В восемнадцать лет!
Чем запомнились ему три года первой мировой войны, что они ему дали?
Дали солдатскую выучку, мастерство кавалериста, привили любовь к военной службе.
Дрались драгуны по присяге: не щадя живота своего.
Прогремит команда: «Шашки вон, пики к бою!» — и несется эскадрон в конный бой, разит противника.
Сандомир, Висла, Поневеж, Шавля, Ковно...
Бои, награды, разведки, благодарности, конные атаки, поощрения, рукопашные схватки...
Воевал знатно!
В промежутках между боями нижних чинов драгунского полка, дабы не предавались неположенным размышлениям, заставляли бубнить под руководством унтера указанную начальством молитву: «Спаси, господи, люди твоя и благослови достояние твое, победы благоверному императору нашему Николаю Александровичу на сопротивные даруя и твое сохраняя крестом твоим жительство...»
Молитву затвердили, но не ясно было, что означают слова «на сопротивные даруя» и «твое сохраняя крестом твоим жительство»?
Жительство, а проще говоря, жизнь начальству они сохраняли отнюдь не крестом, а самой обыкновенной шашкой да еще пикой, тоже мало похожей на крест.
Шла война. Шла фронтовая солдатская жизнь. В душу молодого драгуна по-пластунски вползали мучительные, казалось неразрешимые, сомнения. Кому нужна кровавая бойня? За какие такие провинности начальство приказывает рубить шашками и топтать конскими копытами таких же, как он сам, молодых ребят? Разве только за то, что родились они на берегах Рейна или в лесах Баварии?
За что он воюет?
— За веру! — привычно поучал унтер-офицер Шалаев, за свирепость характера и окаянные кулаки прозванный солдатами Дракозубом. Приказывал: — Повторяйте, сукины сыны, архангелы! — И сипло бубнил: — «Спаси, господи, и помилуй родителей моих, родственников, начальников и благодетелей». Поняли, гавриилы, Начальников и благодетелей.
Нет, вера его мало трогала. Что вера? Мертвые камни костелов и церквей, которые еще никого не спасли и не защитили; хитроумные, лукавые ксендзы; мордастые, трусливые, ошивающиеся в тылах возле сестер милосердия полковые попы.
— За царя! — заученно сипел унтер-офицер Дракозуб, клеймя нерадивых слушателей. — Чтоб знали назубок: «Победы благоверному императору нашему Николаю Александровичу...»
Где он, этот благоверный царь-император? В неведомом Санкт-Петербурге, ставшем недавно Петроградом? Что знает он о царе? Разве только солдатскую байку, которая обошла все окопы после того, как Николаю повесили на грудь Георгиевский крест: дескать, царь-батюшка с Егорием, а царица-матушка с Григорием.
Нет, неохота умирать за такого царя!
— За отечество! — И унтер-офицер Дракозуб многозначительно поглядывал в сторону инородцев.
Отечество! Не сыном, а пасынком чувствовал он себя в отечестве, где высокомерное, дворянской кости офицерье безрассудно распоряжалось тобой и твоей жизнью, где тыловые зажравшиеся крысы наживались на твоей крови, где даже слова «нижний чин» произносились сквозь зубы, как ругательство.
Не такое уж для него это было отечество!
Семнадцатый год пришёл с весенними ветрами революции, с кумачовым буйством знамен.
С песней:
Отречемся от старого мира,
Отряхнем его прах с наших ног.
Нам не нужно златого кумира,
Ненавистен нам царский чертог...
Семнадцатый год пришел с хрипотой и жаром солдатских митингов, с раскатистым громом лозунгов: «Мир хижинам — война дворцам!», «Мы наш, мы новый мир построим!».
Константин Рокоссовский встретил семнадцатый год с радостным волнением, охваченный ожиданием перемен. Бурлила страна, бурлил полк. Ораторы и агитаторы, газеты и листовки, митинги и собрания. Кадеты, оборонцы, социалисты, эсеры, меньшевики, большевики...
Как разобраться в этом весеннем потоке? Каким словам верить? Какая дорога правильная?
Было у них в полку несколько солдат, один из Питера, слесарь, второй из Риги, латыш, третий из Сибири, из-под Читы. Еще раньше, до революции, драгуны между собой, втихомолку, чтобы не дошло до начальства, называли их «политиками».
Теперь «политики» уже не скрывали своих взглядов, называли себя большевиками, ругали министров-капиталистов и самого Керенского.
Рокоссовский внимательно прислушивался к их словам, читал газеты и листовки, которые они раздавали солдатам. И все чаще в их речах и в газетах встречалось одно и то же имя — Ленин.
В великой разноголосице тех дней, в первозданном хаосе лозунгов, обещаний, призывов, деклараций, посулов, угроз, программ и воззваний все убедительней и побеждающе звучали лозунги: «Долой войну!», «Вся власть Советам!».
Пришел день — и Советы взяли власть в свои руки. Свершилась Великая Октябрьская социалистическая революция. Политическая школа весны, лета и осени семнадцатого года закончилась. Теперь надо было принимать решение на всю жизнь: с кем ты?
