может победить нищету. И решает разбогатеть. Начинает копить. Думает, что с деньгами он сможет помочь этим несчастным.
– Если не копить, он запьет, – сказал старик. – Иначе как выдержать все, что видит он вокруг?
– Или запьет, или обленится, опустится, потеряет данную ему Богом силу убеждения. Очень трудно выжить в тех краях тому, кто там не родился.
– Чтобы копить, надо закалить душу. Надо забыть жалость. Стать жестоким. Сначала это как игра, а потом человек привыкает.
– Стать жестоким к себе и к другим, – добавил Йоста. – Нелегкое это дело – копить деньги. Надо приучить себя не замечать ненависть и презрение, мерзнуть, голодать и, главное, приучить сердце стать жестоким. И в конце концов человек забывает, зачем он начал собирать деньги.
Пастор посмотрел на него исподлобья – ему показалось, что Йоста над ним издевается. Но тот был совершенно серьезен и говорил горячо и убедительно, как будто про самого себя.
– Так со мной и произошло, – тихо сказал старик.
– Но Бог не забыл его! – воскликнул Йоста. Прекрасное лицо его просияло. – Бог его не забыл! Бог разбудит в нем юношеские мечты, Он даст ему знак – помни, ты нужен людям!
– А если он не поймет знак Божий?
– Как можно не понять знак Божий? – весело рассмеялся Йоста. – Он вспомнит, как мечтал о теплых хижинах для бедняков, и поможет их построить. Обязательно поймет.
Пастор посмотрел на шалашик из сухих палочек в дорожной пыли. Ему все больше и больше хотелось верить, что Йоста прав. Он прав! Тогда, когда он сжал зубы и решил копить деньги, у него была именно эта цель – сделать что-то хорошее. Пастор ухватился за эту мысль, как за спасительную соломинку. Конечно же он всегда об этом думал, всегда хотел сделать благое дело, только руки не доходили.
– А почему он не построил эти хижины, как только накопил достаточно? – несмело спросил пастор.
– Постеснялся, – не полез за словом в карман Йоста. – И боялся, что его неправильно поймут. Боялся, что подумают: он строит дома из страха перед людской ненавистью. А на самом деле он всегда собирался построить для них теплые жилища.
– Кому понравится, когда заставляют, – буркнул пастор.
– Но он же никому не скажет, что это он строит дома! А сейчас такой год – людям позарез нужна помощь. Он построит их инкогнито! Найдет кого-то, кто распорядится его дарами. Я увидел! – воскликнул Йоста, и глаза его загорелись. – Я увидел смысл! Я увидел смысл и руку Провидения: в этом году тысячи обездоленных получат хлеб свой насущный от того, кого они проклинают и ненавидят!
– Так и будет, Йоста!
Они посмотрели друг на друга, и обоих начала бить дрожь вдохновения. Оба поняли, что не все еще потеряно, что они, так мало сделавшие, чтобы следовать своему истинному призванию, служению Богу, еще могут что-то исправить. Что в них тлеет еще юношеский порыв сделать жизнь людей лучше и чище. Они начали лихорадочно перебирать возможности. Йоста тут же вызвался помогать пастору во всем.
– Первым делом надо накормить людей, – сказал пастор. – Закупить хлеб.
– Пригласим школьных учителей. Агронома – пусть научит, как правильно обрабатывать землю и ухаживать за скотом.
– Дороги приведем в порядок.
– В Берге надо построить шлюзы, тогда будет водный путь из Лёвена в Венерн.
– Лес можно будет доставлять к морю! На одном этом можно разбогатеть!
– Вас будут благословлять и поминать в молитвах, – подвел итог Йоста.
Пастор посмотрел на Йосту. Он словно помолодел на несколько десятков лет. Но взгляд его тут же погас. Он посмотрел на позорную кучу хвороста.
– Йоста, – тихо сказал он. – Для всех этих планов нужны молодые силы, а я скоро умру. Ты же понимаешь… ты сам видишь, она меня доконала. – Он кивнул на кучу и отвернулся.
– Так уберите ее!
– Как я могу ее убрать, Йоста Берлинг, если она все время растет?
Йоста подошел к пастору вплотную и посмотрел ему в глаза. Юношеский восторг исчез, в глазах была решимость и сострадание.
– Молите Господа о дожде! – сказал он с силой. – В воскресенье у вас служба. Молите Бога о дожде!
Пастор съежился и глянул на Йосту с нескрываемым ужасом.
– Я говорю серьезно, господин пастор! Если это и в самом деле не вы навлекли засуху на наш край, если всей вашей жизнью, всей вашей суровостью и скупостью вы добивались только одного – сделать жизнь людей лучше, молитесь о дожде. И это будет тем знаком, о котором я говорил. Мы сразу поймем, одобрены ли наши планы Господом.
Йоста спускался с холма и сам удивлялся, что на него нашло. Господи, как прекрасна жизнь, когда человек может всей душой служить Господу! Но для него этот путь закрыт. Его услуги Господу не нужны.
Проповедь в церкви в Брубю закончилась, положенные молитвы прочитаны. Пастор уже собрался спускаться с кафедры, но что-то его остановило. Он затуманенным взором окинул прихожан, упал на колени и начал горячо молиться. Молиться о дожде.
– Господи, если это мой грех вызвал гнев Твой, накажи только меня! Я знаю милость твою, Господи, ты же Бог надежды и благодеяний, так пошли нам дождь! Избавь меня от позора. Ответь на мою молитву, не губи этих бедных людей! Если ты считаешь, что я виноват, накажи меня, но они-то ни в чем не виноваты! Дай людям хлеб!