Ничего подобного даже и вообразить нельзя! Теперь на земле не будет ни мрака, ни стужи. У Кевенхюллера даже голова закружилась от такой мысли. Конечно, солнце пусть продолжает всходить и заходить как ему заблагорассудится, но когда оно зайдет за горизонт, тысячи и тысячи колес Кевенхюллера – он уже дал им название: «Колеса Кевенхюллера» – засияют по всей земле, и воздух будет дрожать, как в самый жаркий июльский день! Можно будет собирать урожай под звездным январским небом, земляника и брусника будут плодоносить круглый год, и лед никогда больше не скует прозрачную родниковую воду.
Это будет совсем другая планета. Его колеса заменят шубы для бедных, полуденное солнце для заточенных под землей шахтеров. Они обеспечат фабрики энергией, оживят природу, дадут людям новую, счастливую жизнь…
Но Кевенхюллер прекрасно понимал – все это только мечты. Лесовичка никогда не допустит массовое производство его волшебных колес. И его охватила жажда мести. Он должен ее убить! Убить во что бы то ни стало… от ярости он уже мало соображал, что делает.
Кевенхюллер побежал в усадьбу и поставил свое колесо под лестницей в передней. Он рассчитал, что деревянная лестница вскоре загорится и злая волшебница погибнет в огне.
Он вернулся в мастерскую и сел у двери, прислушиваясь.
Вскоре послышались испуганные крики. Похоже, ему удался очередной подвиг.
Бегайте, вопите, таскайте воду! Ей никуда не деться, троллице. Не валяться ей больше на штофных диванчиках!
Пусть она покрутится там, пусть мечется из комнаты в комнату, ища спасения! Ах, как красиво, наверное, горит зеленый муар, как волшебно играют языки пламени в ее колдовских волосах! Смелее, смелее, огонь! Ей ли играть с тобой в прятки? Лови ее! Против огня даже ведьмы бессильны, так что не бойся ее колдовства. Она тебя не укротит. Пусть горит, подлая колдунья! Этого еще мало, другие по ее милости горят всю жизнь!
Звон пожарных колоколов, скрип подъезжающих повозок, хлюпанье насосов, качающих воду с озера, беготня с ведрами – все напрасно. Сбежались хуторяне и арендаторы со всей округи – напрасно, напрасно! Команды, крики, стоны – напрасно! Вот верхний этаж закачался, будто потерял равновесие, с разрывающим душу треском провалились горящие стропила, и сразу стал слышнее чудовищный рев бушующего в усадьбе пожара.
А Кевенхюллер сидел на колоде для рубки дров, умиротворенно улыбался и потирал руки.
Раздался страшный грохот, словно бы небо обрушилось на землю, и он подпрыгнул от восторга:
– Все! Потолочные балки обрушились. Теперь там никому не уцелеть! Либо раздавило, либо сгорела, к черту. Там ей и место.
Ему пришлось пожертвовать честью и славой Экебю, чтобы разделаться с этой нечистью. Все погибло – роскошные залы, в которых, казалось, навсегда поселились радость и веселье, где каждый изразец, каждая половая доска дышали воспоминаниями, стол, прогибающийся под тяжестью изысканных блюд, приготовленных французом-поваром, дорогая старинная мебель, редкостные – теперь, должно быть, и не сыщешь таких – серебро и фарфор. Погибло и его огненное колесо…
И он с пронзительным криком вскочил с колоды. Огненное колесо! Его колесо, его солнце, образец, по которому должны были быть изготовлены тысячи и тысячи таких же колес, – неужели он сам поставил его под лестницей в усадьбе?
– Неужели я сошел с ума? – спросил он себя с ужасом. – Как я мог решиться на такое?
И в ту же секунду открылась дверь мастерской.
На пороге стояла зеленая волшебница, улыбающаяся и прекрасная. На зеленом платье муарового шелка ни пятнышка, ни запаха дыма в волосах. Такая же, какой он увидел ее в молодости на площади в Карлстаде, с волочащимся хвостом, с сияющими зелеными глазами, благоухающая дикими ароматами леса.
– Теперь и Экебю горит, – сказала она и засмеялась.
Кевенхюллер уже изготовился швырнуть в нее кувалду, но в последнюю секунду разглядел, что у нее в руке. А в руке у нее было вот что: двумя пальцами, чуть на отлете, она держала его маленькое солнце, его огненное колесо.
– Смотри-ка, я спасла твое колесико!
Кевенхюллер отбросил кувалду и упал перед ней на колени.
– Ты разбила мой экипаж, ты сломала мои крылья, ты загубила мою жизнь! Будь же милосердной, я ничего дурного тебе не сделал!
Она легко вспрыгнула на верстак, сидела там, покачивая ногами, юная и прекрасная. Сидела и лукаво улыбалась. Точно такая, как в Карлстаде.
– Значит, ты догадался, кто я такая.
– Я знаю тебя, я всегда знал тебя. Ты муза вдохновения. Но дай же мне свободу! Забери назад свой дар! Я не хочу творить чудеса! Я хочу стать обычным человеком! Почему, почему ты меня преследуешь?
– Ты безумен, – тихо сказала лесовичка. – Я никогда не желала тебе зла. Я наградила тебя великим даром, но, если ты настаиваешь, могу забрать его назад. Но подумай хорошенько, чтобы потом не пожалеть.
