Константин Константинович Рокоссовский рассказывал:
— В те трудные дни я дважды разговаривал по ВЧ с Верховным Главнокомандующим.
Уже был потерян счет бессонным ночам, только тревожные донесения шли из полков и дивизий. А гитлеровцы как очумелые все рвались вперед: таранили линию фронта танковые клинья, просачивались автоматчики, в нашем тылу появлялись вражеские парашютисты, в небе метались «юнкерсы» и «мессершмитты». Казалось, что все наши силы на пределе. А за спиной, за березовыми и сосновыми перелесками, была Москва.
...Поздно ночью я прилег на походную койку и закрыл глаза. Напряжение последних дней сковало тело усталостью.
И сразу же, как мне показалось, кто-то осторожно дотронулся до плеча.
— Товарищ генерал, вас к телефону.
Я приподнялся и потянулся к телефонной трубке. Что там еще могло быть? Мысленно представил себе участок фронта на подмосковном шоссе, где сражались войска армии. Может быть, опять где-нибудь прорвались немцы?..
Приложил трубку к уху и сквозь шум и легкое потрескивание услышал негромкий медленный голос с грузинским акцентом:
— Говорит Сталин. Товарищ Рокоссовский, доложите обстановку.
Я вскочил, сон как рукой сняло. Теперь уже не было усталости. Мысль работала ясно и точно. Доложил как можно обстоятельней.
После небольшой паузы Сталин голосом, в котором слышались участие и беспокойство, спросил:
— Тяжело вам, товарищ Рокоссовский?
— Так точно, товарищ Сталин. Тяжело.
— Продержитесь еще несколько дней на своем рубеже?
Хотелось сказать Верховному, что ни одного шага назад не сделают мои войска, что, пока я жив, немцы не пройдут к Москве. Но я знал, что Сталин не любит выспренных выражений и громких слов. Только и ответил:
— Продержимся!
— Держитесь! А мы вам поможем.
Через несколько дней, ночью, Сталин позвонил опять:
— Знаете ли вы, что немцы прорвались у Красной Поляны?
Я даже оторопел от неожиданности. Сам узнал об этом лишь час назад.
— Получил такие сведения, но еще не проверял.
— Проверьте. Имейте в виду, что из этого района гитлеровцы могут обстрелять столицу из орудий.
— Сейчас же выеду и приму меры.
Я был поражен, что Верховный Главнокомандующий там, в Москве, так точно осведомлен о том, что происходит на нашем, в сущности маленьком, участке фронта.
Как известно, переход от оборонительного боя к наступательному можно условно разделить на три этапа: собственно оборонительный бой; после того как наступление противника выдохлось — пауза, необходимая для подготовки контрнаступления; и, наконец, наступательный бой.
В конце ноября и начале декабря части армии генерала Рокоссовского вели непрерывные оборонительные бои. От Красной Поляны до Крюкова шла схватка двух армий.
Когда немцы, обессилев, остановились, войска Рокоссовского без паузы, без обычной в таких случаях подготовки сразу же перешли в наступление. Нарушили стройную теоретическую схему.
Да оно и понятно! Нельзя было дать врагу передышку, позволить закрепиться, организовать оборону. Надо его гнать и гнать!
Как в песне:
Пойдем ломить всей силою,
Всем сердцем, всей душой...
Только вместо «пойдем» пели «пошли»!
Немцев гнали по-нашему, по-русски — и в хвост и в гриву.
Тогда, в первые дни декабря, советские бойцы увидели войну в другом, новом обличье. В освобожденных городах и деревнях Подмосковья впервые с начала войны как бы вскрылась суть гитлеровской армий, столько лет кичившейся своей непобедимостью. Брошенные танки, пугливо уткнувшиеся жерлами орудий в придорожные сугробы, автомашины всех мастей и марок с сорванными в панике дверцами, набитые награбленным барахлом, Штабные секретные бумаги и карты, равнодушно хрустящие под валенками наших бойцов, ящики со снарядами и минами, навалом лежащие вдоль дорог.
И трупы, трупы, трупы немецких солдат и офицеров на снегу, окостеневшие от мороза...
Немецкий солдат декабря сорок первого года, собравшийся отогреться и повеселиться в Москве. Вот он стоит навытяжку перед нашим сержантом. На нем летняя замызганная грязно-зеленая шинель, на побелевшие уши он нахлобучил тоже летнюю пилотку. Ноги обмотаны каким- то тряпьем. Стоит, подняв вверх обмороженные клешни рук. Заросшее щетиной лицо обожжено морозом. Потрескавшиеся, запекшиеся кровью губы с трудом шевелятся, из черного провала рта вырывается хриплое:
— Гитлер капут!
В первый раз тогда мы услышали эти два уже намертво спаянные слова: «Гитлер капут!»
Еще гитлеровские войска под Москвой.
Еще перед нами лежит путь в тысячи верст до немецкой земли, до гитлеровского логова.
Еще Гитлер командует всей Европой.
Еще впереди больше трех лет войны.
А солдат фюрера уже произнес слова, которые потом будет: твердить вся Германия:
— Гитлер капут!
