В этот момент у нее вдруг появилось странное ощущение, словно она шла по дороге в полной темноте. Впереди дикое, неровное поле, которое надо пройти. Колючий ветер царапал ей щеку. Окоченелыми руками она разгребала дорогу, а вокруг находились колючие кустарники шиповника, которые царапали уже исцарапанные руки. Внезапно сосновые шишки и наросты, слегка выступающие на дереве, туго намотали волосы. Ветви деревьев, плотно стоящие на пути, резко дернув за волосы, готовы были сдернуть кожу с головы. Когда она распустила скрученные волосы, выгнутая ветка прилетела с огромной скоростью и, ударив по щеке, улетела прочь. Перед глазами вспыхнули искры. Все тело покрылось ранами, а на исцарапанной тыльной стороне ладони сочилась кровь, но она даже не чувствовала боли. Вероятно, это все из-за огромного ужаса: горячего, липкого, темно-красного, душного… Когда она вышла на место, где едва виднелся свет, то оказалось, что она стояла на краю отвесной скалы. Даже холодный пот не выступал. У нее был страшный вид. Верхняя одежда, неизвестно где и как снятая, исчезла, она была одета в разорванную ветвями, развевающуюся нижнюю юбку. Когда она пыталась сойти с дороги, где не было света, нижняя юбка запачкалась пятнами крови и жидкой грязью. Перед ее глазами вновь возникла та страшная картина во дворе, с мадам О.
На мгновенье воображение перенесло ее в будущее.
— О, талант есть талант! — раскрывая развевающуюся нижнюю юбку, потомки будут выражать свое восхищение ее красотой.
Если посмотреть, то с одной стороны юбка была похожа на картину тушью. Стекающая кровь становилась гладко вытянутым стволом бамбука на исцарапанной и порезанной ткани, а разбрызганная грязь — письмом. Будущие ученые-искусствоведы, поглаживая усы, покачиваясь телом, в соответствии с мелодией, с серьезным видом будут объяснять текст на юбке.
Ясная луна восходит,
Чистый ветер сам прилетит
…
Нет границ созерцанию,
Нет границ размышлению,
Душа свободна и широка.
Скажите, милые друзья,
Какая радость между небом и землей
Может заменить эту?
— Разве это не часть поэмы «Одинокий рай» известного китайского чиновника и ученого Са Макваня? — спросят ученые-искусствоведы. — Если кисэн способна понять и записать на юбке фразу великого ученого, ясно, что она была известной и талантливой кисэн, не так ли?
— Верно! — вскричат восторженно потомки. — Знаменитая кисэн!
«Наверное, запись о знаменитой кисэн, чье имя останется в истории, будет примерно такой, — подумала она. — В истории остается имя победителя, но не имя проигравшего, вещественные доказательства, не относящиеся к событиям, но не сокровенные мысли».
Разнообразные мысли, не связанные между собой, проносились в ее голове. Сконцентрировавшись, заставив себя вернуться обратно в реальность, она, тяжело вздохнув, дрожащей рукой положила на край языка мужчины жареную рыбу. «Теперь, кажется, все в порядке, — подумала она, — скандал улажен». Беря палочками разные закуски, она клала их ему в рот, а он, неожиданно превратившись в ребенка, с удовольствием все поедал. Шепот председателя Юна и гостя, смешавшись с запахом горящей свечи, плыл по воздуху. Льняная юбка, надетая в качестве нижнего белья, и верхняя одежда, задевая друг друга, издавали приятный шорох.
«Ты сегодня оправдала затраты, — прошептала ей на ухо мисс Чжу, — на твои вязаные босоны». Она оглянулась и кивнула. Маленький ящик для документов, инкрустированный перламутром корейский комод с откидной верхней дверцей — все блестело. В этом мире не было ничего такого, что нельзя было бы вытерпеть, и нет ничего такого, на что нельзя было бы взглянуть. Путь кисэн — одновременно быть загадочной и открытой, сердечной и зловредной, коварной и откровенной, вежливой и бесцеремонной, чуткой и бездушной…
После рюмки вина, предложенной гостем, схватив его руку, мисс Мин страстно прошептала:
— Господин, пройдемте ко мне.
Мужчина, боясь, как бы ее настроение не изменилось, быстро встал и, важно шагая, пошел вслед за ней, а председатель Юн долго хохотал ему вслед:
— Ха-ха-ха, нет, вы, пожалуйста, посмотрите, как он благородно себя ведет.
У этого мужчины все части тела были маленькими, узкими и тонкими. Обычно у того, у кого узкий нос или тонкие плечи, была какая-то утонченность, а у него даже этого не было. О нем сказали, что он «бестактный книжный червь». Вначале он придирался к тому, что кисэн слишком молода или стара, но стоило им войти в комнату, как у него было только одно желание: заставить ее остаться на всю ночь. Несчастная его жена, наверное, по ночам, раздвинув ноги, считала узоры на потолке. Полагая, что у них сексуальная несовместимость, он, вероятно, довольно часто упрекал в этом свою безгрешную, несчастную жену. «Но какой будет толк от того, если человеку, не умеющему играть, преподнесут редкостный и драгоценный музыкальный инструмент?» — подумала мисс Мин, глядя на его невзрачный вид. Возможно, что именно по этой причине кисэны больше любили плейбоев и любителей поволочиться за юбками. Эти-то уж как минимум знали, что надо сделать, чтобы доставить женщине удовольствие. Они умели обращаться с ней, могли проявить заботу о ней.
