Штаб фронта, получив донесение об успешно проведенном бое, одобрил решение командира корпуса генерала Рокоссовского. В те тяжелые дни и маленькие удачи были подобны всплескам света в темноте, радостным и обнадеживающим.
Отдельные успехи не могли изменить общую обстановку на этом участке фронта. Слишком явным было превосходство врага и в танках, и в артиллерии, и в авиации.
Оборонительные бои продолжались. Корпус нес большие потери и в людях, и в технике. Механизированный, он остался почти без танков.
Но в корпусе не было паники. Не было беспорядочного отхода. Не было окружений. Была подвижная умелая оборона. Были упорные бои за каждое селение, каждую высоту, каждую переправу.
Тысячами трупов своих солдат и офицеров оплачивал враг каждый шаг вперед на участке, где дрался корпус Константина Рокоссовского.
В начале войны наше правительство скупо отмечало наградами отличившихся воинов. Оно и понятно: армия отступала.
Но именно в те дни генерал Константин Рокоссовский за умелое руководство боевыми действиями был награжден орденом Красного Знамени.
Четвертым.
Народная мудрость утверждает, что надо съесть пуд соли, чтобы хорошо узнать человека. Для дней мирных, спокойных, обычных это, возможно, и правильно.
А на войне? Достаточно было одних суток на фронте, чтобы до донышка, до самой подноготной узнать и понять человека и до конца поверить ему.
Достаточно вместе два-три раза побыть под артиллерийским обстрелом, полежать в кюветах во время бомбежки, проползти низину на виду у вражеских снайперов, подняться и броситься в контратаку — и вы друзья.
Совместная напряженная работа в последний мирный год, двухсоткилометровый марш навстречу войне, первые бои — все это сдружило Константина Константиновича Рокоссовского с командирами штаба корпуса, с командирами дивизий и полков. Приятно было сознавать, что вокруг тебя люди, на которых можно положиться, которым ты веришь и которые верят тебе. Он ценил добрые, дружеские отношения с командирами частей корпуса, их помощь и поддержку — одним словом, то, что называется чувством локтя.
И вдруг... Командир корпуса генерал Константин Константинович Рокоссовский получил распоряжение: «Немедленно прибыть в Москву!»
Ставка назначила его командующим одной из армий Западного фронта.
Конечно, в неожиданном повышении, последовавшем в первый месяц войны, была оценка его командирских способностей, его умелого руководства войсками, высокое доверие.
Но как не хотелось уезжать из корпуса! Уезжать от уже испытанных в сражениях друзей, от солдат, в стойкости и боевой зрелости которых он уже убедился, покидать участок фронта, который изучил и где надеялся в конце концов нанести удар по врагу.
Как тяжело оставить места, где так недавно был его дом, семья...
Было такое чувство, словно ему предстоит еще раз сызнова начать войну.
Но приказ есть приказ!
Крепко обнимал товарищей, прощаясь. Жал руки. Улыбался, желал бодрости, боевых удач.
Когда-то он увидит их снова? Да и увидит ли? Скольких уже зарыли в землю, без гранита, мрамора и цветов, по горькой необходимости обходясь только гвоздями и фанерой.
Боялся ненароком произнести слово «прощайте».
Повторял с верой и надеждой:
— До свидания, дорогие!
НА ГЛАВНОЕ НАПРАВЛЕНИЕ
На автомашине через притихший, как перед внезапно навалившейся черной бедой, военный Киев Константин Константинович Рокоссовский ехал в Москву.
...Трудно представить Киев черным, немым, притаившимся. Мы знали его в сверкании веселых огней, в праздничном движении гуляющих толп на освещенных, залитых светом фонарей и витрин улицах, в звездной россыпи Подола, с величественной луной, стоящей над Владимирской горкой, с музыкой и танцами в великолепных парках, раскинувшихся над Днепром.
Мы знали удивительный ансамбль нарядных домов Крещатика. С какой другой улицей в нашей стране можно было сравнить Крещатик? Ни с какой! Вот разве только с Невским...
Будь же трижды проклят враг, потушивший огни Крещатика, задушивший музыку приднепровских парков, разметавший стайки веселых школьниц на Университетской, спустивший мертвую тьму на любовь нашу — Киев!
...Константин Константинович Рокоссовский ехал по безлюдным улицам Киева: бульвар Шевченко, улица Ленина, Крещатик... Чугунный Владимир тяжело высился на фоне темного неба. Невидимые в беспросветной тьме, прерывисто и угрожающе завывали авиационные моторы. По враждебному вою их было ясно — немецкие.
За Днепром все та же картина: вереницы грузовиков, артиллерийские орудия на конной тяге, армейские обозы, убогие телеги с домашним во все стороны торчащим скарбом, заплаканные женщины с детскими колясками, едва ковыляющие старики, старухи...
Уже в пути Рокоссовский узнал: немцы подходят, может быть, даже подошли к Смоленску. Новость потрясла, казалась чудовищной провокацией, бредом. Ведь война только началась — и уже Смоленск...
