...Теперь, стоя на перекрестке улиц в горящем немецком городе Дейч-Эйлау, Галя вспоминала ту далекую июльскую ночь, те слезы...
По узкой улице среди горящих домов шли тридцатьчетверки. Освещенные багровым пламенем, танки грозно ворочали орудийными жерлами, нетерпеливо ревели двигателями.
Неожиданно Галя увидела, что среди танков, орудий, слоноподобных «студебеккеров», направляясь к пристрелянному немцами выезду из города, петляет черная длинная легковая машина.
«Командирская. Среди этой кутерьмы и раздавить могут. Да и выезжать из города не следует — выезд обстреливают», — подумала Галя и бросилась к машине. Открыла дверцу. Рядом с шофером сидел высокий командир. В машине было темно, и его звания она не разобрала.
— Товарищ офицер! — стараясь перекричать грохот танковых двигателей и лязг гусениц, обратилась она к командиру. — Выезд из города по этому направлению пристрелян немецкими артиллеристами. Сейчас как раз там налет. Слышите? Лучше обождать. Опасно!
Высокий командир вышел из машины. Приветливо посмотрел на девушку в шинели, туго перепоясанной ремнем, в солдатской шапке-ушанке, чуть сдвинутой набекрень. Глаза командира смотрели на Галю по-отечески.
— Обождем, если вы утверждаете, что там опасно, — улыбнулся он регулировщице. — Закурить можно?
(Вспомнил, как ночью в затемненном Киеве летом сорок первого года он закурил на Крещатике и со всех сторон на него зашикали; «Потуши!», «С ума сошел!»,
«Нарушаешь светомаскировку!». Была и такая сверхбдительность!)
— Курите, курите, товарищ командир, — смутилась Галя. Подумала: «Надо было сказать «товарищ генерал». Верно, новый командир дивизии или даже корпуса?»
Высокий командир достал папиросы. Спросил:
— Давно на фронте?
— От Москвы иду, товарищ генерал.
— Значит, мы с вами старые попутчики. Тоже от Москвы.
Командир хотел что-то еще сказать, но движение на перекрестке снова застопорилось, и Галя бросилась в самую гущу танков, автомашин, орудий.
В отблесках пожарищ, в перекрещении снопов внезапно вспыхивающих и гаснущих фар, припорошенная колючими звездами снега, она металась на перекрестке и флажками, строго сведенными бровями, а порой и просто крепким мужским словом наводила порядок. Вскакивала на подножки машин, поднимала флажок перед самой щелью механика-водителя танка, и в ее глазах, в лице, во всей фигуре было столько покоряющей воли, что самые лихие водители нажимали на тормоза и чертыхавшиеся закопченные танкисты со скрежетом останавливали свои пышущие жаром чудовища.
Когда регулировщица по только ей известным приметам убедилась, что огневой налет немцев на пристрелянный выезд из города прекращается, она подошла к высокому командиру, внимательно и терпеливо наблюдавшему за ее беспокойной работой.
Доложила:
— Товарищ генерал! Можно ехать, спокойней стало!
Командир бросил в снег недокуренную папиросу:
— Хорошо работаете, товарищ ефрейтор! Благодарю! Желаю успеха!
Машина рванулась и ушла вперед, к передовой, туда, где неусыпно гремел, выл, рычал и злобствовал бой.
Через шесть часов Галина Щукова снова была на своем посту. Обожженный город теперь, при дневном свете, был грязным, жалким. Еще недавно такая бойкая, забитая танками, самоходками, грузовиками дорога теперь опустела — так быстро шагал вперед фронт. Только размятый гусеницами и колесами перекресток еще хранил следы сумасшедшей ночи.
На шоссе со стороны передовой показалась машина. Галя сразу узнала её: черная, с тремя фарами. Она быстро взмахнула флажком, указывая, что путь свободен. Но шофер резко затормозил. Открылась дверца, и рука в перчатке поманила ее. Галя подскочила и, приложив руку к ушанке, доложила:
— Боец третьей роты военно-автомобильной дороги ефрейтор Щукова!
Ночного командира, который поблагодарил ее и пожелал успеха, теперь, днем, она узнала сразу — в машине сидел маршал Рокоссовский. Голубые глаза смотрели так же внимательно, только лицо после бессонной и, верно, беспокойной ночи, проведенной на передовой, постарело, видней были морщины у переносицы, седина на коротко подстриженных висках.
— Как дела, товарищ Щукова? — улыбнулся маршал. — Ночь благополучно прошла?
— Так точно, товарищ маршал! Все в порядке, — четко отрапортовала Галя.
— Благодарю за службу! — сказал Рокоссовский. Машина, рванувшись с места, быстро промчалась по Лизбаргскому шоссе, взметая побуревшую снежную пыль.
Много, конечно, было у Маршала Советского Союза Константина Константиновича Рокоссовского помощников в дни войны, которые составляли планы, вели в бой солдат, помогали советом и делом. Годами они окружали командующего. На них опирался он в своих ратных трудах.
И все же ефрейтору Галине Щуковой радостно было думать, что и она оказала маленькую, пусть пустяковую, услугу маршалу, и ей он дважды в течение одних суток сказал с доброй улыбкой: «Благодарю!»
ЕСЛИ НАДО...