– Не пожалею! – выкрикнул Кевенхюллер. – Забери этот дьявольский дар, он мне ни к чему.
– Сначала ты должен уничтожить вот это. – Она швырнула к его ногам огненное колесо.
Он ни секунды не сомневался – поднял кувалду и обрушил ее на свое изобретение. Он был уверен – если оно не может служить людям, будет служить дьяволу. Сноп искр взвился в воздух, горящие осколки разлетелись по мастерской. Все было кончено – погибло его последнее чудо.
– Теперь я могу забрать назад свой подарок, – скучно сказала лесная фея. – Считай, что уже забрала.
Она спрыгнула с верстака и пошла к выходу. Открыла дверь, и фигура ее озарилась багровым светом бушующего пожара. Он поднял глаза – ему захотелось посмотреть на нее в последний раз.
Она была прекраснее, чем когда-либо, но Кевенхюллеру, как он ни вглядывался, не удалось различить даже следов злорадства. Она была печальна, серьезна и горда.
– Безумец, – повторила она. – Разве я запрещала тебе отдавать свое изобретение другим? Другие могли бы построить тысячи и миллионы самоходных экипажей, летательных машин и солнечных колес. Мне просто не хотелось, чтобы такой гений, как ты, гнул спину у станка.
И с этими словами она ушла. Кевенхюллер еще два дня безумствовал, а потом стал обычным человеком. Как все.
Но в припадке сумасшествия он сжег Экебю. Никто, правда, не пострадал. Но какое горе для кавалеров! Гостеприимный дом, приют счастья и радости жизни, прекратил свое существование. По их вине.
Глава тридцать четвертаяЯрмарка в Брубю
В первую пятницу октября в Брубю открылась большая ежегодная ярмарка. Она по традиции продолжается восемь дней – самый главный осенний праздник. Уже можно показаться в только что сшитых зимних обновках. Чуть не на каждом хуторе режут скот и пекут хлеб, подают праздничные блюда – жареный гусь, ватрушки, фрикадельки. Самогон течет рекой. Работа подождет – ярмарка! Празднуют все – и господа, и простой люд. Работники получили жалованье, в семьях только и разговоров, что и кому купить на ярмарке. Народ стекается отовсюду – тут и там можно видеть пришельцев из отдаленных сел, их легко узнать по торбе за спиной и посоху в руке. Пригнали скот на продажу. Упирающиеся телята и козы доставляют немало забот хозяевам, но еще больше радости зевакам. Постоялые дворы забиты до отказа. Обсуждают новости, но главное – цены на скотину и домашнюю утварь. А дети – что ж, дети! Дети как дети. Мечтают о подарках и о традиционной ярмарочной денежке.
И в первый же день ярмарки – господи, какая суматоха на холмах и на широченной поляне, где расставлены ярмарочные шатры и палатки! Городские купцы уже поставили лотки и выложили товары, а приезжие из Даларны и вестйоты[39] не только соорудили длиннющие прилавки, но и умудрились растянуть над ними светлый дерюжный полог – на случай дождя. Канатоходцы, шарманщик, слепые скрипачи, гадальщицы, продавцы леденцов – все тут как тут. На пустом месте выросли несколько трактиров – самогон идет бойко, бойчее и желать нельзя. Чуть поодаль разместился прилавок с керамическими и деревянными горшками, вазами и блюдами. Садовники предлагают лук, хрен, яблоки и груши из господских садов и огородов. А сколько красно-коричневой медной посуды, луженной изнутри белым оловом!
И все же заметно, что год необычный, что в Свартшё, Бру и Лёввик, да и в другие приозерные уезды пришла нужда. Торговля с лотков и прилавков идет вяло, хотя на большой поляне, где торговали скотом, царит оживление. Многие решили расстаться с теленком, коровой или лошадью, чтобы самим кое-как пережить зиму.
Весело все же на ярмарке. Если есть деньги на пару стаканчиков самогона, за настроение можно не беспокоиться. Да и не только в самогоне дело. Когда люди приезжают из далеких, заросших непроходимыми лесами краев, где они месяцами ни с кем не встречаются, то сам шум, крики и смех толпы поднимают настроение. Они словно с ума сходят от радости, дичают на глазах.
Конечно, и торговля важна на ярмарке, но торговля не главное. Важно другое – в кои-то веки собираются родственники и друзья, угощают друг друга самогоном, бараньей пёльсой[40] и жареной гусятиной. А как приятно уговорить девушку прогуляться и купить ей в подарок Псалтырь или шелковую блузку. Или поискать подарки для оставшихся дома малышей.
Кажется, сюда приехали все, кто не остался присматривать за хозяйством. Здесь, само собой разумеется, и кавалеры в полном составе, и крестьяне из захолустного Нюгорда, и норвежские лошадники, и финны из северных лесов, и, конечно, всякого рода мошенники с большой дороги.
То там, то тут то и дело возникает движение, люди сбиваются в кучу, и непонятно, что же там происходит, в центре людского водоворота. И ведь не пробьешься туда, пока полицейские не растолкают толпу и не разнимут дерущихся или не поставят на колеса перевернутую телегу. А тем временем в другом месте опять собирается толпа, на этот раз новое развлечение: бойкая девица затеяла свару с торговцем.