Она, словно мать, обнимающая своего сына, широко раскрыла руки и прижала его к груди. Он, у кого, как она успела заметить, была белая и мягкая кожа, засуетился. «Он как малыш, — мелькнуло в голове, и она невольно улыбнулась, — который, еще не научившись ходить, захотел бежать на сто метров».
Руки древних кисэн, словно очиток ранней весной, протянувший свои корни, высунулись рядом с ее рукой и стали похлопывать его узкую спину. «Прошу вас, не делайте так, — попросила она их, — он ведь мой гость». Размахивая руками, отталкивая надоедливые руки древних кисэн, она обнимала его слегка влажную, с проступившими каплями пота, спину. Это была ночь без звезд и луны. Ночь, в которой шел мелкий моросящий дождь и промокшая сова резко ухала глухим и хриплым голосом в бамбуковой роще.
После того как выпал дождь, солнце палило так, что, казалось, снимается кожа. Небольшой фонтанчик в пруду сада, весело журча, выпускал струю воды, похожую на струйку мочи маленького мальчика. В воздухе летали подёнки, образовывая черные рои. В пруду вяло плавали светло-зеленые водоросли и несколько золотых рыбок. Когда вынесли матрац, который стелили в прошедшую ночь, и бросили его в большой резиновый таз, испуганные рыбки, юркнув, спрятались в водорослях. Даже «трава ангелов» на газоне, у которой росли мелкие цветы, сникла от жары. Мисс Мин, у которой лицо потемнело, словно измазанное в жидкой грязи, съежившись, села на край пруда.
— Поздно проснулась, — игриво сказала ей мисс Чжу, подмигнув. — Вчерашний мужчина профан, верно? Только шумел громко, а так профан, верно? — она снова подмигнула ей. — В сексуальном плане он полный лох, да?
— Сестра, ты хорошо его знаешь, хотя и не спала с ним.
— Вообще-то такие, как он, всегда таковы, — сказала мисс Чжу голосом профессионала в делах любви. — Он мужчина с мелкой душой, который, несмотря на то, что вызывает проблемы, не может улаживать дела. И все же думаю, что такой лучше, чем тот, который не дает тебе уснуть, жалея о сумме, данной за обслуживание. В любом случае — ты молодец! — тут она снова подмигнула. — Ну, выбирай, что нравится, и пей!
На протянутом подносе была банка зеленого чая, покрытая прозрачными холодными капельками воды, банка с кофе и упаковка йогурта. Когда мисс Мин взяла банку с кофе, та, возможно, потому, что долго пролежала в холодильнике, плотно приклеилась к ладони.
— Позавтракала?
— Нет, я чуть позже поем.
— Ну, как хочешь. А мне надо тело размять. Незаметно наросший жир, словно мелкий воришка, съедает сердце кисэн.
Надев хансам — платье с длинными нарукавниками и стоя на деревянном полу главного дома, она, как всегда, усердно занималась.
— Эй, там, — громко крикнула она, обернувшись в сторону комнаты под названием «Орхидея», — поставьте мне песню, чтобы я могла потренироваться!
Сентиментально-печальная песня, словно ждала этой просьбы, сразу начала просачиваться за дверь.
Слушай, бабочка, давай мы в горы улетим.
Эй, тигровая бабочка, ты тоже с нами лети.
Вначале грубый, шершавый, голос, прокашлявшись, сразу нашел свое место. Два отдельных голоса — один грубый, поднимавшийся вверх, другой — чистый, опускавшийся вниз, сливались в одно целое, и мисс Чжу, следуя за песней, изящно поворачивая шею, начала плавно двигаться. Ее тело, плывшее по воздуху, неторопливо следуя за мелодией, перешло в теневую часть зала и, приподняв лишь белый подол хансама, словно парило над полом. Когда один конец подола рассекал воздух, другой взмывал вверх, резко ударяемый пальцами рук, наполняясь воздухом, и упруго натягивался. Когда она махала нарукавниками, то они, то складываясь, то снова раскрываясь, казалось, превращались в крылья, а она сама, словно птица, резко, с шумом взлетала над полом, распрямляя их. Туго, с силой натянутые подолы платья, нарукавники, выброшенные в воздух, бессильно свисая, незаметно превратившись в цветы, с трепетом, кружась, падали вниз.
Когда мисс Мин смотрела на изгибавшиеся протянутые руки мисс Чжу, то у нее внезапно затряслись плечи. Беспокойство о будущем, царапавшее душу, бесследно исчезло, было весело оттого, что неловкие ноги, пытаясь идти по линии из крайне неудобного положения, желали взлететь на небо. Когда пульс у нее участился настолько, что она встала, чтобы присоединиться к мисс Чжу, на деревянный пол поднялась Табакне и прервала танец, обратившись к мисс Чжу:
— Хватит, пятки сотрете. Вы даже танцуете кокетливо. Вы достаточно потанцевали. Идите сюда, сядьте и посмотрите, что вам прислала Харуко из Японии.
— Правда, это от тетушки Харуко? — хором воскликнули девушки.