В самом разгаре военная весна сорок пятого года. Командующий 1-й гвардейской танковой армией Михаил Ефимович Катуков спешил на вспомогательный пункт управления 2-го Белорусского фронта. Настроение у него превосходное. Радовался, что предстоит новая встреча с Рокоссовским, которого очень ценил и любил давно. Вспоминались бои под Москвой, Волоколамское шоссе, ушедшие в прошлое железные слова: «Стоять насмерть!»
И вот теперь, когда уж виден конец войны, он снова с Рокоссовским. Повезло!
...Маленький чистенький домик. Островерхая, под красной черепицей крыша. Ухоженный палисадник. В большой светлой комнате с широким окном в сад спартанская обстановка: стол, несколько стульев да еще большая карта, распластанная на стене.
Рокоссовский поднялся навстречу. Все такой же подтянутый, стройный, обаятельный. Крепко обнялись, расцеловались. Были рады новой встрече. Такие встречи на войне — праздник.
Усадив прибывшего, Рокоссовский, после двух-трех вопросов о здоровье, о настроении, о семейных делах и тому подобном, спросил:
— Ну как, дружище, есть еще силенка?
Катуков доложил командующему, что его танковая армия прошла с боями от Вислы на запад, потом повернула к Балтике.
— Семьсот километров отмахали. Устали очень.
— Путь немалый, — согласился Рокоссовский. — Молодцы!
— Теперь, Константин Константинович, согласно всем инструкциям, нам надо менять масло в боевых машинах.
— Это правильно. Инструкции для того и сочиняются, чтобы их выполняли. — Словно из простого любопытства спросил: — По инструкции сколько часов полагается, чтобы сменить масло?
Вопрос вроде безобидный, но Катукову показалось, что в нем есть какой-то подтекст.
— Часов двенадцать.
— Двенадцать часов, — машинально повторил Рокоссовский. Теперь на его лице уже не было улыбки. Задумчивое, пожалуй даже грустное, выражение омрачило обычно приветливое лицо командующего фронтом.
Катуков насторожился:
— А что такое, Константин Константинович?
Рокоссовский встал, прошелся по комнате. Остановился у карты.
— Подойдите-ка сюда, дружище.
Не ожидая ничего хорошего ни для себя, ни для своих танкистов, Катуков подошел к карте.
Рокоссовский проговорил почти извиняющимся тоном:
— Вот какая история. Если гитлеровцы смогут уйти за реку, — Рокоссовский указательным пальцем провел по карте, — то они, ясное дело, там укрепятся, и нам много крови придется пролить, чтобы ликвидировать их группировку.
Катуков, взглянув на карту, сразу представил себе создавшуюся обстановку. Только немедленный мощный удар поможет избежать кровопролитных боев. И сразу же вспомнил своих измученных танкистов, машины, работающие на пределе. Нет, сейчас идти в бой невозможно. Да и по инструкции...
Проговорил хрипло:
— Увы, мы не можем...
Взглянул на командующего. Таким огорченным он Рокоссовского еще не видел. Еще раз, теперь уже более внимательно, Катуков посмотрел на карту, на тот участок на берегу реки, что указал командующий. Задумался. Рокоссовский прав. Нельзя терять времени. Ну а он, разве он не прав?!
Что же делать? Атаковать врага нельзя и не атаковать нельзя. Катуков стоял в мрачной задумчивости.
Молчал и Рокоссовский. Не торопил. Ждал. Конечно, у командующего фронтом достаточно власти, чтобы приказать. Но ему хотелось, чтобы командарм сам принял нужное решение.
Тягостная пауза. Стоят друг против друга два воина, смотрят друг другу в глаза. Все понимают: и один прав, и другой прав.
Катуков наконец махнул рукой: эх, была не была!
— Константин Константинович, дайте нам два часа. Только два часа! Менять масло в танках не будем. Подольем его и сразу же в бой!
— Откровенно говоря, я другого от гвардейцев и не ждал. — И Рокоссовский сразу же перешел к четкой и точной постановке боевой задачи: — Надо с ходу форсировать реку Лебе и захватить плацдарм на противоположном берегу.
— Будет сделано!
— Еще одна просьба. Надо обязательно овладеть вот этими двумя мостами, — показал на карте. — У вас есть самоходно-артиллерийская бригада полковника Землякова и мотоциклетный полк подполковника Мусатова. Как мне известно, части боевые. Хорошо бы им поручить выполнение этой задачи. Как вы думаете, Михаил Ефимович? Справятся они?
Катуков, отлично знавший своих командиров, поспешил подтвердить:
— Конечно справятся, товарищ командующий!
— Я так и думаю. Передайте Землякову и Мусатову, что если они захватят мосты, то я представлю их к званию Героя Советского Союза.
— Считайте, Константин Константинович, что дело сделано.
— Вот и хорошо. А уж за нарушение инструкции я отвечу сам. — И он улыбнулся широко и довольно.
Мосты были захвачены, был захвачен и плацдарм па другом берегу реки.
Несколько дней спустя командующий войсками 1-го Белорусского фронта Маршал Советского Союза Г, К. Жуков, в подчинение которого к тому времени перешла 1-я гвардейская танковая армия, вручил М. Е. Катукову вторую звезду Героя Советского Союза.