Но тогда, в декабре сорок первого, все это советские воины слышали и видели в первый раз. И с тех дней уже твердо и неколебимо знали: какой оборот ни примут дальнейшие события на фронте, но рано или поздно будет капут и гитлеровскому разбойному воинству, и самому фюреру. Это как пить дать!
...Особенно упорные, напряженные бои завязались с немцами на Истринском водохранилище. Когда части Рокоссовского подошли к водохранилищу, гитлеровцы с западного берега Истры открыли ураганный огонь.
Рокоссовский опасался, что немцы, чтобы задержать наше наступление, подорвут дамбу и спустят воду.
Так они и сделали. Дамбу подорвали. Хлынул поток воды. Лед на реке Истре опустился и покрылся водой.
Меры надо было принимать быстрые, решительные. Рокоссовский направил две подвижные группы войск в обход водохранилища с севера и юга. Сибирскую дивизию А. П. Белобородова послал форсировать ледяную преграду на подручных средствах.
Декабрь. Мороз. Ревущая вода. Жестокий вражеский огонь. Но надо подниматься из занесенных снегом окопчиков и идти в бой.
Поднимались. Шли. Побеждали. Отличными действиями трех групп успех был обеспечен. Не удержавшись на истринском рубеже, на который они возлагали такие большие надежды, немцы поспешно отступали.
И радио передало сообщение Совинформбюро о провале немецкого плана взятия Москвы:
«...6 декабря 1941 года войска нашего Западного фронта, измотав противника в предшествующих боях, перешли в контрнаступление против его ударных фланговых группировок. В результате начатого наступления обе эти группировки разбиты и поспешно отходят, бросая технику, вооружение и неся огромные потери».
К исходу 11 декабря 1941 года были подведены первые итоги победных боев:
· войска генерала Лелюшенко заняли Рогачев, окружили город Клин;
· войска генерала Кузнецова, захватив город Яхрому, вышли юго-западнее Клина;
· войска генерала Рокоссовского, преследуя 5, 10 и 11-ю танковые дивизии, дивизию ОС и 35-ю пехотную дивизию противника, заняли город Истру.
Освобождены Солнечногорск, Кулебякино, Локотня, Венев, Сталиногорск, Михайлов, Епифань... Только за четыре дня наступления освобождено от противника свыше 400 населенных пунктов.
Захвачено: 386 танков, 704 орудия, 305 минометов, 4317 автомашин... уничтожено: 271 танк, 211 орудий и минометов, 565 автомашин... убито 30 тысяч солдат и офицеров...
Впервые с 1 сентября 1939 года — с начала второй мировой войны — гитлеровская армия потерпела такое сокрушительное поражение.
Еще будут у нее успехи, еще будут победные фанфары, еще она дойдет до Сталинграда, но на подмосковных полях рухнул миф о ее непобедимости, и уже можно было тесать столбы для нюрнбергских виселиц.
ОДНАЖДЫ ВЕЧЕРОМ
Была когда-то, а вероятно, существует и поныне западнее Москвы маленькая деревушка Меховая. Ничем она не знаменита и попала в эту книгу лишь по одному случайному обстоятельству. В далекую зиму первого года войны в ней на короткий срок расположился КП командующего 10-й армией.
Корреспондент армейской газеты старший политрук, выполняя редакционное задание, отправился в те дни в Меховую.
Ехал он на обычных крестьянских дровнях — ни одна автомашина не прошла бы по тем снегом занесенным дорогам — с повозочным Семеном Нечаем, пожилым солдатом родом из села Хрещатого,_что на Черниговщине. Выехали, когда уже начало темнеть. Днем в ту пору на дороге и не показывайся: немецкие самолеты гонялись за каждым пехотинцем.
Добрались в Меховую поздним вечером. Пока старший политрук пытался, как говорится, сориентироваться на местности и отыскать нужное начальство, налетели немецкие самолеты и началась обычная по тем временам бомбежка.
В черном небе выли «юнкерсы» или «мессершмитты» — кто их разберет в темноте! — и швыряли наугад бомбы, прошивали пулеметными очередями полузасыпанную снегом деревню.
Впопыхах, не найдя ничего более подходящего, старший политрук вскочил в сарайчик или коровник и плюхнулся на солому. От прямого попадания, ясное дело, не спасешься, но шальной осколок авось помилует. Неожиданно услышал рядом с собой сиплый густой вздох. Протянул руку и нащупал теплый и мягкий живот коровы. Не обращая внимания на бомбежку, буренка мирно пережевывала положенный ей харч.
Присутствие живого и тем более спокойного существа обрадовало: раз животное не чует беды, значит, беды и не будет.
Увы! Рванулась внезапно земля, по барабанным перепонкам ударил гром, взметнулись солома, снег, какие-то щепки. Корова тяжело, по-человечески охнула и грузно повалилась на бок. Старший политрук лежал рядом с ней — все же теплое, еще живое существо — и прикрывал руками голову, словно они могли спасти от осколков или пулеметной очереди.
Корова стонала, вздрагивала, тяжело, с захлебом, дышала, и при каждом вздохе что-то хлюпало: должно быть, бежала кровь.
В это время на пороге коровника, освещенная заревом ближнего пожара, появилась приземистая фигура Нечая.
— Старшой, живый?