Теперь он был убежден: его пошлют в Смоленск. Куда же еще в такие дни могут его послать?
Он уже не жалел, что пришлось оставить корпус. Какие могут быть личные интересы, привязанности, соображения, когда враг под Смоленском?
***
Враг торжествовал.
«Молниеносная война на востоке удалась!», «Русские армии уничтожены!», «Дорога на Москву открыта!», «России никогда не подняться!» — кричали заголовки гитлеровских газет.
Им вторило зловещее воронье в разных концах света:
«Западные военные эксперты... считают, что у СССР нет шансов уйти от полного разгрома его фашистской Германией в течение шести недель или максимум трех месяцев...»
«По оценке офицеров службы разведки военного министерства, кампания продлится лишь от одного до трех месяцев...»
«Почти все ответственные военные специалисты полагают, что русские армии вскоре потерпят поражение и окажутся в основном уничтоженными».
«Немцы пройдут через Россию, как нож через масло...»
Ошиблись всех мастей пророки, прорицатели, предсказатели и слишком рано возликовавшие подстрекатели.
Широко, от Белого моря до Черного, гремит, бушует война.
Какое же направление главное?
Какой фронт самый важный?
Будь то полуостров Рыбачий, болота Белоруссии или молдавские степи — везде наша родная земля, везде сражаются и насмерть стоят советские люди, отражая натиск гитлеровских орд.
Все же смоленское направление больше других тревожит сердца. Образ города-часового Смоленска в те дни был перед глазами. Старый русский город, он веками стоял на боевом посту, охраняя прямой путь к нашему сердцу — Москве.
Ставка назначила генерал-майора К. К. Рокоссовского командовать подвижной армейской группой войск в районе Ярцево, где немцы высадили крупный воздушный десант.
Задача у группы одна: удержаться на днепровских рубежах, не пустить немцев в сторону Вязьмы.
Теперь-то уж можно сказать, что вначале это была, пожалуй, скорее мифическая, чем реально существовавшая группа. В значительной степени желаемое выдавалось за действительное. Новому командующему на вопрос, какие части будут в его распоряжении, в Ставке ответили с полной откровенностью:
— Дадим одну-две дивизии, а главное, выезжайте на фронт и подчиняйте себе все, что найдете по дороге до Ярцева. Все и всех! Желаем успехов!
Впрочем, кое-что командующему группой генералу Константину Рокоссовскому еще дали: две автомашины со счетверенными пулеметами и расчетами при них, радиостанцию, несколько офицеров для будущего штаба группы и напутствие с весьма широкими полномочиями:
— Действуй!
В Касне, где в те дни находился КП Западного фронта, Рокоссовскому не сказали ничего утешительного. Командующий войсками фронта Семен Константинович Тимошенко, угнетенный тяжелым положением на передовой, говорил резко, отрывисто:
— Плохо... очень плохо. Немцы пытаются рассечь войска фронта на несколько частей и открыть путь к Москве. Понимаешь? Поезжай сегодня же... Сколачивай группу...
На другой день Рокоссовский снова встретил командующего фронтом — уже вблизи передовой, на дороге в Ярцево.
Вышли из машин, стали на обочине.
По шоссе тянулись на восток машины, повозки, шли разрозненные подразделения, брели легкораненые. Шли вперемешку с гражданским населением, уходящим от войны, от фронта.
Картина тягостная. На еще больше осунувшемся лице Тимошенко привычно застыло выражение озабоченности и боли. Он молча смотрел на отступающих и в бессилии играл желваками.
— Видишь? — кивком показал на шоссе.
— Вижу! — горько подтвердил Рокоссовский.
Было такое ощущение, что и он лично виноват в том, что отступает армия, бегут женщины, дети, старики. Невольно подумал: «Вот так и мои где-то — Юля и Ада...»
Как раз по шоссе проходило стрелковое подразделение, по всей видимости, остатки полка или батальона. Шли вразброд, усталые, седые от пыли, в помятом обмундировании, виднелись бинты, черные от крови и грязи. Сразу понятно — фронтовики, уже испытавшие и бомбежки, и артобстрелы, и разбитые переправы, и болотные хляби, где мин больше, чем лягушек.
— Видишь? — снова спросил Тимошенко. — Собирай, кого сможешь собрать, и воюй! Вот так, дорогой! — И, сутулясь, словно и впрямь нес на спине тяжелый груз, пошел к своей машине.
Есть такое шутливое выражение: генерал без армии. Вот таким в некотором роде генералом без армии и был Константин Рокоссовский в первые дни существования его группы, если не считать нескольких измотанных, поредевших, плохо вооруженных частей.
Положение на этом участке фронта создалось тяжелейшее. Необходимо было любыми средствами задержать продвижение врага, установить связь с частями и, собирая группу, вести бои, отражать натиск врага.
Общеизвестно, каких взглядов на военную службу придерживался наш великий полководец Александр Васильевич Суворов, какой спартанский образ жизни он вел в походах, как близок был к русскому солдату, наравне с ним нес все тяготы и трудности походной, бивуачной жизни.