ения, мимо закопченных заводских и фабричных корпусов, изувеченных прямыми попаданиями, в щедрых оспинах крупнокалиберных пулеметных очередей, мимо жилых, теперь словно вымерших, островерхих домов, притаившихся в страхе.
Угрожающе приподняв раскаленные орудийные стволы, скрежеща выбеленной сталью гусениц, танки сметали со своего пути обезумевших от огня и ужаса вражеских автоматчиков, насмерть перепуганных мельтешащихся фаустников, крушили каменные завалы и чугунные ежи. Они подминали под себя противотанковые орудия с ошалевшей прислугой, обозные повозки с гривастыми и хвостастыми тяжеловозами, штабные машины, хрустевшие под ними, как спичечные коробки под сапогом.
Танки утверждали победу. Не зря на монолитной лобовой броне головной машины светились выведенные белой краской слова: «Вперед, бойцы Рокоссовского!»
Танк с призывной надписью выскочил на пристань, промчался мимо стапелей, где, словно огромные рыбы, маслено чернели тела так и не достроенных подводных лодок, и круто развернулся.
Данциг остался позади. Еще в дыму и пламени, еще в конвульсиях последнего и бесполезного сопротивления, но уже павший. Командующий 2-м Белорусским фронтом Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский мог докладывать Ставке, Верховному Главнокомандующему: «Данциг взят!»
В эту минуту танк, прошедший с боями столько дорог — русских, польских, немецких, — огнем и гусеницами уничтожавший врага, встретил свою смерть. Не видимый в сером мареве Балтийского моря гитлеровский военный корабль, трусливо и поспешно уходя во тьму, дал последний залп. Один тяжелый шальной снаряд угодил в машину. Не выдержала могучая броня: брызнул горячий металл, со смертным воплем лопнули бортовые фрикционы, беспомощно и горько поник ствол орудия со сбитой набок башней.
Наши автоматчики, следовавшие за танком, бросились к машине, как бросаются сыновья на выручку к попавшему в беду отцу: ведь танк укрывал их от вражеского огня, прокладывал путь вперед, к победе. Хотя не было и малейшей надежды на то, что после такого удара уцелеет кто-нибудь из экипажа, начали открывать люк.
Быстро и бережно вынесли из машины и положили на асфальт старшего лейтенанта — командира танка. Лицо залито кровью, ноги как плети, — видно, перебиты. Командир без сознания, — пожалуй, мертв.
— Ребята, надо документы взять! — Один из бойцов наклонился над телом командира танка. С трудом расстегнул порванный окровавленный комбинезон, добрался до промасленной, пропотевшей гимнастерки и вынул из бокового нагрудного кармана пачку документов, перетянутых резинкой. Первым лежал уже почерневший от крови партийный билет. Бойцы прочли имя коммуниста: Петр Васильевич Базанов.
Все невольно посмотрели на лежащего на асфальте старшего лейтенанта. Только теперь заметили на его гимнастерке ордена и медали. И среди них — орден Ленина.
Повинуясь неясному, но непреодолимому чувству, стоявшие вокруг сняли шапки.
— Да он, братцы, вроде живой еще! — неожиданно воскликнул ближе других стоявший у тела офицера солдат. — Скорей в медсанбат надо!
К счастью, как раз подвернулся штабной «виллис». С опаской — как бы не спугнуть еще теплившуюся в израненном теле жизнь — положили командира танка на заднее сиденье. «Виллис» рванулся с места — так могли пришпоривать свои машины только фронтовые шоферы — и помчался по шоссе в Цоппот, где танкисты и автоматчики провели минувшую ночь. Водитель знал (как и положено фронтовику), что с утра там развернулся наш медсанбат.
***
В тот же день по радио был передан приказ Верховного Главнокомандующего. В нем говорилось;
«Войска 2-го Белорусского фронта завершили разгром данцигской группы немцев и сегодня, 30 марта, штурмом овладели городом и крепостью Гданьск (Данциг) — важнейшим портом и первоклассной военно-морской базой немцев на Балтийском море.
Над Гданьском поднят национальный флаг Польского государства.
В боях за город Гданьск войска фронта взяли в плен 10 000 немецких солдат и офицеров, а также захватили танков и самоходных орудий 140, полевых орудий 358, подводных лодок 45 и много другого вооружения и военного имущества».
Вечером столица нашей Родины Москва от имени Родины салютовала доблестным войскам 2-го Белорусского фронта, в том числе танкистам 1-й польской армии, овладевшим городом и крепостью Гданьск, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
***
Хотя и со своей колокольни, но положительно оценил нашу победу в Данциге и Черчилль. В своем послании Объединенному комитету начальников штабов он так определил значение новой победы советских войск для английского флота:
«...захват Данцига и последующая ликвидация одной из трех основных баз подводных лодок являются новым фактором, приносящим значительное облегчение морскому министерству. Возобновление операций немецких подводных лодок в масштабах, которые они предсказывали, теперь явно невозможно...»
ХОРОШО ЖИТЬ!