В конце концов солнце побеждает тьму, правда побеждает ложь, пшеница отделяется от плевелы. Умом и сердцем Рокоссовский понял: большевики за народ, за счастливую жизнь народа. А он вышел из народа, из трудовых его недр. Был сыном народа. Значит, и он большевик!
А первый долг большевика — бороться за власть Советов. Значит, прямой у него путь — в добровольческий полк Красной революционной гвардии.
И драгун Константин Рокоссовский стал бойцом-красногвардейцем.
ЖЕЗЛ МАРШАЛА
В те памятные революционные дни, когда большинство царских офицеров стало на службу контрреволюции, солдаты сами выбирали из своей среды командиров.
Выбирали командиров и в отряде Красной гвардии, где служил Константин Рокоссовский. На шумном жарком многоголосом солдатском собрании, когда дело дошло до избрания помощника начальника отряда, кто-то из пожилых драгун, знавших Рокоссовского еще с четырнадцатого года, крикнул:
— Давай Коську Рокоссовского!
Его поддержали дружно, горячо, весело:
— Подойдет!
— Парень правильный! Соображает, что к чему!
— Душа открытая, а шашка вострая!
Голосовали единодушно «за»!
Так Константин Рокоссовский по воле своих же товарищей, красных конников, стал помощником начальника Каргопольского красногвардейского кавалерийского отряда. С этого началась военная карьера Рокоссовского.
В его солдатской сумке, незримый, уже лежал жезл маршала.
Гражданская война!
Какое грозное, вихревое, огнедышащее время! «Пролетарий, на коня! » — брошен клич.
Из края в край огромной, на полмира раскинувшейся, взбудораженной и бурлящей страны, по всем ее бесчисленным фронтам, в шлемах, как былинные богатыри, носились красные конники, и слепящие кривые молнии их шашек сверкали над головой, конские половецкие гривы бились на ветру, и искры сыпались из-под копыт их бешеных коней.
Кого только не громили бойцы молодой Красной Армии: иностранных интервентов, гайдамаков гетмана Скоропадского, чехословацких мятежников, колчаковцев, деникинцев...
В годы гражданской войны конница была любимым и прославленным родом войск. Буденный, Котовский — сколько знаменитых имен связано с героической красной конницей!
Она проносилась над страной, как песня!
От сражения к сражению растет боевое мастерство молодого красного командира Константина Рокоссовского, его командирская хватка, в которой лихая удаль помножена па сметку, знания, расчет.
Марш-марш!
Дорога у него дальняя — через годы, через версты, через войны — до самой Красной площади.
Девятнадцатый, год в жизнь красного конника Константина Рокоссовского вошел двумя событиями. Они отмечены в личном его деле двумя скупыми и сухими строчками. А жаль! Бывают в жизни человека дни, о которых следовало бы писать на бумаге особой белизны, чернилами особой яркости, словами высокими и чистыми.
В марте 1919 года Константин Рокоссовский был принят в ряды большевистской партии. На собрании в тот день он говорил, что отдаст все свои силы, а если потребуется и жизнь, за дело партии, за родную Советскую власть...
Слова? Нет, скоро, очень скоро Рокоссовский на деле доказал, что это были не просто громкие слова, а цель, смысл, счастье всей его жизни. Теперь он шел в бой с новым оружием, удесятерявшим силы, укреплявшим волю, звавшим к победе, — с партийным билетом большевика.
Бой с колчаковцами в селе Вакоринское, возле Ишима, был первым, в который повел своих конников молодой коммунист Рокоссовский.
Беляки-артиллеристы заняли хорошую позицию, расположив свои орудия на окраине села. Изготовились к стрельбе. На их стороне и опыт, и достаточно снарядов. Только подступись!
Внезапно откуда-то с фланга налетели красные конники с шашками наголо. Началась сеча. Красные крошили беляков клинками, били конскими копытами.
Но прислуга возле нескольких вражеских орудий еще вела огонь. Тогда на их огневую позицию поскакал Рокоссовский. Разгоряченный боем, крикнул:
— Поворачивайте орудия и бейте по белякам! Будете стрелять — будете жить!
Или — или! А жить-то хочется. Артиллеристы, не будь дураками, быстро повернули орудия и открыли огонь по своей же части. Стреляли усердно: авось зачтется, да и красный командир зорко следил, чтобы не было подвоха.
Белогвардейцев разгромили в пух и прах.
За этот бой, за личную отвагу, за умелое командование и находчивость Константина Рокоссовского наградили орденом Красного Знамени. Это была первая награда Советской Родины.
Прошло всего несколько дней, и седьмого ноября 1919 года, во вторую годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, — какое символическое совпадение! — отдельный Уральский кавалерийский дивизион во главе с Константином Рокоссовским прорвался ночью через порядки колчаковцев в станицу Караульную, где расположился штаб омской группы беляков под командованием генерала Воскресенского.
Вспыхнул жаркий, ожесточенный бой. Сходились грудь с грудью, скрещивались шашки, поднятые на дыбы кони били врагов копытами.