Вы, как командующий, и все офицеры окруженных войск отлично понимаете, что у вас нет никаких реальных возможностей прорвать кольцо окружения. Ваше положение безнадежно, и дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла.
В условиях сложившейся для вас безвыходной обстановки во избежание напрасного кровопролития предлагаю вам принять следующие условия капитуляций:
1. Всем германским окруженным войскам во главе с Вами и Вашим штабом прекратить сопротивление.
2. Вам организованно передать в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, всю боевую технику и военное имущество в исправном состоянии.
Мы гарантируем всем прекратившим сопротивление офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны возвращение в Германию или в любую страну, куда изъявят желание военнопленные.
Всему личному составу сдавшихся войск сохраняем военную форму, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу и холодное оружие.
Всем сдавшимся в плен офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно будет установлено нормальное питание. Всем раненым, больным и обмороженным будет оказана медицинская помощь.
Ваш ответ ожидается в 10 часов 00 минут по московскому времени 9 января 1943 года в письменном виде через лично Вами назначенного представителя, которому надлежит следовать в легковой машине с белым флагом по дороге на разъезд Конный—Котлубань.
Ваш представитель будет встречен русскими доверенными командирами в районе "Б", 0,5 км юго-восточнее разъезда 564, в 10 часов 00 минут 9 января 1943 года.
При отклонении Вами нашего предложения о капитуляции предупреждаем, что войска Красной Армии и Красного
Воздушного Флота будут вынуждены вести дело на уничтожение окруженных германских войск, а за их уничтожение Вы будете нести ответственность.
Представитель Ставки Верховного Главнокомандования Красной Армий генерал-полковник артиллерии — Воронов.
Командующий войсками Донского фронта генерал- лейтенант — Рокоссовский».
На позиции немцев, на их траншеи, блиндажи, дзоты, на их обгоревшие и оцепеневшие автомашины, — дальше ехать некуда! — на головы окоченевших, израненных, изголодавшихся солдат с неба, как библейская манна, посыпались листовки: красные, голубые, белые, зелёные, желтые.
В них было спасение. Последний шанс на жизнь.
В них был ультиматум советского командования.
Ясно видевший неизбежную гибель своих войск, генерал-полковник фон Паулюс по радио умолял Гитлера:
— Выхода нет. Разрешите принять ультиматум русских. Иначе...
Далеко-далеко от Сталинграда, в тысячах километров от фронта, в лесу вблизи городка Растенбург, трусливо бежав с Украины, где раньше была его Ставка, прятался Гитлер. Тайное убежище фюрера немцы со страхом называли «волчьей ямой».
Что правда то правда!
Чувствуя себя в «волчьей яме» в безопасности, презрев жизнь сотен тысяч своих сограждан, Гитлер механически, заученно выкрикивал: «Немецкий солдат остается там, куда ступила его нога! Сражаться до последнего человека!.. Русских парламентеров встречать огнем!»
С иезуитским двоедушием он посылал обреченной группировке своих войск лживые телеграммы, давал невыполнимые, вздорные обещания. Когда участь окруженной армии была уже предрешена, когда для сотен тысяч немецких солдат оставалось только два выхода: плен или смерть, Гитлер радировал Паулюсу: «Армия может быть убеждена в том, что я сделаю все, для того чтобы соответствующим образом обеспечить ее и своевременно деблокировать. Я знаю храбрую 6-ю армию и её командующего и уверен, что она выполнит свой долг».
Чего здесь больше? Лицемерия, глупого бахвальства, самой беззастенчивой лжи? А за всем этим — кровь, страдания и гибель десятков тысяч людей.
Но и это еще не было пределом подлости и ханжества. В день десятилетия своего прихода к власти в Германии фюрер присвоил командующему 6-й армией генерал-полковнику фон Паулюсу высшее воинское звание «фельдмаршал».
Когда Константину Константиновичу Рокоссовскому доложили о шутовском акте Гитлера, командующий усмехнулся:
— Ну что ж, Красная Армия, кажется, в плен фельдмаршалов еще не брала!
В назначенный день и час к расположению окруженных немецких войск вышли советские парламентеры. Несли белый флаг. Играли сигналисты-трубачи. На всем этом участке фронта воцарилась тишина. Не рявкали орудия, не рвали воздух мины, не стучали пулеметы.
— Спасайтесь! Последний шанс. Мы даруем вам жизнь!
На одной чаше весов была жизнь многих десятков тысяч немецких солдат, на другой — страх перед фюрером. Победил страх. Паулюс и его генералы отказались принять ультиматум.
Вспоминая те дни, Рокоссовский писал: «Немецко-фашистскому командованию предоставлялась возможность предотвратить катастрофу, нависшую над окруженными войсками. Здравый смысл должен был подсказать ему единственное разумное решение — принять условия капитуляции...
Наша попытка проявить гуманность к попавшему в критическое положение противнику не увенчалась успехом... Нам оставалось сейчас одно — применить силу».
* * *
10 января снова грянул артиллерийский гром. Начался последний штурм.
Почти целый час наши орудия, минометы, гвардейские реактивные установки сокрушали оборону противника. Потом за огневым валом двинулись танки, пехота. В небе волна за волной летели наши бомбардировщики и штурмовики.