Тяжело раненный в бою за Данциг командир танка гвардии старший лейтенант. Петр Васильевич Базанов лежал в армейском госпитале, разместившемся в тихом зеленом приморском немецком городке. Лежал в маленькой белой палате у раскрытого в весну окна и радовался жизни. Кроме него в палате помещалось еще двое выздоравливающих. Они уже были ходячими и целыми днями пропадали на взморье, собирали янтарь.
Почти все дни Базанов был один. Это радовало его. Хотелось спокойно, не торопясь, подумать о жизни. На фронте, на передовой, для такой роскоши не было времени.
Но о чем бы он ни думал, все равно его мысли то и дело возвращались в полк. Где-то теперь его ребята? Может быть, дошли уже до самого Берлина? А может быть, полным ходом идут к Эльбе?
Базанов сердито выругался:
— Проклятый немецкий крейсер! Невовремя ударил по танку из своей длинноносой дуры. Ни дна тебе, ни покрышки!
Впрочем, на дно тот немецкий крейсер, верно, уже отправился.
...В распахнутые окна госпитальной палаты врывается птичий гомон и неумолчный — днем и ночью — шум моря. Гигантские ели, окружившие госпиталь, стоят торжественные и величественные, как патриархи в полном облачении, и шум их вершин сливается с шумом моря.
Над елями, над морем, над маленьким курортным городком синеет отдыхающее небо.
В такие дни невольно вспоминаешь и взвешиваешь всю свою жизнь. Встает она перед мысленным взором в новом, необычном свете, очищенная от мелочей и случайностей.
...Серые бескрайние степи Монголии. Редкий колючий кустарник, испепеленные жарой травы, белесое, словно выцветшее солнце. Затерявшаяся среди песков неведомая река с чудным нерусским названием.
Халхин-Гол!
Первая встреча с врагом. Первый бой. Его танк, подымая песчаный смерч, несся на врага. Гусеницы давили вражеских солдат, крушили технику. Разъяренный танк с ходу ворвался на артиллерийские позиции японцев.
Прямое попадание японского снаряда остановило продвижение танка. Задымил двигатель, кровь залила глаза.
Первый в жизни военный госпиталь. Белый туман операционной. Белые стены, белые халаты, белые простыни... Долго колдовали хирурги над его телом, распростертым на операционном столе. Резали, штопали, кололи шприцами, переливали кровь...
Кто безошибочно, с аптекарской точностью, может определить, что именно сыграло главную роль в исцелении танкиста: искусство врачей, таблетки и микстуры или молодая жизненная сила, наполнявшая его израненное тело?
Как бы там ни было, но дело пошло на поправку.
— Будет жить!
И он жил. Выздоровел. Вернулся в свою часть. Получил правительственную награду — орден Ленина.
Получил и новый танк. Бои на Халхин-Голе уже закончились, потекли дни, наполненные боевой и политической учебой. Готовились. Знали: воевать еще придется. Правда, враг — тот, что был на востоке, — получив отпор, уполз за границу. Но на западе поднимается новый враг. Наглый. Агрессивный. Гитлер.
В те дни секретарь партбюро полка часто беседовал с молодым героем танкистом. Интересовался, откуда тот родом, где учился, где работал...
Однажды спросил:
— Как смотрите, товарищ Базанов, на вступление в ряды партии?
— А достоин ли я?
— Считаю, что достойны. Родом вы из семьи потомственных питерских пролетариев, комсомолец, отличный воин, орденоносец, кровью своей доказали верность Родине. — Посоветовал: — Оформляйте документы. Рекомендацию я дам.
Прошло немного времени, и танкист Петр Базанов стал коммунистом.
Отслужив положенный срок в Красной Армии, он уволился в запас и уехал в Ленинград.
Путь для демобилизованного танкиста был ясен. Кировский завод строил танки. Базанов поступил на работу в тот цех, где создавались новые машины для Красной Армии. Стал испытателем танков.
Хорошая, интересная, нужная работа. Было такое ощущение, что и здесь, в заводских корпусах, продолжается его армейская служба. Каждый раз, садясь в новую машину, он чувствовал себя танкистом, воином. Знал: в грозный час поведет могучий танк в бой с врагом.
Такой час настал. Как черная лавина обрушилась война. Еще вчера мирный город сразу как бы повзрослел, насторожился, принял прифронтовой вид.
Когда стали поговаривать о возможной эвакуации цехов завода в глубь страны, на восток, Базанов бросился в партком:
— Я танкист. Я имею боевой опыт. Бил японских самураев. Мое место на фронте, а не в тылу. Прошу!
— У тебя броня. Ты заводу нужен.
— Мне броня нужна не бумажная, настоящая. Понимаете: на-сто-ящая! Танковая!
Базанову объяснили ясно и безапелляционно:
— Ты не только танкист, ты в первую очередь коммунист. Понятно? А раз ты коммунист, то будешь работать там, куда пошлет тебя партия. Усвоил?
Надо было как в кулак зажать живое протестующее сердце, сжать зубы, чтоб язык не сболтнул то, что на уме... А тут еще почти каждое утро будто обухом по голове: «После ожесточенных боев наши войска оставили...»
Осенью вместе с эвакуировавшимися цехами Петр Базанов уехал из Ленинграда. Невыносимо было покидать родной город в черное для него время. Понимал — надо, а на сердце тяжесть, словно оставляешь в беде родную мать.