Враг вводил в бой последние резервы, бросался в контратаки, неожиданно оживали, казалось бы, испепеленные огневые точки.
Огонь немцев еще был таким сильным и их сопротивление настолько ожесточенным, что сам командующий фронтом генерал-лейтенант К. К. Рокоссовский в течение одного дня на НП 65-й армии несколько раз попадал под убийственный минометный и пулеметный огонь врага.
Наступление наших войск продолжалось день и ночь. Наши бойцы упорно взламывали оборонительный пояс врага. А это были мощные укрепления: дзоты, бронеколпаки, врытые в землю танки, минные поля, густая сеть колючей проволоки.
Да и январский крещенский мороз оказался невольным помощником немцев: гитлеровцы укрылись в блиндажах и землянках, а нашим бойцам приходилось наступать в открытой всем ветрам степи.
Но каждый час приближал неминуемый конец гитлеровской группировки на волжском берегу.
***
В эти дни в деревню Заварыкино, где находился штаб Рокоссовского, ехал Алексей Семенович Чуянов, которого Государственный Комитет Обороны только что назначил членом Военного совета Донского фронта.
Первый секретарь Сталинградского обкома партии и до последнего времени член Военного совета Сталинградского фронта, Чуянов слыл человеком бывалым и знающим, опытным и толковым партийным руководителем. Все, казалось бы, в жизни он видел и испытал. Но на первую встречу с Рокоссовским ехал с нетерпением и любопытством, пожалуй, даже с волнением. Уж слишком много хорошего, а порой и восторженного слышал он от совсем разных людей о генерале, так громко прославившемся в жестоких боях под Москвой.
Приехал Чуянов в Заварыкино поздно вечером, изрядно продрогнув на свирепом январском степном ветру. Едва успел расположиться в отведенной ему избе и, что называется, перевести дух, как дверь неожиданно отворилась и на пороге в морозном облаке выросла высокая статная фигура.
Сразу мелькнула догадка: командующий!
И не ошибся!
— Рокоссовский! — приветливо улыбнулся вошедший. — С приездом! Как устроились? Все ли в порядке?
— Спасибо! Все хорошо.
Есть такие счастливые лица, которые сразу располагают к себе, внушают симпатию. Таким было лицо командующего. Чуянову даже показалось, что они уже будто бы и встречались с Рокоссовским, были даже дружны...
— Не буду вам мешать, Алексей Семенович, — как бы извинялся Рокоссовский за поздний визит. — Просто заглянул, чтобы узнать, как доехали. Вы сегодня отдыхайте, а завтра обо всем поговорим. Давно известно: утро вечера мудренее.
Когда Рокоссовский ушел, Чуянов долго еще в хорошем расположении духа расхаживал по комнате. Понравился ему командующий. Понравилась его приветливость, дружелюбие, открытая улыбка. Да и то, что Рокоссовский, старший по положению и по званию, не стал чиниться, а поспешил познакомиться со своим новым сотрудником, узнать, как он себя чувствует на новом месте, тоже была не последняя черточка его характера. Во всем этом Чуянов видел хорошее предзнаменование: с таким командующим работа пойдет дружно.
На следующий день Чуянов поднялся пораньше и поспешил к командующему. Правда, боялся: не слишком ли рано?
Оказалось, не рано. Рокоссовский уже работал. Тонко отточенный его карандаш делал быстрые и привычные пометки на оперативной карте.
Встретил командующий нового члена Военного совета сердечно. Усадил. Пододвинул папиросы.
— Рассказывайте, Алексей Семенович, как там в Сталинграде.
Потекла беседа. Оживленная. Дружеская. По душам.
Чуянов подробно рассказал Рокоссовскому о положении в городе, о невиданном героизме и стойкости его защитников, о том, как все ждут решительного разгрома врага.
Рокоссовский слушал с напряженным и строгим выражением лица. Видно было, что все касавшееся Сталинграда трогало его горячо и больно.
— Как с боеприпасами? Как с хлебом? Как с медицинским обслуживанием?
Чуянову не надо было заглядывать в блокноты или записные книжки. До мельчайших подробностей он знал все, касавшееся сталинградской эпопеи. Говорил ясно, точно, без прикрас.
— Трудно было, чертовски тяжело, но выстояли, удержались, не отдали врагу город.
Закончив о Сталинграде, Чуянов обрадовал командующего:
— Константин Константинович! Среди защитников Сталинграда много ваших друзей, воевавших с вами и на Украине, и под Смоленском, и под Москвой. Все они передают вам приветы и добрые слова, желают здоровья и успехов.
— За приветы спасибо. — Рокоссовскому приятно было услышать, что в Сталинграде есть его друзья, однополчане. — Теперь о наших делах. Перед Донским фронтом стоит одна задача — как можно быстрей разгромить окруженную армию Паулюса. Сейчас готовимся к решающим боям. Свои старые войска мы знаем хорошо, за них спокойны. Но мы приняли еще три армии: 57, 64 и 62-ю. Вы, Алексей Семенович, как я знаю, с начала обороны Сталинграда были с ними. Не смогли бы вы, если это, конечно, не нарушает ваши планы, немедленно выехать в 57-ю и 64-ю армии. Им отводится важная роль в предстоящих боях.